Дом Единорога

      Боги суровы к тем, кто идут против них. К их детям. К их будущим поколениям. А у Годрика впервые дрожат руки, когда пустеет лаборатория его жены. В глазах застывают слезы, пока ветер гуляет коридорам по опустевшему Йорвику, проникая сквозь щели. «Кто будет после меня?»       Голос эхом разлетается под каменным потолком. Безвучный для остальных, но едва слышный для Годрика. Он обещал ей оставить все для другой — не для Фриды. Сам жмурит глаза, не стесняясь собственных слез перед слугами. Пускай уносят все, что было связано с Широй — он обещал ей. Меж тем, делает медленные шаги в сторону чистого стола, опираясь на него одной рукой: стискивает зубы, опускает голову и горбится от тупой боли в груди. В ее кабинете не остаётся ничего, кроме пустых книжных полок, чистого стола и нескольких стульев.       Словно ее никогда здесь не было.       Один такой стул герцог швыряет в стену. Кричит от боли, оседая на каменный пол, пока плачущая тринадцатилетняя девушка в черном траурном платье стоит за его спиной. Фрида не рыдала, но слезы текли из ее глаз, когда она переживала смерть… Деревяшки разлетелись по комнате, так что юная герцогиня застыла в проходе, не решаясь сделать шаг вперёд. К отцу. Не боялась его, но застывшее в воздухе чужое отчаяния и горе давило на нее. Словно все эмоции после похорон смешались в одну темную бутылку, которую кто-то разбил, выпуская их на волю.       Фрида никогда не видела своего отца отчаявшимся; никогда не видела его слез; никогда в его голубых глазах она не видела столько боли. Годрик Единорог, сын великого герцога Эдрика Единорога, хранителя Клинка Принуждения, герой нескольх битв, которые впоследствии сделали его главнокомандующим имперской армии, сейчас рыдал.       Только одна женщина знала, куда нужно было нажать, чтобы ему было так больно. И она это сделала…       Вся их семья… вся эта чертова семья должна быть виновата в том, что с ними произошло! Балфоры не преклоняли колени перед богами, и Шира тоже. Настоящие богохульники, и герцогиня, устало улыбаясь, давала понять, что они были такими с давних пор. Она всегда говорила загадками, когда не хотела что-то рассказывать, уклонялась от ответов, отвечая на вопросы колкостями и сарказмом. Меж тем, все книги, которые ещё недавно покоились на этих самых полках, давно дали Годрику половину ответа на его вопрос. Он не хотел их открывать, не хотел читать, не хотел знать, откуда его жена могла взять столь древние рукописи, фолианты и бестиарии. Откуда она столько всего знает об алхимии и магии… Годрик оставил это ей.       Его виски припорошила седина, а на лицо легли морщины. Слишком рано он поседел, однако продолжает возвращаться в склеп, где вечным сном спит его возлюбленная. Кладет свежие цветы на каменную плиту, задаваясь бесчисленными вопросами, на которые никогда бы не получил ответа, даже будь она жива. Шира меняла маски, подобно безликий свое обличие. Годрик спустя много лет до сих полностью не может понять, что она была за человеком. Много думает над этим вопросом, анализирует поступки, догадывается о тех, что никогда не узнает, и лишь когда седина полностью покрывает рыжие волосы, может дать сам себе ответ.       Свою жену Годрик любил. Закрывал глаза на капризы, баснословные денежные траты и ее темное прошлое. Шира не занималась некромантией, не водила дружбу с Маркелом, но определенно многое скрывала от мужа и дочери. Так что Фрида совсем не похожа на свою мать…       Нет, конечно, Годрик смотрит на их единственную дочь, порой замечая знакомые жесты, мимику, прочее, но что внешне, что внутренне мать и дочь радикально отличаются друг от друга. Одна избрала своим оружием меч, другая защищала себя магией.       Чародеи. Годрик хмыкает, прекрасно зная, какие они все высокомерные и заносчивые. Шира тоже была такой, правда, это было оправдано. Герцогиня умела различать тончайшие колебания магии; знала, кажется, все о проклятиях и алхимии, умела изготавливать зелья и эликсиры. Скорее всего даже яды. Все это было наследием ее семьи, но Фриду Шира не стала посвящать в свои тайны. Так до конца не открылась даже собственной дочери, которую любила больше жизни. Должно быть, оно и к лучшему.       Шира презирала Эльрата. Никогда этого не было видно по ее лицу, но в глазах — точно принадлежавших старухе — Годрик отчётливо читал это. Сначала она притворно склоняла голову перед золотой статуей Эльрата, а после неудачных беременностей честно высказывала свое презрение. — Пусть будет проклят этот бог, — без ненависти, вот так стоя у окна, вглядываясь куда-то в темную даль, сказала она ему просто так. Годрик понимал причину сказанных слов. — Это я чудовище, а не мои дети. Я даже больше и притворно не склоню голову перед ним в молитве.       Ее речи и мысли стали очень похожи на идеи того некроманта, желавшего убить самих богов. Но если в кристально-голубых глазницах лича Годрик увидел искреннее желание мести, то в карих глазах жены была лишь пустота. Холодное равнодушее и смирение со своей тяжёлой судьбой. Он хотел вернуть ее к свету, но Шира одернула ладонь, вцепившись в собственные плечи. Больше она никогда не молилась. — Знаешь, что поддерживало меня все те годы, пока я была в изгнании? — Годрик молчал. Сел перед ней на колено, пока Шира грелась перед камином в их покоях. Уставшая, бледная, но огонь играл в ее волосах, потухая в этой холодной красоте. Тогда он взял ее ледяные ладони в свои руки, приблизив их к своим губам. — Вера.       Годрик не поверил. — В себя, — твердо договорила она. — Не в Богов-Драконов. Я спасла себя сама, без чьей-либо помощи. Одна против всех. У меня не было больше семьи, которая направила или защитила бы меня. Знаешь, что сказали мне убийцы моего отца, когда отрубили ему голову?       Шира дрожала. Ее била крупная дрожь, когда она вернулась в тот кровавый день, когда девчонкой убегала от убийц, словно была преступницей. На самом деле, являясь лишь капризным ребенком. — «Пусть живёт», — взгляд наполнился металлом. Слишком тяжело ей дались эти слова. Тогда она впервые открылась ему по-настоящему, чувствуя свой приближающийся конец. Конец, в который так не хотел верить сам Годрик. Почему же тогда у него не было слов для нее в тот день? — Моя семья умерла, Годрик. — Ты ещё жива. — Но кто будет после меня? — Шира грустно улыбнулась, сжав его пальцы. Заплакала, отворачиваясь к очагу. — Я последний Балфор. Последняя из своего рода, хоть ты и ненавидишь это имя. — Но не тебя.       Он правда никогда не ненавидел. За пятнадцать лет брака они пережили всякое. Бывало он злился, не хотел ее видеть, но никогда надолго. Единорог всегда возвращался к своей змее, которая так ни разу не отравила его своим ядом. Для Годрика больше не существовало женщин, кроме нее — этой беловолосой красавицы с карими глазами, которые сочетали в себе огонь и лёд. Каждый знал ее лишь так, как она сама представляла себя, но именно в тот день, может, впервые за долгие годы лжи самой себе, Шира показала себя настоящей: напуганной, одинокой, прижимающейся к плечу своего мужа, прикрывая глаза.       Он любил ее, а она любила его.       Другая не станет блеклой тенью рядом с ней, даже когда Фиона просила его жениться второй раз — Годрик действительно, как верный лебедь продолжал хранить верность одной-единственной. Той, что выбрал сам для себя, и прожил с ней хорошую жизнь, несмотря на все трудности в ней.       А Фрида? Фрида на мать не так уж сильно похожа — она дочь своего отца, как и ее мать. Верная Эльрату и Империи, ее никогда не интересовала магия, а Шира, не увидев заинтересованности в столь тонком учении, не стала пытаться обучать ее. Но наследница любила мать. К сожалению, именно ей пришлось вытягивать отца из той бездны уныния, куда падал Годрик после похорон своей герцогини. От любимой он оставил себе только ее портрет и дочь.       Все ее вещи пропали. Фрида носилась по замку, заглядывая в каждую комнату, в надежде найти хоть что-то, принадлежавшее матери, однако Годрик спрятал все. Так, стоя в пустом кабине, где ещё совсем недавно витали запахи трав, а в склянках лежали дорогие алхимические компоненты, Фрида впервые почувствовала, что дух Ширы почти покинул эти стены. Может, из-за отца, что предпочел убрать все связанное с ней, а может, потому что сама в глубине души хотела отпустить ее. Шира больше не разложит перед ней гадальные карты, не ляжет вечером в кровать, рассказывая о странных существах из книги, которую она сама утащила из ее кабинета. Стоя посередине комнаты, Фрида внезапно поняла, что матери больше никогда с ней не будет.       Со временем и Годрик научился жить без нее. Рано постарел, но спустя годы снова начал шутить и смеяться. Он должен был выдержать тот удар ради Фриды.       «Каждому из нас нужен свой якорь»       Его якорем стала единственная дочь, которую жена подарила ему. Но Годрик ещё помнит последнее обещание, данное ей, и боится каждый раз, когда смотрит на Фриду — та взрослеет, скоро к ней придут свататься, и Годрику придется отдать дочь, хотя и невольно он старается отсрочить этот момент. Он правда не хочет, чтобы эта семья возрождалась из пепла, но сидит за столом своего кабинета под надзором взирающих на него любимых глаз с портрета.       Шира так боялась, что ее наследие умрет вместе с ней, что в последние месяцы жизни пыталась найти утешение в своей семье. Упросила взять зимой на пристань, хоть лекари всячески отговаривали ее от этой затеи, но отказать Годрик уже не мог. Конец был предрешён, как бы он ни хотел в него верить. Они медленно брели по скользким от снега и дождя доскам, и Шира держалась за его руку — ничто уже не было способно скрыть ее болезнь. Ни косметика, ни магия. Так она и остановилась, смотря прямо на море, куда-то за горизонт. Как сейчас Годрик помнил, было холодно, и он скорее хотел вернуться с женой в замок, но Шира отпустила его руку, подставляя лицо ветру, впервые за время болезни чувствуя хоть какую-то радость. — Когда я была ребенком, мне говорили, что другая часть нашей семьи далеко на Юге, — Годрик накинул ей на плечи свой плащ. Тогда же взглянул в счастливое, но усталое лицо. — Мне хотелось сесть на корабль и отправиться туда. В место, сокрытое туманами и магией — наверное, у меня был такой шанс, но я вернулась в Империю.       Потом она разглядывала старые карты какой-то местности. Казалось, болезнь начала отсупать, но Шира по-прежнему одевалась в теплые наряды, хотя и перестала на краткое время носить украшения. Все чёрное, либо серое — словно носила траур. Годрик ее не трогал, хоть ему никогда не нравились эти странные разговоры, однако он слушал ее рассказы, а потом, к весне, когда Силанна оживает, Шира попросила его о последней услуге.       Последнее желание.       Расстелила перед ним выцветшую карту каких-то земель, печально посмотрела на него и указала на местность, обозначенную зелёным цветом. Маленькая, невзрачная земля, до которой нет никому дела, что находится рядом с Иролланом. Вряд ли там кто-то живёт, но Годрик продолжал внимательно следить и слушать. Что там могло быть такого интересного, разве что руины какие?       Впрочем, хриплый голос развеял этот вопрос. — Здесь началось падение моей семьи, — маленькая точка на карте. Точка отсчёта. — Даже я не знаю всей ее истории, но будет другая.       Годрик понял все сразу. Когда мимолетом заметил книги, руны и другие магические атрибуты в стороне, недалеко от себя. Страх быть забытой стал настолько сильным, что она прибегла к темному искусству. Не опасно, не настолько преступно, чтобы Годрик забеспокоился об этом. Хотя она же наверняка занималась этим втайне от него. — Моя семья не погибла! — Шира взяла его за руку, прижимаясь к мужскому телу, когда герцог обнял ее за плечо. — Девушка с рыжими волосами и серыми, как зимнее небо, глазами. Она бежала навстречу эльфу, обнимая его, как я когда-то своего отца. Я знаю, что на ней все закончится. Она моя наследница.       Значит, потомок Фриды. Годрик растерялся на мгновение, но по-прежнему не знал, что говорить. Для Ширы было важно, чтобы ее наследие не умерло вместе с ней. Он мог бы ее обмануть, отказать в этой просьбе, уничтожить все, но это значило предать того, кого любишь. — Спрячь мои книги, карты, записи, — мурашки пробежали по позвоночнику. Тогда герцог отпустил ее ладонь, отходя на несколько шагов назад, к раскрытому окну. Понимая, о чем она хочет попросить его. — Спрячь все мои труды… Они не для Фриды, а мое время подходит к концу. Сохрани эти вещи даже от себя. Так, чтобы никто их не нашел, кроме нее. Сделай это ради меня, прошу тебя!       Тоненький голосочек и последняя просьба заставляют Годрика противиться этому желанию. Он не оставляет попыток вразумить жену о том, что ничто не вечно в этом мире. И Единороги однажды погибнут, но Шира хочет сделать последнюю попытку, прежде чем покинет подлунный мир. Кто это такая, он и не спрашивает, вряд ли Шира сама знает точно, однако вопреки долгу, Годрик в первый и последний раз идёт против себя. Давая согласие на эту безумную просьбу, даже не зная, во что она может вылиться. К худу или добру — одни боги знают.       Стоило все уничтожить, когда она умерла. Годрик, правда, на мгновение хотел так поступить, пока случайно не заметил набросанный на быструю руку портрет на листе. Всего лишь грифилем, но он видит в ней черты Единорогов. И понимает, что если не сдержит обещание, данное своей любви, то предаст ее. Он хочет верить, что Шира как всегда знала то, о чем подозревают другие. Надеется, что она, играя в эту игру, знала, на кого поставила. Потому Фрида никогда не найдет вещи матери, как бы не старалась.       Последнее желание, последней герцогини Единорог.       Этот выбор Годрик сделал сам, запирая за собой потайную дверь. Оставляя все на долгие годы во тьме, пока не придет та самая, для которой все это было оставлено…