Давай любить друг друга так...

      Когда Долорес была маленькой, а её способность так и мечтала проявить себя в самый неподходящий момент, Пятый поверил, что эти годы были самыми жёсткими в его жизни. Он верил, что еженедельные спасения малышки доведут если не до инсульта, то, как минимум, до седины в густой шевелюре. Боже правый, как же он ошибался...       — Роланд, стой! — Именно это сочетание звучало десять раз на дню.       Младший член семьи Харгривз-Трафэл оказался слишком активным, чересчур любопытным, обожающим экстрим и различные эксперименты чертёнком, на которого следовало бы шлейку надевать, дабы не убежал куда и не учудил чего-нибудь страшного. А ещё он частенько устраивал такие номера дома, что несчастный папашка был готов утопиться в раковине в моменты пребывания с сыном один на один — Ингрид редко, но очень метко выпускала из своих объятий малыша и оставляла своих "любимых мальчиков" вдвоём. Господь свидетель, за те несчастные минуты Пятый умудрялся испугаться раз сорок.       Первый звоночек о "необычности" Фроуда зазвонил ещё в то время, когда ему и года не стукнуло. Он, сидя в полной тишине и темноте рядом с мирно спящей матерью, глядел сначала в стену, а потом, как в спальню вошёл и сам Харгривз, резко уставился на него жутковатым взглядом.       — А ты чего не спишь? — зашептал Пятый, стараясь не подавать виду, что карапуз его, между прочим, знатно так напрягает. А точнее пугает до усрачки.       Понятное дело, что сынишка бы не ответил в силу неразвитых навыков общения. Но зато точно дал понять, как рад видеть папу. Ну или желал запугать еще больше. Беззубая улыбка появилась на детском личике.       — Живо спать! — постарался сказать это с ответной улыбкой, жаль покривилась она так же неожиданно, как и вырвались высокие нотки паники в голосе, порывавшиеся сойти на отборную ругань. И в конечном итоге не сдержался. Выдал емкое и короткое слово, стоило малышу после то ли приказа, то ли мольбы упасть и засопеть.       — Бвять! — вырвалось умилительно сквозь сон. Это было его первое слово.       Но то был звоночек. Настоящий кошмар наступил в тот день, когда карапуз осилил сделать свой первый полноценный шаг. Фроуд должен был сделать шажочек, а не шустро поковылять и запрятаться в родительской спальне. Пятый, правда, по началу не стал придавать побегу особого значения, но когда услышал звон чего-то разбивающегося, — да секунду назад был же в полуметре от него! — то тут же сорвался с места. Этот маленький рыжий негодник не только додумался свалить с доступных ему полок рамки с фотографиями, так ещё умудрился усесться в окружении коварно блестящих осколков.       — Сиди и не двигайся! — выдал Харгривз чувствуя, как сердце подскочило к глотке.       Отцу страшно до чёртиков, а этот одуванчик сидел, улыбался, да кряхтел, в ладошки хлопая и чуть подскакивая на месте. И хуже родителю стало, когда отвлеклись на мелькнувший свет в стекляшке и потянулись к опасно острому уголку.       — Роланд, стой! — Мальчишка тут же, как ошпаренный, дернулся, сжимаясь комочком. Но стало ещё хуже, ведь пошатнулся и начал заваливаться на спину. На чёртовы осколки.       По итогу малыша Фроуда впервые посадили в угол в манеже, а Пятый терпел обработку ладоней и стоп, из которых вынимали стекло. Младший не плакал, лишь шмыгал носом. Старший же шипел от боли и злости. С того момента стало всё предельно ясно — пока сыну не исполнится шестнадцать, о спокойной пенсии и семейной жизни можно позабыть. И был до печали прав.       В свой первый день рождения Фроуд... решил зажевать сначала спички, потом горящую свечку, а под финал удумал утопиться в торте. Благо куски ананаса оказались достаточно крупными для маленького носа, но выковыривать их та ещё морока.       Первая прогулка "на своих двоих" обернулась покорением огромной качели. Конструкция высотой в два с половиной метра. Балки ровные, новые, гладкие. А маленький проныра умудрился взобраться на самый верх! Уселся, ножки свесив, да глядел радостно на отца, держащегося за сердце.       — Роланд! — Второе имя, выбранное самим Пятым, звучало куда серьёзнее, вот и вырывалось оно с завидной регулярностью. А ещё всегда будто сковывало хрупкое тельце. — Твою ж мать! Держись!       Всё завершилось благополучно для сына — поймали, к груди прижали, чуть-чуть отчитали. Отец же обошелся ударом качелей в челюсть и "поцелуем" затылка с балкой. Утешили, конечно, спасителя, уложив его больную голову на прохладные колени, правда не так долго, как хотелось бы, поскольку виновник травм явился в родительскую спальню и припал к материнской ноге. А заодно зарядил лбом по длинному носу.       — Пойду уложу его, — нежно проворковала Ингрид, помогая супругу перелечь на подушки.       — Лучше б ты меня уложила.       — Пять...       — Я получил куда больше травм, а потому требую заботы... — пробубнил он, потирая несчастный нос.       Трафэл вздохнула и легонько чмокнула в щеку, но ничего не сказала. Взяла малыша на руки и побрела с ним в детскую. А Фроуд, выглядывая из-за плеча на отца, странно улыбался. Эта улыбка ничего хорошего не сулила. Точнее, она означала, что и следующий день они проведут вместе.       Поднятия на самые высокие деревья, купания в лужах, в которых малец буквально мог утонуть, просто устроившись в них лицом, попытки залезть в ливнестоки, щипание явно агрессивных собак за нос и таскания за уши, поедание песка, жуков, листьев, фантиков... да всего неугодного и попадающего под маленькую загребущую ручку. И всякий раз Пятый мчался сломя голову, чтобы остановить этого шалопая. Да постоянно страдал сам, после чего про себя вспоминал пусть давние, но очень важные слова Ингрид:

Ты не сможешь защитить её от всех бед мира. И уж поверь, когда она станет старше, то ворох проблем потащит за собой сама. Пойми, наша малышка растёт. Может и через синяки, но ей нужно знакомиться с миром...

      Вот только Долорес влипала во все эти проблемы случайно, по детской невнимательности или наивности. Её нужно было защищать. Фроуда же неприятности будто поджидали за каждым углом. Нет, не так. Он сам встревал в них будто специально. Нарочно искал и шёл к этим самым "удивительным приключениям" на свою маленькую задницу.         Харгривз терпел долго. Не так, как хотелось, но всё же терпел. Но на третьем году своей беззаботной жизни, Фроуд довёл-таки отца. Они остались вдвоем. Долорес была на работе, а Ингрид ушла за покупками. Фроуду специально были вывалены все игрушки, разложены различные книжки, везде валялись листы с цветными карандашами и мелками. Территория была подготовлена к отвлечению ребёнка. И всё шло вполне себе успешно. Пока Пятый не задремал всего на пару минут.         — Я умею летать! — послышался радостный возглас за дверью.       — Роланд?.. — сонно промямлил умаявшийся отец и мигом вскочил на ноги, поняв, что нарушителя спокойствия нигде нет. — Роланд?!       Сердце пропустило удар. Все звуки словно перестали существовать — лишь белый шум. Паника так сильно ударила по телу, что захотелось закричать от боли. Сын, что всего секунду назад стоял на перилах к нему спиной раскинув руки, упал вниз. Высота в полтора этажа.       — Роланд!       Сам не понял, как переместился и поймал Фроуда. Как крепко прижал его к груди, не в силах унять собственную дрожь. Как смял рыжие кудри на затылке, пока пальцы не хрустнули, а костяшки не побелели. Страх на грани злости. Но всё сменилось чистым и неподдельным гневом, когда Фроуд... засмеялся, потираясь носом, словно котенок. Не сдержался. Резко отстранил от себя, держа на расстоянии вытянутых ещё трясущихся рук.          — Почему! Ты! Так! Со мной! Поступаешь?! — на грани крика выдавал Харгривз, потряхивая несносного карапуза.       Надеялся, что грозный тон, смещенные к переносице брови и проверенный годами агрессивный "кураторский" взгляд вынудят маленького хулигана если не испугаться, то хотя бы понять, что его нынешняя выхода могла дорого обойтись. Фроуд стих буквально на минуту, шмыгнув носом. Даже нотка вины мелькнула в круглых детских глазах. Но лишь мелькнула, ведь после он поступил самым коварным, по меркам всех Харгривзов, образом. Залился румянцем и, радостно дернувшись, улыбнулся.       — С тобой так весело!       — По-твоему папе!.. — Уже в самом деле был готов сорваться на крик из-за неизмеримой усталости и недовольства, но проглотил язык, когда ещё пока крохотные теплые ладошки аккуратно погладили большие отцовские пальцы.       — Хочу стать таким же, как ты!       — Это каким же?       — Тем, кто всегда придёт и спасёт!       Тяжёлый, крайне вымученный вздох, а за ним признание поражения. Ну вот что делать, когда ты вроде зол, но тебя быстро умаслили и заставили чуть ли не прослезиться? В самом деле сдаться. Прижав Фроуда и переместившись, Харгривз рухнул на диван в гостиной. Ушло всякое желание ругаться, кричать, наказывать — хотя, возможно, и стоило бы, — хотелось просто уже отдохнуть. Да, возможно он и герой, но иногда подобное очень надоедает и выматывает. А с пронырливым гиперактивным и неспящим Фроудом об отдыхе можно было только мечтать. Удивительно, что малыш именно с ним такой бешеный, а с матерью, сестрой или дядей он максимально спокойный.       — Вот что я тебе сделал плохого за три года твоей жизни? Мы же хорошо с тобой общались... — прикрыв глаза свободной рукой, но не перекрыв обзор полностью, поинтересовался Пятый у Фроуда, мирно восседавшего у него на груди.       — Ничего, — ответил удивленно, не совсем понимая, к чему задали этот вопрос.         — Роланд...       Почувствовал, как пальчики смяли воротник водолазки. Готовились к ругани и возможному наказанию. Да и по взгляду можно было понять — напрягся. Почему-то он всегда менялся в лице и в поведении, стоило лишь обратиться к нему по второму имени. Становился спокойнее, послушнее, но с постоянным видом виноватого. Успел привыкнуть, что это имя произносят всегда строго, вынуждая тут же слушаться. Но в этот раз... Пятый просто передумал наказывать или отчитывать. Наоборот, легонько примял ладонью буйные кудряшки, а после растрепал, вызывая тихий смех.       — Пойми, некоторые твои действия очень опасны. Да, это хорошо, что я рядом и могу тебя спасти в любую минуту. Но что будет, если я буду занят? Или меня не окажется дома? Ты же понимаешь, чем это грозит?       — Нас переломы и ушибы не страшат... — тихонько пролепетал Фроуд, всё ещё сминая ладошками ткань отцовской одежды. — Мама всегда вылечит и поцелует...       — А меня они очень страшат. Твою маму всё это тоже беспокоит. И твою сестрёнку Долорес они пугают. Молчу уж про дядю Клауса, — аж засмеяться захотелось, когда встала картина истерики Клауса из-за выпавшего зуба. Точнее от зуба, который племянник вырвал себе сам, "потому что мешался". — Ведь мы ничего не можем сделать, если с тобой приключиться что-то серьёзное. Ты понимаешь это?       Опустив голову и вновь шмыгнув носом, Фроуд кивнул. Может и не во всех красках осознавал сказанное, но отлично помнил ту тревогу, исходившую от матери в момент крепких объятий после его неожиданного желания прогуляться во дворе без спроса. Тот дикий страх в глазах сестры, не успевшей спасти его от падения с горки и разодранных коленок. И да, он и панику дяди тоже хорошо запомнил: как побледнел, как вопил истошно, пока тыкал на кнопки телефона, как ручьями пота обливался. Потому-то рядом с ними старался вести себя тихо и мирно. Но вот отцовского беспокойства он, почему-то, никогда не замечал. Не плакал ведь, не трясся, не обнимал крепко. Отчитывал, периодически ставя в угол или чуть неприятно шлепая. Сейчас же Фроуд осознал — отцу в самом деле не было весело все эти дни гнаться и спасать его. Папе тоже страшно.       — Я... больше так не буду...       — Прости, сын, — негромко и хрипло вздыхая, заговорил Харгривз. Впервые ответный страх испытал сам Фроуд, когда услышал продолжение, — но я тебе не верю. Ты говорил так все прошлые разы, когда я просил тебя быть осторожнее. И я больше чем уверен, что не пройдет и дня, а ты опять что-нибудь сделаешь...       Что-то хотел сказать ещё, но не стал. Лишь убрал со своего лица руку, чтобы взглянуть на малыша в жёлтом комбинезоне, что сидел у него на груди и, тихонько всхлипывая, утирал рукавами полосатой кофты слёзы. Фроуд не хотел плакать, но почему-то оно случилось само собой. Какая-то тяжесть осела внутри.       — Отец... Я... — аж задыхаться начал, боясь поднять голову и взглянуть в глаза, в которых явно не хотел видеть того самого разочарования, мелькнувшего в голосе. — Прости...       Пятый никогда не видел, чтобы Фроуд плакал. Когда был ещё младенцем, он вёл себя невероятно тихо и спокойно. Не голосил, не мешал спать. Даже когда от ударов или падения шла кровь, — только в моменты лечения, но и то, это больше походило на какое-то помутнение. Сейчас же это всё было по-настоящему. Искренне и неприятно волнительно.       — Прощаю. — Аккуратно смахнув почерневшими пальцами детские слезинки, Харгривз сгрёб его в крепкие объятия и мягко поцеловал в макушку. — И знай, в обиде я на тебя никогда не был. Я просто волнуюсь. Да, я строг с тобой, но не потому, что я хочу быть с тобой таким.       — А потому что я плохо себя веду? — прошептал Фроуд, обнимая за шею и утыкаясь в неё носом.       — Потому что... я боюсь тебя потерять.       Повисло молчание. Не гнетущее или напрягающее. Молчание, что дарит время подумать, осознать и принять то, что было сказано и услышано. Пятый редко кому признавался в подобных страхах. Ингрид и Долорес это сами прекрасно знали. А Фроуду это нужно было именно услышать. В той немного строгой, разбитой, но всё же по-своему нежной манере.       — Мы честно-пречестно больше не будем так делать! — сказал Фроуд, потираясь о щетину лбом.       — Сын, послушай. — Тот сразу же поднял голову, вглядываясь отцу в глаза, когда у самого они красные от недавних слёз. — Ты продолжишь творить всё это.       — Нет!       — Да, — малыш вздохнул и, вновь обняв за шею, прижался к колючей щеке своей. Дело было не в недоверии. Всё дело в самой любопытной натуре. — Поэтому будь готов к тому, что я очень, поверь, очень часто буду на тебя ругаться.       — Ты умеешь предвидеть будущее?       — Нет. Я просто знаю, чей ты сын и брат, — да себе под нос быстро пробубнил, — и что-то мне подсказывает, что ты учудишь такую жуть, с которой даже рядом стоять не будет выходка Долорес...       — А что сделала сестрёнка? — как бы невзначай поинтересовался Фроуд.       — Тебе ещё рано знать, что именно произошло. Но могу сказать, что в тот день она меня очень сильно расстроила, а твою маму... по-настоящему разозлила. Да так сильно, что можно было подумать, что она разлюбила твою сестру.       — Такого не будет! Не хочу, чтобы вы расстраивались и злились! Мы любим всех! И тебя, и маму, и сестрёнку!       Малыш всё говорил и говорил, да так взволнованно, отчего Пятый решился поверить, что несносный чертёнок, полный света, тепла и нежных чувств, не устроит какого-то семейного переворота или кошмара наяву. И зацепился за мысль, что теперь-то, после этого разговора, Фроуд если и окажется в какой-то передряге, то не по своему желанию "повеселиться с папой". А потому и ругать его надо будет меньше. Да, раздражает. Да, беспокоит и вынуждает кричать. Да, заставляет не спать ночами. И всё же он — драгоценное дитя, которому пусть и не всегда охотно, но нужно и хочется сказать самое важное:       — Я люблю тебя, сынок.