* * *
— Мне жаль, что все сложилось именно так. Но я надеюсь, мы сумеем прийти к согласию. Хотя слова Фауста не лишены ноты раскаяния, гнев новым всполохом обжигает его нутро: никогда. Он отводит взгляд, чтобы Зельда ничего не заметила, разглядывает их соединенные руки, — пальцем очерчивает ободок обручального кольца и скользит выше, чтобы погладить запястье. — Фауст, я... — Я понимаю, Спеллманы много для тебя значат. Немного терпения — вот, что ему действительно нужно, чтобы усыпить бдительность Зельды. А затем — чтобы заставить Совет сыграть по его правилам. — Ты должна понимать, Эмброузу не избежать наказания. Совет не может закрыть глаза на прилюдное покушение, но я сделаю все, чтобы смягчить их решение. Сабрине грозит лишь временное отстранение от занятий. Не терзай себя понапрасну, — тонкая улыбка змеится на его губах, когда он снова поднимает глаза, и все это будто бы жест примирения. Фауст изучает ее лицо: утром они расстались весьма напряженно. — Я не хочу, чтобы между нами что-то стояло. Он касается волос жены — мягким движением пропускает между пальцами прядь, поправляет, — прежде чем прижаться губами к ее лбу. Предвкушение беспокойством гудит в его венах — скоро, совсем скоро изменится все. Скоро он избавится Спеллманов, ставших ему хуже кости в горле, и первое препятствие на этом пути, конечно же, Зельда. Она больше не пытается племянников защищать и крайне осторожно подбирает слова — но Фауста не провести этим затишьем. Лицо Зельды почти не выражает эмоций, и оттого ее разум кажется омутом, скрытым под обманчиво мирной гладью. Какие замыслы зреют в его глубине? Дьявольское искусство, изящное и коварное, петля колдовства, стягивающаяся незаметно, пока не застанет жертву врасплох — вот какие проклятия сплетались руками Зельды и вот какое он сам для нее приготовил. Ее ум, неутомимый, жадный до самых глубоких магических тайн, в сочетании с недюжинным даром завораживал и порой забавлял Фауста в юности, но сейчас — сейчас заставлял признать в ней противника. Смертные говорили, будто бы друзей нужно держать близко, но еще ближе — врагов. И Зельда была для него и тем, и другим. Давним другом. Вероломным врагом. Женщиной, чьи воля и стойкость одновременно его влекли и будили желание размолоть все ее существо в прах. Трофеем, который из века в век от него ускользал. Неотъемлемой частью его триумфа: ему была нужна Зельда, отдавшаяся не только телом, но и душой. Зельда, которая позволила бы ему вырвать себя из цепких лап неблагодарного семейства, которое только и делало, что тянуло ее за собой в бесславную бездну отступничества. Спеллманы заслуживали быть уничтоженными. Зельда не заслуживала быть спасенной, но Фауст желал оказать ей эту услугу. Сатана свидетель, она все еще могла стать ценной фигурой в начатой партии, королевой — его королевой, опасным, но послушным орудием в умелых руках.* * *
Рим обходится с ними неприветливо — льет холодным дождем и на закате выцветает в тусклые, свинцово-тяжелые сумерки вместо пламенеющего кармином заката. Но, может, так даже и лучше: ни Фаусту, ни Зельде дела нет до красот вечного города. Их медовый месяц совсем не сладок. В Зельде Фауст чувствует угрозу — его жена затаилась, но не сдалась; кроме того, его ждет множество дел — жестокое, подлое убийство Еноха Антиохского затмевает собой все другие события. Пусть Фауст вне подозрений, и все же ему необходимо объясниться с Советом, встретиться с некоторыми его членами с глазу на глаз, убедиться, что у них по-прежнему общие цели; дальше — подготовка похорон и конклав. И усилия Фауста не пропадают втуне — Совет временно наделяет его полномочиями; приносят свои плоды и молитвы — Сатана благословляет его, и решение всех проблем поблескивает металлическим ключиком в ладони. Его подарок Зельде — не только антикварная безделица, но и по-настоящему щедрый дар, который она едва ли сможет по достоинству оценить. Фауст верит, что дарует ей жизнь — вместо казни, которой ее стоило бы предать вместе с опорочившей свое имя семьей. Фауст верит, что дарует ей жизнь, которую не смог бы подарить никто другой; его верной соратницей Зельда взойдет на вершину их темного мира — вместо жалкого прозябания рядом со Спеллманами в роли их вечной няньки. Пламя свечей подрагивает и оранжевыми отблесками тонет в темном густом вине, механизм музыкальной шкатулки отщелкивает обороты ключа, оживает балерина на крышке. Первые ломкие ноты вонзаются в воздух, тонкими крючками цепляются за него, расставляя сеть заклинания. Спустя несколько тактов ловушка начинает затягиваться. Зельда касается виска, ахнув и поморщившись, точно от неожиданной боли, замирает на некоторое время, а после выпрямляется как ни в чем не бывало, расправляет на коленях платье и смотрит на мужа совсем другим взглядом — открытым и ясным, в нем больше нет недоступной ему глубины. — Что за грех терзает тебя, сестра? В Зельде все воплощение потаенного вызова — то, что плещется в зелени ее глаз, то, что прячется в изгибе губ, когда она улыбается, то, как она подается к нему и шепотом обжигает скулу — будто бы и правда делится страшным секретом. Ладонь Фауста ложится туда, где сходятся плечо и шея, скользит выше, чтобы обхватить, но так и не сжать ее горло, и выше — чтобы очертить подбородок. Податливость Зельды лукава всегда, сдавшейся на его милость она только кажется, и именно это дурманит его рассудок, доводит до исступления — и заставляет снова и снова вести с ней эту игру. Послушная кукла, сотворенная чарами, — лишь ее тень, безо всякого лукавства она покорна каждому слову Фауста Блэквуда; да что там слову — кажется, достаточно мысли. Он улыбается — и леди Блэквуд вторит ему. Фауст говорит — и она без колебаний принимает его сторону и простодушно клянется быть верной во всем. В ней нет ни хитрости, ни расчета, никаких недостойных привязанностей, ничего, что заставило бы пойти против него. — Ты представить себе не можешь, Зельда, какое будущее нас ждет. Хихикнув, леди Блэквуд кружится музыке в такт. Фауст перехватывает ее запястье, останавливая, и ладони Зельды тут же ложатся ему на плечи. — В преддверии суда над Спеллманами и конклава мне как никогда важна твоя преданность. Фауст позволяет хрупким перекатам нот увлечь и себя — вместе с женой он покачивается в неторопливом, немного небрежном танце. — Разумеется, супруг. Что я должна сделать? Фауст не скрывает своего торжества — именно так все и должно было быть, когда бы Спеллманы не завладели сердцем Зельды и тем самым не ослепили бы ее рассудок. Любовь была опасным недугом, погубившим не меньше жизней, чем чума, но теперь Зельда была от него исцелена. Теперь, когда ее чувства, намерения и разум — все было подчинено замыслам Фауста, казалось, уже ничто не сможет ему помешать. Казалось, вскоре со Спеллманами будет покончено. Казалось, весь мир детей Ночи покорится ему.