Эвридика и её Орфей

      Легенда о Орфее и Эвридике, обращающаяся к «вечным» темам — любви и мечте о победе над смертью — во все времена привлекала человеческое внимание. Враждебное языческой религии, христианство в то же время аллегорически изображало Христа, сошедшего в ад для спасения человечества, в виде Орфея, сошедшего в загробный мир для спасения возлюбленной. В средневековой Англии конца XIII — начала XIV века посредством соединения легенды о Орфее с традиционным для кельтских легенд сюжетом о похищениях людей эльфами и представление о тождественности страны эльфов стране мертвых — Орфей, представленный как древний король языческой Британии по имени Орфео, спасает свою жену Эуридис из Волшебной Страны, куда ту унес король фэйри.       Само собой, мимо легенды о Орфее не мог пройти и Толкин — занимавшийся вдобавок переводом «Сэра Орфео» со среднеанглийского. Общеизвестно, что данный сюжет повлиял на создание легенды о Берене и Лютиэн как части его авторской мифологии — сам Толкин в письме к Питеру Гастингсу от сентября 1953 года прямо утверждал, что история Берена и Лютиэн это «что-то вроде легенды об Орфее наоборот, но основанной на Жалости, а не на Неумолимости». В данной статье я постараюсь проанализировать параллелизм толкиновской легенды о Берене и Лютиэн как с античной легендой о Орфее и Эвридике, так и с её средневековой переработкой в виде «Сэра Орфео» и показать как Толкин прибегает и к языческим по происхождению мотивам, так и мотивам, связанной с родной для него религией — христианством.       Такие параллели ещё до меня отмечали исследователи творчества Толкина. Как отмечает Светлана Лихачева в «Мифе работы Толкина» о «Сэре Орфео»: «Главной идеей, очевидно, является утверждение всемогущества рыцарской любви — amor vincit omnia: сэр Орфео, король и дивный музыкант, отправляется вслед за утраченной супругой к королю Фэери (в этом произведении земля Фэери соотносится с царством Мертвых) и, в награду за игру, получает право увести с собою возлюбленную. Сама идея возможности растрогать Владыку Мертвых песней и музыкой достаточно ярко воплощена в одной из прекраснейших легенд «Сильмариллиона»; однако явно перекликаются и менее значительные эпизоды. Невозможно не сравнить злоключения Орфео в глуши, где жесткий вереск служит ему постелью, корни и ягоды — пищей; когда, измученный и исхудавший, скитается он в поисках утраченной возлюбленной, — и странствия Берена в лесной чаще в тщетных поисках Лутиэн»[1].       Светлана Таскаева в «Утке́ и основе волшебного плаща» разбирает параллели и с «Сэром Орфео», и с классической версией легенды о Орфее: «В качестве примера рассмотрим совпадения с легендой об Орфее. Во-первых, ее саму надо брать не только в классическом греческом варианте, но и в варианте «Сэра Орфео», средневековой английской поэмы, переведенной Толкином на современный английский: вместо Аида там фигурирует царство эльфов (описана охота их короля), эльфийский король дает поспешное обещание (отпустить супругу сэра Орфео), и сама история кончается хорошо. Видно, что этот сгусток мотивов тяготеет к Дориату и отношениям эльфов и смертных: в «Лэйтиан» описана охота Тингола, Тингол дает необдуманное (с точки зрения Мэлиан) обещание отдать дочь в жены смертному, однако дело венчает счастливый конец (во всяком случае, Бэрэн и Лутиэн возвращаются из царства смерти). Общие же для обоих вариантов легенды об Орфее черты — это волшебная музыка героя, которая завораживает стража Цербера, Аида и Персефону/короля эльфов. В Легенде искусство волшебного пения (и танца) переданы героине: она песней усыпляет стража Ангбанда и Моргота, а также добивается снисхождения Мандоса (хотя Бэрэн тоже складывает песню). Можно сказать, что мотивы греческой легенды в Легенде тяготеют к более очевидным или более архаичным вариантам «иного мира» (ада и царства смерти). Здесь, как и по распределению мотивов «стража иного царства» видно, что более архаичные варианты задействованы как негативные»[2].       В общем и целом с её мнением можно согласиться. Большинство черт короля фэйри из «Сэра Орфео» достались Тинголу, эльфийскому королю Дориата — персонажу неоднозначному (с презрением относится к людям, препятствует браку Берена и Лютиэн), но всё же скорее положительному — подобно тому, как и сам король фэйри из «Сэра Орфео» хотя и похищает Эуридис, но возвращает её мужу после того, как очарованный его пением, обещает исполнить любое его желание. Сходство Тингола с королем фэйри усиливает то, что, подобно тому, как в «Сэре Орфео» король соглашается отдать Эуридис после того, как Орфео напоминает о его обещании[3], в «Лэ о Лэйтиан» — поэтической версии истории Берена и Лютиэн — Тингол отказывается от намерения наказать пришедшего в Дориат Берена после напоминания со стороны Берена о клятве пощадить его, данной дочери[4]. Также, как король фэйри рассуждает о том, что Орфео недостоин быть мужем Эуридис[5], Тингол рассуждает о том, что Берен недостоин быть мужем Лютиэн[6], хотя у них и разная система аргументации — король фэйри апеллирует к облику Орфео, а Тингол — к тому, что Берен по сравнению с его дочерью принадлежит к презираемому Тинголом народу.       Наоборот, ряд черт Аида из классической легенды о Орфее достались Морготу, то есть сатане толкиновского мифа. В христианском прочтении Аид из всех языческих богов ближе всего стоит к сатане — например, напавших на Францию язычников-викингов христианский автор IX в. Аббон Горбатый называл «порождениями Плутона», т.е. Аида, преисподней. Не случайно выведенные Морготом существа называются орками — в честь Орка (другое имя Аида). Термин hell неоднократно используется для характеристики царства Моргота или его тварей, упомянутый в «Лэ о Лэйтиан» поединок Моргота и Финголфина, верховного короля эльфов-нолдор, у входа в Ангбанд, идет «у ада ворот» («at gates of hell»). То есть поход Берена и Лютиэн в Ангбанд это буквально сошествие в ад и победа над его владыкой, в соответствии с существующей в христианстве концепции прообразов Христа[7], которую Толкин применил уже к своему вымышленному миру — не случайно позднее Берен и Лютиэн воскресают из мертвых — ср. христианское толкование ветхозаветной истории пророка Ионы во чреве кита как пребывания в аду и освобождения оттуда.       В Евангелии от Матфея Иисус Христос говорит: «как Иона был во чреве кита три дня и три ночи, так и Сын Человеческий будет в сердце земли три дня и три ночи» (Мф. 12:39–40)[8]. Когда Лютиэн усыпляет своей песней Моргота, кажется, что уснуло само сердце земли («heart of Earth asleep»). «Сердце земли» — ад, что перекликается с толкиновской концепцией Арды как «кольца Моргота», мира, искаженного его злом. Усыпляя Моргота с его свитой, как до того — стража Ангбанда, чудовищного волка, Кархарота, Лютиэн не просто побеждает их хитростью, а на время дает им возможность освободиться от бремени служителей зла, которое они несут - также, как в легенде о Орфее заточенные в Аиде грешники, слушая его музыку, не чувствуют своих мук. Не случайно Морготу Лютиэн говорит, что может «даровать утешение сердцам королей» («hath many arts for solace sweet of kingly hearts»), а к Кархароту обращается со словами:

— О несчастный, замученный раб, засыпай!

Горькую жизнь ты свою забывай,

Вниз ты пади от беды и страстей,

Уйде же от голода, горя, цепей,

Падай в глубокую ныне ты тьму,

В сна бесконечную пропасть саму!

На один краткий час оборвется твой путь,

Жребий ужасный ты жизни забудь!»

'Sleep, O unhappy, tortured thrall!

Thou woebegotten, fail and fall.

down, down from anguish, hatred, pain,

from lust, from hunger, bond and chain,

to that oblivion, dark and deep,

the well, the lightless pit of sleep!

For one brief hour escape the net,

the dreadful doom of life forget! '

      Одновременно у Толкина в истории Берена и Лютиэн содержится и сюжет, который может быть прочитан как своеобразная инверсия легенды о Орфее и Эвридике — история Горлима и Эйлинель. Горлим, воин из отряда Барахира, отца Берена, партизанившего против армии Моргота в Дортонионе, попав в плен к Саурону, предает своих соратников, поверив обещанию воссоединить его с женой — после чего Саурон сообщает ему, что вместо жены Горлим видел призрак, и убивает его. Здесь Горлим разделяет судьбу Орфея, который надеялся воссоединиться с женой в жизни, а в итоге воссоединился в смерти — но если Аид в языческом мифе держит слово (окончательно утратил Эвридику Орфей по своей вине, нарушив поставленное Аидом условие), то Саурон, как и подобает бесу, лжив, даже когда говорит правду (ведь формально он, убивая Горлима, выполняет данное обещание). Орфей нисходит в загробный мир, исходя из (верного) предположения, что его жена мертва, и заставляет уступить самого бога смерти, в то время как Горлим исходит из (неверного) предположения, что его жена жива, и за свое предательство не получает ничего.       Особый интерес представляет версия предательства Горлима, изложенная в одной из толкиновских переработок «Лэ о Лэйтиан», в которой тот в надежде, что ему вернут Эйлинель, не попадает в плен к Саурону по неосторожности, сам является в Ангбанд к Морготу, то есть как бы отправляется маршрутом Берена и Лютиэн — в подземный ад, но с противоположным результатом, поскольку он идет туда не чтобы бросить вызов Морготу, а чтобы предаться ему:

Слуг короля он тайно разыскал

И перед черным троном ниц упал.

he found the servants of the king

and bade them to their master bring

      Глумясь над Горлимом, Моргот говорит ему:

Во мглу безлунную ты навсегда сойдешь

И там ты Эйлинель свою найдешь.

      В оригинале:

thou shalt to the moonless mists of hell

descend and seek thy Eilinel

      При описании схождения Берена и Лютиэн в Ангбанд царство Моргота называется обителью "everlasting death", то есть вечной смерти - что отражает именно христианское представление о аде (в языческом Аиде мучались не все его обитатели, а лишь величайшие грешники и враги богов). Обитатели Ангбанда, подобно бесам в аду, ненавидят всех, даже друг друга - так, Кархарот, отказываясь пропускать Лютиэн (принявшую облик летучей мыши Тхурингвэтиль, вестницы Саурона), говорит:

Эй, стой, вампир, стой!

Не нравишься ты мне и род целый твой.

Ну, говори, что за вести несешь

Для Короля, ты, крылатая вошь!

Разницы мало, я знаю ответ,

Войдешь ты в Ангбанда врата или нет,

Тебя ли прихлопну среди темноты

Иль крылья сломаю, чтоб ползала ты.

Stay, vampire, stay!

I like not thy kin nor thee. Come, say

what sneaking errand thee doth bring,

thou winged vermin, to the king!

Small matter, I doubt not, if thou stay or enter,

or if in my play

I crush thee like a fly on wall,

or bite thy wings and let thee crawl.

      Вместе с тем нельзя не отметить, что черты Аида языческой мифологии в истории Берена и Лютиэн имеет не только сатана-Моргот, но и положительный, хотя и мрачный персонаж — Намо Мандос, Вала, отвечающий за место, куда попадают умершие эльфы. Собственно, именно он больше всего напоминает классического Аида античной мифологии; не случайно он — брат Ирмо, владыки царства снов, также как в античной традиции Танатос, бог смерти — брат Гипноса, бога сна. И его поведение ближе к поведению Аида в оригинальной версии легенды о Орфее и Эвридике, поскольку именно после того, как Мандос, тронутый песнью последней, обращается к Манвэ с просьбой разрешить воскресить Лютиэн и Берена, в то время как в случае с Морготом Лютиэн прибегла к песне с целью защиты от него, а не с целью его в чем-то убедить. Если Моргот — неисправимый злодей, как послуживший для него прототипом христианский сатана, то Мандос способен на единичный акт сострадания к живым существам, подобно Аиду языческой мифологии, единожды сжалившемуся над Орфеем: "И Мандос преисполнился жалости: он, который ни встарь, ни впредь не уступал этому чувству" (Mandos was moved to pity, who never before was so moved, nor has been since). Но все «демонические» атрибуты царства Аида, такие как чудовищный пес (превращенный в толкиновской интерпретации, обращающейся к германским мотивам, в волка) на страже преисподней, в окончательной версии истории Берена и Лютиэн переданы царству Моргота, хотя ещё в "Книге Утраченных Сказаний" аналог Цербера - огромный пес Горгумот - фигурировал именно как слуга Мандоса и имел положительную роль, охраняя закованного в цепи Мелько.       Толкин был большим поклонником творчества английского средневекового автора второй половины XIV века Джеффри Чосера, который может быть охарактеризован как «самый поздний автор, вызывавший у него научный интерес, и едва ли не самый поздний из тех, в уважении к которым он признавался последовательно и без оговорок. Это статья «Чосер как филолог: рассказ Мажордома». В ней Толкин строит предположения о скрытых за фарсовым сюжетом одного из «Кентерберийских рассказов» «филологических» намеках. В частности, Толкин ищет — и находит — родину двух пройдошистых кембриджских студентов «с севера», главных персонажей истории, показывая притом значимость их происхождения для Чосера»[9]. Между тем, в «Кентерберийских рассказах» Чосера Плутон и Прозерпина фигурируют как король и королева фей, с которыми можно сравнить Тингола и Мелиан у Толкина, то есть тут, как и в случае Мандоса, у Толкина присутствует позитивное прочтение образа соответственных античных божеств:

Владыка сказочных краев Плутон,

Толпою фей прекрасных окружен,

Сидел с женой своею Прозерпиной,

Им взятой с сицилийской луговины.

      На мой взгляд, при создании образа Ангбанда Толкин использовал мотивы не только образ царства Аида из оригинальной легенды о Орфее и Эвридике, но и некоторые черты Волшебной Страны из «Сэра Орфео». В частности, подобно тому, как попавший в Волшебную Страну Орфео видит там, среди прочего, множество людей, умерших или корчащихся в агонии[10]. Схожую картину видят Берен и Лютиэн, проникнув в тронный зал Моргота в Ангбанде:

Под огромной колонною, тьмой вознесен,

Мрачный виднеется Моргота трон,

На полу умирающих тени видны:

Подножье его и добыча войны.

Beneath a monstrous column loomed

the throne of Morgoth, and the doomed

and dying gasped upon the floor:

his hideous footstool, rape of war.

      Следует заметить, что в античной мифологии Эвридика, возлюбленная Орфея, являлась не человеком, а нимфой, то есть лесным духом; нимфы по своей роли в античной традиции близки к эльфам западноевропейского фольклора, материалы которого использовал Толкин. С другой стороны, отцом Орфея был речной бог Эагр или вовсе Аполлон — но Берен в самых ранних версиях истории Берена и Лютиэн также являлся не человеком, а эльфом-«номом» (нолдо): «Был Берен Номом, сыном Эгнора лесника, который охотился в мрачнейших местах на севере Хисиломе» («Книга Утраченных Сказаний», «Легенда о Тинувиэль»). В «Сэре Орфео», где Орфео — человеческий король, содержится следующее описание его жизни после того, как король фэйри похищает Эуридис:

Один — о горе! — как беглец.

Кто был король, носил венец,

Тот с непокрытой головой

Теперь покинул город свой.

По верещатникам и пущам,

В пустынных местностях растущим.

By woodland and moorland the king hath passed,

To the wilderness is he come at last,

There findeth he naught that his soul may please,

But ever he liveth in great misease.

He that was wrapt in fur withal

And slumbered soft 'neath purple and pall,

On the heather he now must rest his head,

With leaves and grass for a covering spread.

      Сама коллизия из серии «был монархом — стал изгоем-бродягой» содержится и в «Лэ о Лэйтиан». Во-первых, под этот образ подходит Барахир, отец Берена, князь Дортониона, после завоевания его страны Ангбандом; не случайно при описании его убежища у Аэлуина в дальнейшем несколько упомянут вереск (heather), фигурирующий и в описании тех мест, куда ушел Орфео:

Но все еще жил средь холодных вершин

Барахир, тот Беора отчаянный сын,

Он власти с землею отныне лишен,

Кто князем Людей был однажды рожден,

Изгнанником ныне скитался в лесах

И прятался в вереске, в серых полях.

But still there lived in hiding cold

Beor's son, Barahir the bold,

of land bereaved and lordship shorn

who once a prince of Men was born,

and now an outlaw lurked and lay

in the hard heath and woodland grey.

      Во-вторых, это, безусловно, ещё один «Орфей» истории Берена и Лютиэн — Финрод Фелагунд, эльфийский король Нарготронда, друг Берена, музыкант, состязавшийся, пусть и неудачно, в поединке колдовских песен с Сауроном. С ним связан ещё один мотив «Сэра Орфео» — мотив отречения короля от власти, после чего власть переходит к оставленному им наместнику (именно так правильно переводится steward применительно к слуге короля, а не обычного человека). Уходя в изгнание после исчезновения жены, Орфео говорит баронам:

Милорды, мой престол беречь

И земли оставляю я

Дворецкому — за короля.

My lords so dear,

I take ye to witness before me here

That I give my high steward, and seneschal.

      В истории Берена и Лютиэн Финрод, столкнувшись с саботажем своих инициатив по помощи Берену в его походе со стороны живущих в Нарготронде феанорингов, отрекается от трона, оставив наместником своего брата Ородрета - к которому феаноринг Келегорм обращается Sir Steward, то есть Наместник:

И Фелагунд тут корону надел

На Ородрета, сказав так: — Брат мой,

Пока не вернусь я, венец этот твой.

Then Felagund upon the head

of Orodreth set it: 'Brother mine,

till I return this crown is thine.'

      Ородрет после гибели Финрода становится королем Нарготронда также, как в "Сэре Орфео" "дворецкий" становится королем после смерти (только не насильственной, а естественной, после успешного возвращения из Волшебной Страны) Орфео. Впрочем, сам мотив того, что король, отправляясь в поход, передает всю власть наместнику, присутствует и в других произведениях Толкина — не только в самой истории Берена и Лютиэн. Скажем, последний король Гондора Эарнур, отправляясь в поход (из которого так и не вернулся) на захватившего Минас Итиль Короля-Чародея, оставил всю полноту власти наместнику (steward) Мардилю Воронвэ, основавшему династию наместников Гондора, правивших «до возвращения короля» — которое в итоге и произошло, когда трон Гондора в ходе Войны Кольца занял Арагорн (история любви Арагорна и Арвен во многом повторяет историю любви Берена и Лютиэн). Тема «возвращения короля» в зачаточном виде также присутствует в «Сэре Орфео», в словах вернувшегося из Волшебной Страны Орфео, обращенных к наместнику, огорченному (ложным) известием о гибели своего короля в изгнании:

Но я б изгнал тебя взашей,

Будь рад ты гибели моей!

But if news of my death had been joy to thee

Thou hadst passed from this house right speedily.

      Толкин развивает эту тему в «Возвращении Короля», где правящему наместнику Гондора Дэнетору, не желающему уступать трон Арагорну и в итоге совершающему самоубийство во время мордорской осады Минас Тирита из-за утраты веры в победу, противопоставляется его же сын Фарамир, признающий Арагорна законным королем и становящийся наместником при нем.       Сравнивая легенду о Орфее и Эвридике и «Сэра Орфео» с толкиновской историей Берена и Лютиэн, нельзя не отметить деталь, на которой заострила внимание Светлана Таскаева: история Берена и Лютиэн является «легендой об Орфее наоборот» не только в плане наличия хэппи-энда (присутствующего и в «Сэре Орфео»), но и своеобразной гендерной инверсией — в столкновении со сверхъестественными противниками не герой спасает героиню, а, наоборот, героиня — героя: Лютиэн приводит пса Хуана к крепости Саурона Тол-ин-Гаурхота (и её волшебный плащ сыграл свою роль в победе Хуана над Сауроном), откуда они освобождают Берена. Позднее именно Лютиэн усыпляет Моргота и уговаривает Мандоса сжалиться над ней и её возлюбленным.       При этом Лютиэн, вопреки мнению некоторой части фэндома — не Мэри Сью, поскольку в вопросах схватки с обычными врагами из плоти и крови, а не магии, она обладает набором сил обычной женщины (пусть и эльфийки, а не человеческой женщины), не имеющей, вдобавок военного опыта — поскольку Дориат, в отличии от королевств нолдор, не участвует непосредственно в войне с Ангбандом. У Тол-ин-Гаурхот волколаков, высланных Сауроном захватить её, душит Хуан, да и в схватке с самим Сауроном ключевую роль в победе сыграл именно Хуан. Во время нападения на Лютиэн Келегорма и Куруфина её защищает Берен, как и во время нападения на неё Кархарота, очнувшегося от волшебного сна, на обратном пути из тронного зала Моргота. Но это всё при этом не отменяет ключевой её роли в волшебной составляющей сюжета. [1] http://www.kulichki.com/tolkien/cabinet/about/lih.shtml [2] http://samlib.ru/t/taskaewa_s_j/hh.shtml [3] «О сэр! О щедрый мой король, А разве не ужасно, коль Из уст твоих исходит ложь? Ты дал мне слово, мол, возьмешь, Что хочешь — вот моя награда. Коль обещал — исполнить надо!» «Sire,» quoth Sir Orfeo: «gentle king, To my mind it seemeth a fouler thing To belie a word, and forswear an oath Sire, thou didst promise, nothing loth, That that which I asked I should have of thee, And that promise thou need'st must keep to me!» [4] «Не бросай своих клятв, о Эльфийский король, Как Моргот бесчестный!» «Twist not thy oaths, O elvish king, like faithless Morgoth!» [5] «Ну нет! Вы двое не чета! Она прекрасна и чиста, А ты — ты черен, груб и худ. И не проси — напрасный труд. Она и ты! — ужасно ведь Ее с тобою рядом зреть!» Nay,» quoth the king, «'t were an ill matched pair Did I send thee forth with that dame so fair, For never a charm doth the lady lack, And thou art withered, and lean, and black, 'T were a loathly thing, it seemeth me, To send her forth in such company.» [6] «Прекрасней всех Эльфов! Как он посягнул, Владык тех ничтожных и смертных дитя, Что все умирают, во тьму уходя, Как посмел он с любовью взглянуть на тебя?» 'Fairest of Elves! Unhappy Men, children of little lords and kings mortal and frail, these fading things, shall they then look with love on thee? '. [7] https://azbyka.ru/otechnik/Sergij_Smirnov/pred-izobrazhenie-gospoda-nashego-iisusa-hrista-i-tserkvi-ego-v-vethom-zavete/ [8] Отдельно нужно отметить, что именно Толкин уже позднее, в 1950-ые годы, занимался переводом Книги Ионы для Иерусалимской Библии. См. по ссылке - https://vk.com/@-146787020-ierusalimskii-iona . [9] https://biography.wikireading.ru/215015 [10] Он зрит, и созерцает их; Как будто мертвых, но живых, И обезглавленных, и многих Калек безруких иль безногих: Кто — вовсе на куски разъятый, Кто — на цепи как бесноватый, Кто — подавившийся едой, Кто — захлебнувшийся водой, Кто — сидя на своем коне, Кто — заживо горя в огне, А жены — в родах; и лежит Иной, как труп, иной блажит, Как сумасшедший, а иной Как будто спит в полдневный зной. And in sooth he beheld a fearsome sight; For here lay folk whom men mourned as dead, Who were hither brought when their lives were sped; E'en as they passed so he saw them stand, Headless, and limbless, on either hand. There were bodies pierced by a javelin cast, There were raving madmen fettered fast, One sat erect on his warhorse good, Another lay choked, as he ate his food. Some floated, drowned, in the water's flow, Shrivelled were some in the flame's fierce glow; There were those who in childbed had lost their life, Some as leman, and some as wife; Men and women on every side Lay as they sleep at slumbertie.