Дом Единорога

«Что есть дети, как не слабость?»

      Слова имеют вес. Неважно, как давно и кем были сказаны. Фрида точно уверена в одном: слова имеют вес. Богам все равно, что миновал кровавый террор демоницы, им безразлично, что презирающий их человек давно лежит в своей холодной могиле в склепе Единорогов с трогательной эпитафией. Но чего Фрида действительно не может понять, так это злую шутку Драконов.       Почему Анна, а не любой другой ребенок какого-нибудь заносчивого графа или малолетний племянник того же герцога Быка?! Почему именно ее невинный ребенок? Какое удовлетворение получит Эльрат, наказав ее дочь за отступничество совершенно другого человека, которого трехлетняя принцесса никогда не видела и не узнает? Или Фрида сама в чем-то провинилась, или, может, это просто злой рок?       Лекари суетятся, не обращая внимания на стоящую в темном углу императрицу. Бегают от постели к постели наследницы, в то время как главный из них делает бесполезные припарки, параллельно врачуя магией Света и Земли. Медный таз с чистой водой давно помутнел от крови, а белая ткань окрасилась в багровый в цвет, точь-в-точь цвет малинового полога из тяжелого бархата, защищающего от любого дуновения ветра. А Дункана все нет… Это даже смешно, но Фриде вовсе не до смеха — у нее в груди застыл хриплый комок молчания. Анне только три — так мало.       Так мало, так мало, так мало…       Она повторяет это себе раз за разом, не ощущая опоры под ногами. Фрида знает, что, если не сегодня — завтра она будет сдирать застывшую корку слез с лица, выскребать из себя слезы вместе еще с каким дерьмом — чувством вины. Она обходит лекаря со спины, выставив руку вперед, чтобы опереться на резной столбик кровати, и случайно заглядывает в золотые глазницы дракона, в которые вместо глаз вставлены драгоценные камни. Четыре столбика — четыре дракона — каждый, словно маленький страж принцессы, с открытой пастью, готовый вмиг пахнуть огнем. Замечательный подарок от дядюшки Вульфстена, записавшего принцессу в любимицы. Дорогая кровать, сделанная гномьими мастерами, лучшие игрушки — опять-таки излюбленные шесть маленьких дракончиков у изголовья, с которыми Анна так любит играться. Особенно с сумеречным. Первый — Золотой. Они пролетают над столицей очень редко, являясь аватарами Эльрата. Второй — Сумеречный или черный. Абсолютно невосприимчивые к магии, любимцы Малассы и самой Анны. Третий — Кирин. Скорее морская змея, чем настоящий дракон. Четвертый — Огненный. Изрыгающий лаву. Второй по счету любимец. Пятый — Изумрудный и нелюбимый. Шестой — сам Илат. Самый быстрый и самый таинственный.       Раз, два, три, четыре…       Фрида зачем-то их считает, задерживаясь на том, что так любит Анна. У принцессы есть все: любимые игрушки, лучшие няньки и учителя, прекрасные наряды и отец, готовый спуститься даже в самые опасные пещеры Игг-Шайла, чтобы добраться до кладки черных драконов и подарить одно яйцо своей любимой дочери, на выздоровление которой они бросают все силы и ресурсы. Но Анна всегда видит Дункана, а Фриду — очень редко.       Приходится выворачивать из легких самую жестокую боль, очень тихо, скрытно, чтоб другие не увидели ее слабости. Чтобы не говорили, что она такая же слабая женщина, чтобы не сочувствовали — для нее это равносильно унижению. Но Фрида так устала стоять в душной затемненной комнате, куда не пропускают солнечный свет, потому что кто знает… Вдруг навредит принцессе?       Иссохшей, тощей, мертвецки бледной, с подрагивающими в лихорадочном сне тонкими, почти полупрозрачными голубоватыми веками. Фрида больше не узнает в этом ребенке свою дочь, ибо даже в таком состоянии Анна как две капли воды похожа на своего отца. Лишь рыжие волосы свидетельствуют о принадлежности к Единорогам, но и те куда светлее, чем у матери. Прямо как у леди Шир… Фрида качает головой, отгоняя от себя образ молодой игривой девушки. Теперь она не улыбается. Даже не кривит лицо, а завтра, возможно, будет захлебываться воем, проклиная неведомую дрянь, высасывающую жизнь из ее дочери. По правде говоря, вдруг Фрида понимает, что не было еще ни единого дня, когда она бы этого не делала. Анна лежит на дюжине подушек, расшитых всеми возможными цветными нитями и теми же треклятыми драконами. Выкашливает густую теплую кровь, пенистую у краешка рта, упираясь пятками в простыни, когда служанки пытаются приподнять наследницу, чтобы она ненароком еще захлебнулась в ней. Из носа текут тоненькие ручейки, которые тут же стираются влажной тряпкой и возобновляются вновь. От горького запаха трав уже начинает кружиться голова, разболевшись больше, чем после одного из заседаний малого совета, но от целебных рук придворного лекаря все нет результата.       Анне ни на секунду не становится легче. Помутневшие, заслезившиеся глаза украдкой смотрят на родную мать, но разум едва ли узнает кого-либо из окружения. Яркий свет от магии потухает, и старец в поношенных одеждах уступает место императрице, наблюдая лишь за тем, как мать проводит по тусклым кудрявым волосам своего ребенка и хватается за детские ладошки. Горячие, почти раскаленные, и такие же влажные.       Если чудом Анна дотянет до утра… нет, этот приступ она не переживет.       А у Фриды больше нет надежд на чудо. — Мне жаль. — Нет, не тебе жаль, — хочет выкрикнуть она, но беззвучно шепчет одними губами, понимая, что слова засели глубоко в глотке. Фрида может только выть, ведь, если подумать, все пошло под откос еще в день ее рождения. — Где Дункан?       Настолько безразличный вопрос, без единого хрипа в голосе, что можно удивиться самой себе. Дугал, терявшийся где-то позади все это время, не спешит отвечать, однако Фрида больше не может выносить этого всего: запаха крови и трав; лицемерия лекарей, врачующих над Анной почти с самого рождения. Она задается одним единственным вопросом: почему они не обнаружили болезнь сразу? А ей в ответ продолжают молвить, что недуг пробудился лишь недавно. Никто не знает, как это лечить; все разводят руками, что еще чуть-чуть, и разъедаемая горечью мать начнет отправлять людей на эшафот.       У Фриды на душе боль, злость и лужи крови.       Она смотрит на свое дитя, проводит пальцами по впалым щекам, совершенно не обращая внимания на то, что там шепчут за спиной. Официальные приказы может отдавать лишь императрица, но сейчас она здесь, теряет рассудок, смотря на почти безжизненное детское тело. — Где?.. — Корабль попал в шторм, — сразу отвечает Дугал, видя, как императрица хватает воздух ртом. — Они причалили к берегу совсем недавно. Если позволите, я доложу принцу-консорту последние известия, чтобы он прибыл ко двору как можно скорее.       Фрида не отвечает, даже не кивает — знает, что поймет он все без слов. Откланявшись, Дугал выходит за дверь, туда, где воздух совсем-совсем свеж, и забирает с собой всех слуг, кроме того самого лекаря. Тот, наверное, бледнеет больше прежнего, однако в темной комнате, освещаемой лишь малым количеством свечей, этого не увидеть, впрочем, никто и не пытается. Не Фрида точно. Дункан тоже не будет, если успеет до того…       Голова начинает жутко гудеть, будто разом пробудились десятки озлобленных ос, и кричат мысли, эхом отбиваясь от каждого нерва, распространяясь осколками по всему телу. После них бросает то в жар, то в холод, они остужают и плавят рассудок одновременно. Словно над мозгом проводят очень древний алхимический эксперимент. Жаль, что, сколько бы лекарей и алхимиков императрица не созывала ко двору, никто ей так и не помог.       И не поможет. — Такое уже встречалось? — Руки потеют сильнее. Из груди Анны вырывается жадный вдох, за ним следует кровавый кашель, пачкающий белье, и мать присаживается ближе, вытирая ребром своей ладони кровавые сгустки. — Это ведь не может быть единичным случаем? — Мы отправляли запросы с дословным описанием сего недуга. Кое-где в разные периоды встречались похожие случаи, однако мы все еще не уверены, что это одна и та же болезнь. — Но симптомы те же? — горько усмехается Фрида, не удостоив лекаря даже взглядом. Пусть боится, что она отправит его к палачу, хотя навряд ли это случится. — А лечение? Почему никто не нашел лекарства? Кого мне еще сюда позвать, если лучшие из лучших разводят руками? — Предполагаю, что лекарства так никто и не нашел, — следует четкий и лаконичный ответ, без малейшей толики страха. — Случай редкий. Малоизвестный — изучить его попросту не было возможности. Скорее всего, это редкое заболевание крови, источником заражения которой является магия. Но это лишь выдвинутая сомнительным монахом теория, не подкрепленная доказательствами.       Время на надежды ушло, но искорка продолжает тлеть в груди в надежде вспыхнуть, разгоревшись до целого пожара. Именно его так боится придворный лекарь, опасаясь давать императрице ложную надежду. Ведь после — он резко потухнет, оставив за собой одно пепелище.       Но Фрида снова готова рисковать всем, сглатывая комок. Ведь если есть хоть один шанс из тысячи, то кто ей запретит им воспользоваться? Музыка ветра — защитный оберег, даже не артефакт, излучающий малое колебание магии воздуха — подарок Изабель девочке — почти вторит ей, стукаясь позолоченными металлическими стержнями о переплетенные подвески из горного хрусталя и создавая созвучия удивительной красоты. Как герцогиня только достала его из Вольных городов?       Шанс. Еще один шанс, если в таком состоянии Анна сможет протянуть подольше. — Что за монах? — Вопрос, которого так боялся лекарь. Фрида наконец поворачивается в его сторону, требуя незамедлительного ответа. Гладит Анну по волосам и перекладывает себе на грудь, наблюдая за чужим смятением. — Откуда он? Есть ли шанс, что он сможет сделать лекарство?       Видя нежелание отвечать на вопросы, свой допрос она уже продолжает более жестко, собрав остатки здравого смысла и силы, вложив их в затуманенный мозг. Но старик тушуется, увиливает от ответов, пока она открыто не грозит ему виселицей за умалчивание ценной информации. — Его имя Лаврентий — он родом с полуострова Эгин. Люди молвят, что он чернокнижник, помышляющий магией Тьмы. Был отлучен жрецами Илата после того, как его поймали за изучением человеческих тел, да и не только человеческих… Богохульник, получающий знание благодаря ереси. Не цепляйтесь за ускользающие нити, Ваше Величество! Он ничуть не лучше проклятого Аларика. Возможно, даже хуже. — Многих он исцелил? — упрямо задает новый вопрос Фрида. — Или он всего лишь ученый? — Есть несколько случаев, — мнется старик, заламывая пальцы на руках. — Не могу точно сказать. — Не можешь или не хочешь? Анне снова дали маковые слезы*, но мне приходится наблюдать, как страдает мое дитя, потому что пользы от твоей магии столько же, сколько вреда демонам от огня. Говори все, что знаешь! — Это ересь, Ваше Величество, — продолжает он и делает шаг вперед, напоровшись на нее, прямо как на острое копье. — Нам неведомо, была ли у мальчишки, которого он лечил, та же болезнь, что у принцессы, но он тоже не смог его вылечить. Это под силу только Драконам! Если не они, то никто. Мы смогли подавить приступ, у принцессы еще есть некоторое время, до того как это произойдет снова.       Снова? Фриду утомила очередная борьба. Она хочет спокойно решать вопросы, смотреть, как ее дети растут и смеются, обожаемые всей Империей. Анна всего лишь ребенок, которому волей Богов не суждено стать юной девушкой. Фрида думает, что у нее должна быть другая жизнь, и не в мечтах, а в реальности. Эта жизнь не должна ускользать от нее, как и не должна быть слишком короткой, сломленной. Благородные лорды должны приходить к императрице с предложениями о помолвке их сыновей с принцессой, дарить горы дорогих подарков, с надеждой выглядывая возможную невесту, спрятавшуюся за ширмой, стараясь уловить на ее хитро-нагловатом лице намек на снисхождение. Но Анна умирает — и мозг Фриды отказывается это воспринять, ведь дочь нужна ей. Эльрат допускает, чтобы демоница рвала Империю на части, но отнимает у преданного слуги ее дитя. Она едва слышно стучит зубами, не веря в подобную несправедливость. Переглядывается с лекарем, втайне ненавидя его, также зная, что за аффектом зреет в ней нечто более злое. Способное заставить переступить собственную черту и принципы, чтобы спасти дорогого человека.       Обычное отчаяние, захлестнувшее с головой, пока мысли выстраиваются в правильном порядке, чтобы не наделать глупостей, ведь, как отец, Фрида принимает решения не сердцем. Вот только любовь в нем плещется без меры, из-за чего спазм прошивает ее живот, заставляя согнуться пополам. Однако вскрикнуть она себе не позволяет, как и разреветься вусмерть от рвущей на части боли. — Где точно найти этого монаха?! — Фрида не замечает даже того, как голос становится совсем другим. — Неважно. Где бы он ни обитал, скажи Дугалу, пока он еще не уехал, чтобы мне привели Лаврентия. За Дунканом пусть отправят другого, и чтобы больше ни одна живая душа не знала, кого я пригласила сюда.       Возможно, потом она пожалеет об этом решении. Лекарю хочется возразить прямо сейчас, но кто он такой, чтобы указывать матери больного ребенка, которого невозможно спасти? Можно уверять императрицу в неизбежном, попросить примириться с волей Эльрата, хотя уставший человек отказывается, вмиг покоробленный замечанием. «Ведь кто мы такие, чтобы спорить с Вашей волей?»       Многие матери хоронят своих детей; некоторые — единственных сыновей. Вы сами были на войне, исполняя приказы Красной Королевы, сжигающей людей заживо. И все же Дракон Света благоволит Вам, забирая никому ненужную девочку, а не сыновей. Вы сами скоро устанете от нее.       Седовласый старец полон решимости убедить монарха в ее неправоте, готов сложить голову, дабы уберечь от неправильного решения женщину, стоящую у власти. Фрида же скалится, обнимая руками своего ребенка, такая же готовая сама перетерпеть множество смертей, лишь бы избавить Анну от злой участи, настигшей ее еще в утробе матери. Пока принять скорую смерть дочери она не может, но однажды снова найдет в себе силы, уверенная, что девочка уйдет под крыло Эльрата, где будет пребывать в мире и согласии, без постоянной боли.

***

— Вы готовы пойти против воли Эльрата? — Я готова переступить через некоторые свои принципы. Наши лекари не справились, значит, сможет другой. Когда я говорила, что с ней что-то не так, они все как один щебетали: «Все в порядке». Моя вина в том, что я поверила им, а не себе. Теперь время не на моей стороне.       Дугал стоит перед ней каждый раз как в первый. Выходец из герцогства Оленя, любимый солдатами, верный сердцем и душой своему монарху. В полной экипировке, готовый сейчас же ринуться вперед, чтобы исполнить тайную волю императрицы. Фрида упорно игнорирует пристальный взгляд, как и мать, неудержимо крутя кольца на пальцах от беспокойства, но остается уверенна в том, что поручить подобное больше некому. Темно-бордовый бархат платья сливает ее с окружением кабинета; пару раз верный рыцарь даже не замечает, как она выплывает из другого конца комнаты, опять заныривая во тьму, чтобы появиться где-то снова, только не в том месте, где он ее потерял из виду. И все же Дугал спотыкается пару раз об эту встревоженную голубизну глаз, смотрящую на него с последней надеждой, и тут же склоняется перед ней.       За окном привычно для осени льет дождь. Совсем неподходящая погода для путешествия, но Фрида приказным тоном просит его об услуге, вероятно, опасаясь рассказать об умысле даже принцу-консорту. — Найди мне его и приведи сюда как можно быстрее. Тайно, — повторяет она, встав перед ним. — Ему чуждо благородство. — Дугал знает, что не откажет ей ни в чем, и все же предостерегает: — Даже если он не последователь Малассы, а всего лишь богохульник, я опасаюсь, что приведу в стены Йорвика чудовище, способное окончательно загубить жизнь принцессы.       Фрида понимающе кивает, отойдя на несколько добрых шагов назад. Никогда она не чувствовала такого оцепенения. Все предупреждения разбиваются о каменную стену, выстроенную ей же самой, потому что знает — она сможет спокойно дышать, не боясь, что скорбь задушит ее, только тогда, когда Анна перестанет быть истерзанной судорогами с постоянными приступами кровавого кашля. Фрида давно не ощущает себя счастливой. — Анна уже умирает, — слишком легко для себя произносит она, почувствовав первый легкий толчок в затылке. — Я не буду сражаться с Драконами, но хочу хотя бы знать, что использовала все доступные мне средства, чтобы сохранить ее жизнь. — Он вскрыл того мальчишку! — звонко повторяет Дугал, напротив, делая шаг вперед к ней, и оступается лишь перед усталой улыбкой женщины перед ним. — Если мои сведения верны, то он много лет изучал детей с этим недугом, и все они оказалась у него на столе после смерти. Дети, Ваше Величество! Его руки не дрогнули, когда он их резал, чтобы понять, как эта дрянь пожирает их органы! — Я не оправдываю его, хотя все чаще думаю о том, что люди, практикующие подобное в Вольных городах, знают больше, чем мы в нашей Империи. Они изучают болезнь, постигают то, что она затрагивает, и после уже борются с ней. Мать рассказывала мне об одном случае, когда мертвец смог спасти живого таким образом. Если Лаврентий много лет изучал недуг Анны на других, то, вероятно, он единственный, кто может его побороть.       Они оба о чем-то задумаются, тем не менее, оставшись при своем мнении. Рыцарь смотрит на догорающие свечи, вслушиваясь в шумное неровное дыхание — Фрида все так же продолжает крутить кольцо матери, заламывая поочередно пальцы — привычка с детства, решает он, ничего не сказав. Да и посмел бы? У нее нет обиды на Драконов, хотя она научилась немного фальшивить с лицемерными советниками, но ненависти ни к одному Богу у нее нет. Дугал рассматривает мелкие морщинки на лбу Фриды, появившиеся скорее из-за бремени дочери, чем от возраста. В свои тридцать восемь дочь Годрика продолжает выглядеть моложе истинного возраста. Между ними громадная пропасть, и она никому не позволит перейти через нее, кроме Дункана, но он держится на том расстоянии, которое она позволила ему, и отплачивает ей безграничной верностью.       Ее ледяная кожа нагревается за секунды, но лицо украшает секундная вспышка радости, когда между ними проскальзывает обещание привести чернокнижника сюда под покровом ночи. Сейчас дождь за окном льет с новой силой, предупреждая путника: не лезь. Накинув капюшон, Дугал с маленьким отрядом без знамен в простой одежде отправляется верхом, зная, что императрица не взглянет на него из окна, и пожелание удачи — наибольшее, на что он может рассчитывать.       — Дугал, — мягко останавливает Фрида напоследок, когда он уже готов выйти за дверь к своим людям. От вкрадчивого шепота внутри по венам растекается раскаленная магма, так что он не рискует взглянуть на нее, опасаясь, что она заметит его раскрасневшиеся от смущения щеки, будто-то бы он — юнец, только что вышедший из академии. — Если Анна поправится, то, наверное, я позволю ей выбрать личного защитника и покровителя, чтобы он записывал ее своей дамой в турнирные списки.       Дугал просиял, улыбнувшись. Ему такое не дозволено, зато, если принцесса все же исцелится, то кому-то другому, кто окажется на его месте, повезет гораздо больше. Сменятся актеры, оставив прежние роли. — Тогда его обязанностью будет не отходить от нее во время пиров и увеселений. Буду молиться Эльрату, чтобы Ваша мечта сбылась.       В одном Фрида уверена точно — Лаврентия к ней приведут.

***

      Три недели почти нет никаких известий, потому Фрида ничего и не говорит Дункану о принятом решении, получая тайные письма от Дугала.       «Прямо неверная жена, прячущая письма любовника», — весело думает Фрида, посмеявшись над собой, и разворачивает очередную бумагу.       Она считает дни да вчитывается в неровные строчки, некоторые слова разбирая с трудом. Приблизив бумагу к глазам так, будто это могло помочь ей прочесть написанное, но, не осилив расшифровать корявый почерк, она пропускает многие слова, изредка теряет смысл. Из всего сообщения понятно лишь то, что Дугал наконец нашел колдуна, осталось лишь схватить и привезти его в Империю. Сделать это насильственно или, пообещав щедрое вознаграждение за добровольную помощь имперскому лорду, — остается решать Фриде, и она хочет попробовать решить сей вопрос без лишней крови. Спасибо Эльрату, что верному псу хватает ума не называть ее имя, а придумать некого дворянина мужского пола, чтобы это не вызывало вопросов. От забот о дочери разум начинает упускать такие важные детали, благо есть те, кто заботится о безопасности имперской семьи.       Дункан же с самого момента прибытия не отходит от постели Анны. Вначале пытается шутить, щекотать, но, не видя никакой ответной реакции, все больше унывает и предпочитает рассказывать байки из родного герцогства. А Анна…       Фрида входит бесшумно, смотря прямо в спину мужа. Он конечно, знает, что она стоит позади него, но пустой взгляд дочери не вызывает у него ничего кроме отчаянья. У Фриды тоже, хотя Дункан видит его гораздо чаще. — Она не здесь. — По венам бежит холодок, и все же это намного лучше, чем смотреть, как Анна пачкает постель кровью. Дункан машет рукой у нее перед лицом, и ничего не меняется. Редкое моргание — это, пожалуй, единственное движение, на которое способна Анна. — Не слышит меня.       Фрида щелкает пальцами над ее ухом — молчание. Даже не вздрагивает. Только моргает. Поднос с остывшей едой так и стоит на столике, подсказывая родителям, что идея накормить наследницу также потерпела поражение. Решая проверить догадку, Фрида чуть спускает одеяло вниз, нисколько больше не удивляясь тому, как эта неведомая зараза день за днем пожирает их дочь. — Неделю назад оно было меньше. — Дункан не отвечает. Сжав кулак до побеления, он отводит взор от вздутых синевато-черных нитей, расползающихся по всему телу Анны. — Исцеляющие заклинания только сильнее распространяют болезнь. Магия Света ей вредит. — Мне понятно твое решение отказаться от нее, — серьезно говорит он, стуча сапогом по полу. Фрида присаживается на край ложа, вновь накрыв Анну одеялом, чтобы не напоминать себе о подкрадывающейся смерти. — И все же травить ее маковыми слезами тоже не лучшая идея. Ей три года, а вы вливаете в нее больше, чем может выдержать взрослая кобыла. — А ты сможешь спокойно смотреть на ее мучения после приступов?       Каков может быть ответ на вопрос? Принц-консорт, частенько выпивающий со старым другом Вульфстеном, всегда резко возражает против подобных субстанций, считая их разрушителями разума ради мимолетного облегчения физической боли. А сейчас, когда дело касается их общего ребенка, впервые впадает из крайности в крайность. С одной стороны старые убеждения, с другой — дочь. — Не смогу.       Ни один родитель не сможет. У Фриды першит в горле, пока она наблюдает за пульсирующей дрянью, перебирающейся тонкими извилистыми черными линиями к лицу Анны. Магия Земли ненадолго замедляет ее ход, однако Дункан также всматривается в безразличную гримасу. Он гладит Анну по худому плечу, целует в лоб, собирается уходить из комнаты и позвать няню, как и Фрида, не находя в себе сил оставаться с этим бедствием наедине, но останавливается в последний момент.       Ей всего лишь стоит посмотреть осознанными золотыми глазками на отца, слегка дернув его рукав. Пустота наполняется осознанием, и, хотя Анна продолжает молчать, Дункану хватает нескольких секунд, чтобы понять — она все понимает. Сморщив лицо от болезненных ощущений, Анна высовывает ладошку из-под одеяла, прикасаясь к едва шевелящейся выпуклой линии, за которой только что наблюдала ее мать. Непонятно, какие именно ощущения вызывает эта дрянь, когда к ней прикасаются, но Анну за три коротких года она заставляла лишь страдать, паразитируя в ней. Свет Эльрата подстегивает, давая распространяться сильнее по всему телу, а магия Силанны немного замедляет эффект, не принося даже временного облегчения.       Зелья — бесполезны, как и магия. Анна бледна и худа больше из-за них, и детский организм истощают именно они.       У Дункана нет желания отшучиваться. Он ни разу не похож на прежнего себя, но продолжает любя прижимать к себе дитя, словно бы это может помочь. У них обоих почти не осталось надежды, но, как заботливый отец только что пробудившегося ребенка, именно он тихонько шепчет ей слова, стараясь приободрить, успокоить Анну, сжимающую кулачок от новой нарастающей вспышки. Фрида может услышать, что говорит супруг, но не прислушивается, а смотрит на главного лекаря, возящегося в стороне в своем небольшом сундучке с лекарствами.       Если бы они могли с корнем вырезать растущую пакость из Анны… у нее ведь даже названия нет, да и разве нужно оно?! Фрида без всех названий ненавидит ее больше всего на свете. — …Постарайся заснуть, хорошо? — тихо шепчет Дункан, кладя голову ей на макушку под тихое вслипывание, но прежде целует в висок. — А я расскажу тебе историю… ты же у нас любительница драконов…       У Фриды снова глаза на мокром месте. Что есть дети, как не слабость? Три жизни пришедшие в этот мир через боль и кровь матери. Любит их всех троих, не выделяя никого, оттого уход одной вновь принесет Фриде долгие годы страданий и скорби. Она никогда не сможет расчесать дочери густые мягкие волосы цвета осенних листьев, послушать о их с Дунканом приключениях в герцогстве Оленя. Ведь будь Анна здорова, как старшие братья, то непременно исследовала каждый закуток Империи, и отец бы ей в этом только потакал, обучая охоте.       «Маленький следопыт…достойная своего отца преемница», — думается Фриде. У Единорогов всегда особая связь с одним из родителей. Ее тянуло к Годрику, Анну — к Дункану, хоть в случае дочери подобная привязанность вполне ожидаема и оправдана. У Фриды мало времени на своих детей.       Несмотря на разрывающиеся от боли ребра и состояние полной раздробленности, Фриде хватает воли не поддаваться соблазну завопить во всю глотку: «Спасите мою дочь!»       Чернокнижник предложит большую цену за спасение наследницы, если средство у него найдется, но у Малассы будут свои высокие расценки. У Фриды есть золото, драгоценности — это придется по душе жадному до богатств человеку, но не Богине. Опять таки, если он действительно чернокнижник, единственный в своем роде, способный вырвать болезнь из тела Анны, а не обычный ученый-богохульник, изучающий органы мертвецов.       Анна не думает о красивых платьях и благородных драконах. Фрида каждый день считает последним для дочери. Дункан — настоящий оптимист — лелеет в сердце надежду на исцеление, а итог — они оба не могут дать ребенку ту жизнь, которую она заслуживает. Глаза впитали многовековую усталость, как если бы уже прожили несколько человеческих жизней. Фрида чувствует себя дремучей старухой рядом с ними. Принц-консорт едва ли лучше, чем его жена. Успокоить агонию ребенка не так-то просто, однако Дункан притупляет эти старания, и Фрида с удивлением обнаруживает, что краем глаза дочь хватается за нее, сидящую в стороне, будто безразличную ко всему. — Мне снилась птица. — В душу вгрызается плачущим колокольчиком тоненький голосочек. Дункан кривит губы в некое подобие улыбки, смыкая в кольце крепких рук главную драгоценность своей жизни. — Правда? — Анна тихонько кивает, прикрывая обратно глаза. — Наверное, это была очень красивая птица. Похожая, на феникса. — Это был не феникс! Он был синий и огромный.       Дочь Годрика готова взмолиться всем Богам, но издает вместо этого измученный смешок, пододвигаясь к дочери. Из носа у нее снова течет струйка крови, заботливо утертая ладонью матери… Мгновения счастья улетучиваются сразу, словно напоминая о невозможности быть радостными хотя бы пару коротких мгновений. — Так что же это была за птица? — включается в разговор сама Фрида, отгоняя от себя удушающий страх и пряча руку в крови в темно-синие атласные складки платья. — Может, это был на самом деле дракон?       Их в этой комнате так много, а толку никакого. — Птица! — уже грозно и шепеляво повторяет, нахмурившись, принцесса. — Мне снилось море, а над морем была она. Еще была гроза. Настоящий шторм, как в сказке про шалдан. — Грозы, птица, шторм… — начинает догадываться Фрида о предвестнике бурь. — Тебе снилась Рух. — Она вытащила меня из воды. Наверное, хотела съесть. — Анна смотрит на отца, ожидая, подтвердит он ее догадку или нет. — Я думаю, она тебя спасала, — опережает его Фрида, схватив вспотевшие липкие ладошки. — Кончено, она спасла тебя из воды. Ты ведь еще не умеешь у нас плавать. — Но я обязательно тебя научу, — обещает Дункан, снова целуя дочь в щеку. — Тогда никакие птицы Рух будут не нужны. — Во сне их не было.       Снова воцаряется молчание, когда они понимают, о чем она говорит. В силу возраста Анна все еще проглатывает некоторые слова, но, если Фрида не всегда понимает, что та хочет ей сказать, то Дункан спокойно может переводить с детского языка на взрослый. Подумать только, в три года быть такой общительной болтушкой (пусть частенько непонятой другими), ранее успокаивающей мать своей чрезмерной активностью, чтобы в итоге лежать днями напролет в постели вся в слезах. Где твоя справедливость, Эльрат? В детском сне не было страданий — была лишь птица, вытаскивающая ее из черной пучины, уносящая куда-то вдаль от всех бед. Символ — раньше бы рассудила Фрида, или вовсе не придала бы этому сну значение. Потому что, несмотря на умирающую надежду, глубоко внутри Фрида знает, что нет никакого спасения. Нет такого человека, который может ее спасти.       Возможно, ей просто суждено умереть, а они, любящие родители, пытаются найти хоть какую-нибудь отсрочку для нее?       Со смертью дочери Дункан утратит вкус жизни, потеряет свое место под солнцем, и, несомненно, лучшая его часть умрет вместе с ней. Возможно, когда-нибудь он также оправится от потери, но рубец на сердце останется. А Фриде навсегда придется жить с тем же чувством, что ее мать. Даже сейчас она пытается подготовить себя к неизбежному.       Фрида так устала. — Вот тут болит. — Анна кладет ладонь на макушку, показывая на больное место. Дункан тут же целует в лоб, убирает рыжие волосы за уши и, схватив лежащего у изголовья дракончика, передает его дочери, а Фрида…       Уходит из комнаты, не найдя в себе силы там больше находиться. Никто не провожает ее взглядом, кроме маленькой девочки, держащей в руках бесполезную игрушку. Нет ничего хуже переживаний родителей за своих детей. Фрида уже потеряла мать с отцом, была преданной, теперь это… будто Эльрат проверяет, сколько трудностей она еще способна выдержать. Может, это такое наказание за то, что третьего ребенка, в отличие от Дункана, она особо не хотела. Выпорхнув из душной комнаты, потеряв всякое ощущение реальности, она вдруг с удивлением осознает, что слез больше не осталось. Хотя перед глазами все плывет, и радует лишь то, что нет свидетелей ее слабости. Мужество, поддерживающее всю жизнь, обратилось в тонкую нить, в ничто. Сползая по стене, во тьме коридора она погружается в ту самую пучину, которую ее мать познала, потеряв новорожденного сына, но Фриде гораздо больнее. Оказывается, она совсем не та женщина, способная вынести любую потерю, какой считала себя в юности. Воспаленные глаза болят от усталости, и Фрида даже не вздрагивает, когда чужая рука осторожно, будто боязливо касается ее плеча, немного тряхнув ее.       Императрица никак не реагирует ни на первый толчок, ни на второй. Молчаливо уставившись вперед, она изредко хлопает мокрыми ресницами и прикладывается головой к стене. — Мама?       Знакомый голос вырывает из забвения, заставляя ощутить дуновение прохладного ветра на лице со всей тяжестью, свалившейся на ее плечи. Полностью пробуждается Фрида, лишь почувствовав неуверенное объятие сына, разделившего с ней горе. Ричард — их старший ребенок и наследник, умный и всегда очень чуткий, вкладывает ей в ладонь свои пальцы, хотя теперь он уже большой двенадцатилетний мальчик, и шепчет: — Не плачь, мама. Анна ведь еще жива, потому, вдруг еще все наладится. Ты же знаешь, как Эльрат тебе благоволит. — Да, конечно, я знаю, — отвечает она, растирая сухие глаза в попытке ненадолго вернуться в реальность. — Возможно, он сможет ее исцелить, если мы все очень сильно попросим его. И потом, у тебя по-прежнему есть я, ну и Артур, если на то пошло. Фрида глотает горький комок, но, улыбнувшись, кивает, тянет на себя и обнимает сына в ответ, ощущая глубоко внутри себя недостающую теплоту, выходящую теперь наружу, прижимая мальчика себе так крепко, насколько может. — Да, у меня по-прежнему есть вы, — улыбается императрица, обняв лицо сына руками, сразу как только он неохотно отстраняется от нее. — Это, пожалуй, самое главное, что есть сейчас. — И я всегда буду с тобой, что бы ни случилось, — пытается приободрить мать Ричард, так наивно глядя в ответ. — Ну и… — Он странно мнется, ощущая себя очень неловко. — Что? — Вдруг, у тебя однажды снова родится девочка? — Ричард по-умному хмурится, в полной мере размышляя о произнесенных словах. — Она бы смогла Вас с отцом утешить. Он сам не свой с тех пор, как вернулся из дипломатической поездки в Лигу. Никогда его таким не видел. — Неужели ты думаешь, что, если бы я потеряла тебя, то не расстроилась бы только потому что, у меня есть твой брат?       Он смешно хохочет, сдунув со лба каштановую прядь и схватившись за запястье матери, словно умоляет, чтобы она его не отпускала. — Разумеется, нет! — Он смеется, отчего сердце в груди снова бьется спокойно. — Но Артур бы так и решил. Он бы счел себя хорошей мне заменой, ведь он постоянно воображает, что станет великим императором, раз его назвали в честь последнего короля и первого герцога Единорога. Все будет хорошо, даже если Анна уйдет от нас, ты всегда сможешь разговаривать с ней в молитвах, и она будет тебе отвечать. Я уверен, Эльрат любит ее так же, как и все мы, просто ей не повезло. — И все же никто ее место никогда не займет.       К тому же, больше детей Фрида Единорог совсем не хочет.

***

      Должно быть, она выглядит более измученной, чем тогда под башней Айвена, когда вызволяла отца. Зеркало в полной мере отображает непривычно бледное от усталости лицо, когда фрейлина убирает отросшие волосы под сетку. Дугал должен прибыть со дня на день, но в последнее время от скопившегося груза виски ежедневно сдавливает такая боль, что Фрида едва может спать. Воспаленное сознание подбрасывает ужасно реалистичные сюжеты, заставляя и без того измученную императрицу мучиться от бессонницы — это, по правде говоря, еще одна причина, по которой ей недостает внутренних сил находиться рядом с дочерью. Ведь ее умирающее окровавленное лицо со стеклянными глазами давно не оставляет даже во сне. С Дунканом она так и не смогла поговорить, потому что пришлось бы идти в спальню Анны или посылать кого-нибудь за ним, зная, что он сидит там сутками напролет и спит там же, лишь бы не оставлять дочку на попечение боязливых нянек, трясущихся от любого прикосновения к принцессе, будто бы она была чумной. Впрочем, для тех троих недуг, вероятно, являлся какой-то редкой разновидностью заразной хвори, раз у наследницы что-то периодически шевелится под кожей, разрастаясь все сильнее. От любого звука больно щелкает в затылке, поэтому Фрида просит всех вести себя как можно тише. И если, пока мать проводит время с сыновьями в их детской, Ричард послушно выполняет просьбу, говоря вполголоса, то младший сын, отличающийся буйным нравом, просто не может вести себя спокойно, хотя бы пока мать, массирующая виски, не покинет их. — Ты тупой или глухой?! — сердито глядит на него Ричард.       Артур сдувает белую челку со лба, уставившись на императрицу-мать огромными жалобными глазами, после того, как брат рявкает на него. Видимо, ищет защиты, и Фрида действительно одергивает старшего сына за сказанные слова. От этого боль только усиливается, и Фриду тошнит. Много врени с детьми она не проводит. Ричард ей и половины выученного не успевает рассказать, но понимает уставшую мать и даже вызывается проводить ее, подобно настоящему рыцарю, до самих имперских покоев, чтобы она смогла отдохнуть и набраться сил перед грядущим тяжелым днем.       Еще одна причина, по которой Ричард умиляет ее так, что, будучи ужасно уставшей, она никогда не может сдерживать наплывы нежных материнских чувств к нему. Прямо настоящий принц из сказки, и это чудо сделали они с Дунканом! Хотя от отца он взял только цвет волос и добрую улыбку, растапливающую сердца даже самых черствых лордов. Несомненно, из него выйдет хороший правитель! Пусть он этого сейчас так боится. — Лучше присмотри за братом, пока он не начудил, — шепчет Фрида, поцеловав его в лоб, и буквально тает, стоит ему прижаться к ее груди.       Любимец матери. Если кто-то способен вытащить ее из уныния, то только он. Юный наследник не перечит, а отпускать мать все-таки не хочет, что Фрида чутко чувствует, позволяя постоять им так немного дольше положенного. За двенадцать лет именно в Ричарде больше всего проявилось спокойствие и благоразумие Единорогов. Артур же кажется полной копией своей бабушки, несмотря на резковатые черты лица, унаследованные от Дункана. Такой же самовлюбленный и до ужаса ревнивый, как леди Шира, постоянно придумывающий что-нибудь, чтобы перетянуть на себя внимание. Какой бы выросла Анна, остается догадываться…       Стук в дверь и следующий за ним запыхавшийся гость, ворвавшийся в комнату принцев — Фрида с трудом узнает в этом чудовищно грязном незнакомце Дугала, посланного за потенциальным спасителем. Он оставляет императрицу неприятно удивленной. Дугал, несмотря на обеспокоенную стражу, пытающуюся выпроводить наглеца, дабы обезопасить императрицу и наследников, рвется к ней и сразу приклоняет колено. В нос бьет резкий запах пота, заставивший непривыкшего к подобному Ричарда отшатнутся назад, одновременно с тем поразиться тому, что его мать остается стоять на месте с каменным выражением лица, лишь отдав страже приказ уходить. — Я привел его Вам, как и обещал. — Внутри снова вспыхивает маленькая искорка. — Кого? — подтягивается Артур, поднявшись с пола и двумя пальцами зажав нос от воцарившегося неприятного запаха в их комнате. — Фу!       Ричард молчаливо соглашается, сделав еще несколько шагов назад за мать.       А уговор был привести мага, или кем он там себя мнил, ночью и тайно, дабы не всполошить весь имперский двор. Теперь болтушки-фрейлины, оставшиеся за дверью, будут судачить о наглом вторжении в комнату принцев, плетя бессмысленную чепуху. Фрида оглядывает мальчиков и немного веселеет, завидев их внешний вид и полное отвращение к воцарившемуся запаху. — Артур, — зовет она, слыша, как мальчик громко фыркает, — если ты хочешь стать цветом нашего рыцарства и быть Отрадой Империи не только на словах очарованных тобой знатных дам, то такой пустяк как неприятный аромат не должен тебя смущать.       Мальчик стыдливо кивает, убрав пальцы с носа и заведя руку за спину, но очаровательное мальчишеское лицо остается скривленным — он точно задержал дыхание, чтобы лишний раз не дышать. — Я приду к Вам перед сном, — мягко отзывается Фрида и, подобрав юбку платья, выходит за дверь. Напоследок она с улыбкой бросает взгляд на сыновей, но вся ее материнская нежность тут же спадает, когда она жестом велит Дугалу подняться с пола. — А ты идешь со мной.       Фрида шагает так быстро, что оставляет далеко позади почти бегущих за ней встревоженных фрейлин. Кровь кипит от гнева, окрашивая щеки в багровый цвет, но Дугал стойко выдерживает все нападки императрицы вместе с язвительными репликами. Мерзкий, по мнению Фриды, поступок поднимает череду непреодолимой злости к человеку, которому она доверилась. Столь серьезное дело теперь превратится в самую обсуждаемую новость во всей Империи. Сначала ее обсудят все придворные, затем подхватят слуги и разнесут по всем улочкам каждого уголка страны. А Анна окончательно превратится в объект насмешек. — Ты понимаешь значение слова «тайно»? — выпаливает Фрида. — Этот ублюдок убил четверых моих людей, когда понял, что никакого имперского лорда нет. Подставлять Вас я бы тоже не осмелился. Мы надели на него оковы из особого сплава, чтобы он не смог колдовать, но увиденного мной уже хватит для смертной казни. У него там целый склад всего… этого. После случившегося я не больше не могу гарантировать Вам сохранность его жизни до вечера. Солдаты, потерявшие своих друзей, хотят его смерти; мне с трудом удалось дотащить его сюда живым.       Он словно бросается в ледяную воду. Измученный дорогой и потерями молодых ребят под своим командованием, Дугал молчаливо ведет разъяренную императрицу в дальнюю комнату башни, где под стражей оставил вольномыслящего выродка. Клинок наготове, но едва ли он сможет им воспользоваться. Только если чернокнижник решится напасть на сам сосуд Эльрата, чего Дугал не может допустить. Фрида перешагивает через две ступени, мигом взбираясь наверх, к последней надежде на спасение, хотя затылком чувствует хрупко-молчаливую просьбу остановиться и оставить все как есть. Если лучшие целители, благословленные Драконом Света, не смогли справиться, то зачем испытывать судьбу, посылая за чудовищем? Что если плата будет слишком высока? Однако, наблюдая за бегущей впереди женщиной, Дугал замечает, что полтора месяца назад она выглядела гораздо хуже, чем сейчас. Некоторые мелкие морщинки разгладились, а крупные так и не появились. Возможно, принцу-консорту стоило посоветовать ей направить все силы на подготовку первенца к ноше престола; и самому не сидеть днями напролет с больной девчонкой, а воспитать из младшего наследника достойного герцога Оленя. Но принцы остались на попечении учителей, зато на выродка, проклятого Богами, тратятся все силы и ресурсы Империи.       Все догадываются, кто она, но опека императрицы воистину поражает. — Он за дверью, — указывает Дугал на тяжелую массивную дверь, охраняемую стражником. Фрида колеблется минуту, но входит перед тем, как он говорит: — Прошу прощение за его внешний вид.       Этим ее не напугать. Пыль в комнате повсюду, а звенящие цепи предупреждают об еще одном обитателе замкнутого пространства. Полулысом, воистину, старике, прикованном к стене на короткую цепь, словно провинившийся пес. Фриде даже становятся жалко его, когда она вспоминает, как из осажденных демонами городов ее солдаты выводили таких же сломленных на вид людей. Потрескавшиеся губы саднят, сухие от жажды, они бесшумно шепчут пустые проклятия другому надзирателю, который так же резко вскакивает с места, кланяясь монарху. Фрида не удостаивает его даже взглядом. Внешне колдун одного возраста с ее отцом, но едва ли отличается таким же благородством. Да и вряд ли Годрик одобрил бы затею дочери. К тому же, после избиения и, кто знает, возможной пытки, Лаврентий навряд ли захочет ей помочь, даже за щедрую плату. — Он был нужен целым. — Он никому не нужен, Ваша милость. Ни Богам, ни людям, — говорит стражник, пнув старика сапогом по колену, и приказывает поднять голову: — Выскажи почтение перед императрицей Священной Империи Единорога! — И с каких пор императрица начала вылавливать еретиков за пределами своей Священной Империи? Следующий удар пришелся бы в челюсть, наверняка сломав ее. Фрида не позволяет этому случиться, а вместо этого приказывает снять с пленника цепи, но оковы пока оставляет на запястьях. — Ни с каких, — резво отвечает она, все еще стоя перед ним. — Мне жаль, что все дошло до этого. Если бы ты не напал на людей Дугала, то я бы смогла принять тебя в более приятной обстановке. — С чего бы самой Фриде Единорог принимать еретиков в своем ослепительно-сверкающем замке? Или же, оказывается, никакая Вы не святая, Ваше Величество?       В целях сохранения жизни ему бы стоило притушить желчь и быть очень почтительным со стоящей перед ним женщиной. Дугал сплевывает под ноги, постоянно держа руку на эфесе меча. Теперь Фрида не позволит причинить Лаврентию вред, хотя тот, несомненно, этого заслуживает. Сама она остается спокойной, изредко разглядывая скудную обстановку помещения и блуждая вперед-назад. — Я не святая, — кривится Фрида. Облик Биары вновь напоминает о себе. — Удивитесь? — Нет. — Полагаю, и мне глупо рассчитывать на то, что ты жрец Илата? — В знак согласия Лаврентий кивает. — Значит, колдун или ученый? — Одно другому не мешает, мадам. — Только сейчас она видит его заплывший глаз, но ничего не говорит. — Ваша матушка, по слухам, тоже подобным грешила.       Фрида умело скрывает усмешку, повернувшись к узнику полубоком, но он продолжает говорить, приняв более удобное положение и даже попытавшись встать. Стражник, чье лицо невозможно рассмотреть из-за шлема, кладет руку ему на плечо и до боли сжимает его, заставляя сидеть на месте. — Оттого Вы выглядите весьма молодо для своего возраста. Имперские женщины к тридцати годам половину зубов теряют, а Вы продолжаете блистать и пленить всех вокруг красотой. Зачем я Вам? Хотите сохранить вечную молодость? Тогда Вам следует порыться в записях Вашей покойной матушки. — Молодость меня совершенно не волнует. — Лаврентий, кажется, удивлен. — Мне нужен ты. — Она делает шаг вперед. — Ты изучаешь одну очень редкую болезнь.       Старик выгибает бровь, поняв, куда она клонит. Фрида прогоняет стражника, оставшись наедине с колдуном и Дугалом — тот таится в тени, подобно хищнику, готовый прыгнуть на жертву в удобный момент. Дверь закрывается, и необходимость в конспирации отпадает сама собой. Действительно — вот, перед ней возможное спасение невинной детской жизни, но почему-то, разглядывая его сейчас, Фрида осознает в полной мере всю неприязнь к этому человеку. Ей не нужна молодость, долголетие — трон достанется Ричарду, когда придет время. Ей нужно лекарство. Глупо бросаться очевидными фактами друг в друга, Фрида не ведется на его уловки и не позволяет Дугалу избивать его за каждое сказанное им слово. — Изучаю, — подтверждает он. — Как это относится к Вам?       Фрида опускается перед ним, заглядывая в единственный уцелевший глаз. — Лекарство, — прямо отвечает она. — Мне нужно лекарство от нее. Как избавиться от этой дряни? — Хороший вопрос, миледи. — И усталый голос в тот час разрушает всю призрачную надежду: — Я не знаю. — Врешь. — Он отрицательно качает головой, скатившись по стене. Темный глаз, цвет которого Фрида не может разобрать в царящем полумраке, лишь подтверждает сказанное им. — Столько лет, и никакого результата?! — Предупреждая мои пытки в целях получения информации: могли бы отправить мне официальное письмо с имперской печатью, и мой ответ был бы тот же. У меня есть дюжина теорий возникновения болезни, и ни одну из них я так и не смог подтвердить. Я знаю, как она убивает изнутри, поражает органы детей, но те вопреки умирают от постоянных болей, а не от самого недуга. Я знаю, как она начинается и чем заканчивается. Знаю, где сам «корень», на это ушло очень много лет. Всю свою жизнь я посвятил изучению подобных заболеваний. Примечательно, что дети бестолковых крестьян ей не страдают — оттого добывать тела и живых пациентов было порой трудно. — Магия… фиал с зельем… ну хоть что-то должно быть… — Лаврентий смеется ей в лицо, а потом начинает задыхаться, хватая ртом воздух. Лицо его вдруг совершенно белеет от боли сломанных ребер, что заставляет Фриду отшатнуться от него. — Я заплачу сколько захочешь. — Миледи, — Дугал осторожно подходит со спины и, взяв за локоть, отводит подальше, опасаясь какой-нибудь выходки. — Нет для матери большего бесчестья, чем не защитить своего ребенка! — Лаврентий плюет очередное завуалированное оскорбление. — Асха создала Вас, женщин, для защиты своих детей, и Ваша единственная трагедия в неспособности их сохранить. Зачем императрице Империя, если ее наследник смертельно болен? — Болен не наследник. — Но ему все равно. — Но Ваше дитя. — Ваше Величество, остановитесь!.. — кричит Дугал, и Фрида в отместку вырывает руку, обретая мужество. — Назови свою цену — и получишь щедрую плату. Или назови того, кто сможет мне помочь.       Он с трудом поднимает руку, указав пальцем в потолок. — Они — мне Боги свои секреты не открывают, но вдруг Вам, прекрасная госпожа, откроют? И все же, ради интереса, сколько Вы готовы были бы мне заплатить за лекарство?       Фрида молчит, потеряв нить разговора. Очаровательная принцесса умрет, раздробив сердца своих родителей. Ей так хочется уйти из этой душной замкнутой комнаты башни, что она поворачивается к узнику спиной, собираясь уйти, прямо к Дункану, надеясь, что вместе они смогут найти друг в друге исцеление от скорой разлуки с ребенком. В одном старик прав насчет нее — как для матери, для нее нет большего бесчестья. Однако… «Ты никогда не будешь преуспевать во всем, Фрида…»       Стоило бы пойти к своему умирающему ребенку, исполнить долг матери, пробыв с ней последние дни, может, недели жизни. У Анны не будет рыцаря, обожающего ее; не будет лошади — а тот пони, подаренный год назад Дунканом, так и останется стоять в конюшне; Фрида никогда не увидит ее взросление…       Анариетта родилась слабенькой и хрупкой, а на втором году жизни вдруг вовсе стала хилеть. Лекари давали советы, приходили толпами и что-то лечили. Уходили и возвращались, пока правда открыто не проявилась на коже.       Она вообще ничего не может сделать для нее. — Дайте мне пятьдесят тысяч золотом, два мешочка самоцветов, покладистого коня и имперскую гарантию, что отпустите меня, если я смогу Вам дать не совсем то, что Вы хотите, но неплохую отсрочку.       Сердце Фриды пропускает удар. Это и ее девочка — не только Дункана, так обожающего ее, и она не может допустить ее смерти. Фрида готова держать ее всю жизнь на карантине, если это обеспечит сохранность жизни. К тому же, она конечно, расскажет мужу о колдуне, а он будет обязан ее понять, потому что обещал три года назад, что Анна не умрет на их руках. Она вновь смотрит на Лаврентия вопросительным взглядом, ожидая ответ. И то, что он все-таки может ей предложить… — Годы исследований не дали рецепта лекарства. Тогда я попробовал провести операцию и вырезать из тела паразита. Итог меня не порадовал, и мне пришлось принять неутешительные меры, но это дало мне создать одно средство. Оно не исцеляет, но как бы приостанавливает болезнь. Лет десять у Вашего ребенка будет. Без приступов, без боли, но к сожалению, все внешние проявления сохранятся. Ребенка лучше держать под замком… и подальше от сильных потрясений. — Что тебе для этого будет нужно?       Руки матери дрожат, покрывшись липким холодным потом. Дугал шумно выдыхает и шепотом просит императрицу остановиться. Но Фрида не может заставить себя принять потерю дочери. — Для начала было бы неплохо осмотреть масштаб трагедии.       Тогда она обещает себе, что, если он солжет ей, то, воистину, в ней снова проснется тот самый праведный гнев. Она прикажет освободить его, снять кандалы, а после сама проводит в комнату принцессы, будет пристально следить за каждым его движением, а потом запрет свою дочь в комнате, превратив ее в птичку, сидящую в золотой клетке. Фриде нужно бы отпустить ситуацию; она до сих пор, до конца не понимает, почему сопутствующая ей удача так резко от нее отвернулась. Ричард сказал ей, что, возможно, еще один рожденный ребенок сможет заменить умершего, но разве кто-то мог заменить эту чудесную малышку с кучерявыми рыженькими волосами? Фрида не особо желала третьего ребенка, но никогда — его гибели. Она полюбила ее и приняла бы любой, будь она капризной девицей или обычной веселой девчушкой с россыпью веснушек на лбу и щеках.       Пока Фрида не готова пережить еще одну смерть. Может быть, потом, но не сейчас. — Сними с него кандалы. Вечером осмотришь «масштаб трагедии», а пока приведи себя в порядок.