Давай любить друг друга так...

      Долго привыкали друг к другу. Долго свыкались с мыслью, что они теперь не одни. Не было более необходимости бороться с миром в одиночку. Но осознание этого заняло не месяц и не год. Ведь Пятый свыкся с одиночеством — за сорок с лишним лет и не к такому привыкнешь. Ингрид же старалась оставаться одна, ибо так никто не мог навредить и принести новую боль. Две разбитые половины, что своими жуткими осколками сначала всячески вредили окружающим и самим себе. Всё никак не могли состыковаться. Но каждый новый день они, глядя с любовью в глаза, работали над собой, стирали острые углы. И когда с первого раза не получалось, они не сдавались.

Я всегда буду рядом

      Эти слова были наградой. Как и теплые касания, которые теперь воспринимались чем-то крайне прекрасным. Как и нежные, но все же преисполненные страстью, поцелуи, что стали жизненно необходимы. Как и простая возможность видеть улыбку единственного, действительного важного человека в их жизни.       Час друг без друга ощущался мучительной пыткой, потому и стояли на рабочих столах совместные фотографии, где они были счастливы. Потому плевать хотели на пустые желудки и больные головы, когда, наконец-то, возвращались домой с Комиссии и оставались вдвоем в пустом огромном, но уютном доме.       Произошёл временный, но тяжелый обмен. Ингрид вновь оказалась одна. Словно выброшенная на берег рыбёшка. Раньше она была готова к чему угодно. Но в этот раз... Уже успела отвыкнуть. От вечной борьбы с враждебным миром, косыми взглядами незнакомцев, постоянной ругани. И за два проблемных года так и не смогла смириться с происходящим, ведь помнила о возлюбленном и рвалась домой. К Харгривзу, что тоже остался один. С младенцем на руках. И стоило задаться вопросом, кому в этот период было сложнее. На самом деле — обоим.       По началу контакт просто не происходил, поскольку ребёнок постоянно голосил и выводил из себя. Множество бессонных ночей, кружек кофе и таблеток от мигрени. А сколько было мутных и нездоровых мыслей! Может и был состоявшимся мужчиной в ментальном возрасте, однако справиться с кричащим карапузом он был не в силах. Просто выл от безысходности. А потом произошёл щелчок. Короткий, но звонко ударивший по разуму. Долорес, лежа на спине в ванночке, улыбалась и радостно расплескивала воду с пеной. Он увидел сияние в чуть прикрытых голубых глазах.       — Ты так похожа на маму...       Пятый буквально таял, стоило вновь увидеть этот крошечный, но цепляющий за душу и сердце блеск. Вспомнились давние годы, когда любая, самая незначительная мелочь зажигала юную напарницу. Потому и сменились его усталость и уныние на отцовскую заботу. На искреннюю любовь, которой хотелось укрыть от любых бед. В этот раз не упустить возможность защитить. Сосуществование с вечно плачущим комочком превратилось в обыденную жизнь с дочерью.       Как там гласили затертые мудрые мысли? «Вновь справлялся в одиночку, но не чувствовал себя одиноким». Всюду, где было возможным, брал с собой Долорес. Утренние и вечерние пробежки превратились в уютные прогулки по парку с коляской. Правда уютно не было молодым мамочкам, дочерей которых папаша-одиночка внимательно разглядывал и периодически фотографировал — присматривал красивые наряды на будущее. В магазин ходили с большой охотой, как за продуктами, так и за новыми носочками и игрушками. На работе Дол в импровизированном кресле сидела по правую руку от грозного Куратора и довольно что-то лепетала, наблюдая за бедолагами, вроде как улыбавшимся, глядя на нее, в ответ, но в то же время вжимавшими головы к плечам. А Пятый, будь оно неладно, ревновал. Нечего было улыбаться всяким мордам, не способным нормально даже свою работу выполнить! Благо на собрания Совета Директоров оставлял дочь дома, иначе бы пристальных взглядов никто не избежал. Дома же парень не выпускал малышку из рук до тех пор, пока сам не засыпал в причудливой позе в кресле или на кровати. Ему было необходимо взаимное тепло. Как и его любимой принцессе.       Пусть полнилась их жизнь светом и любовью, Пятый даже не думал о том, что мог бы справиться без Ингрид. Нет. Никогда. Он не смог бы справиться без неё. Она была нужна ему и Долорес. И не важно, что девочка понятия не имела, о какой такой «маме» часто упоминал папа. Как она вообще могла любить какую-то «маму» от упоминания которой глаза любимого отца тут же застилались слезами? Жаль парень этого не понял. Зато Трафэл хапнула столь яростное отношение самостоятельно на себе.       Почти полгода учёная, после своего возвращения домой, чувствовала себя лишней в семье. Харгривзы свыклись быть вдвоем. За столь продолжительный срок они успели построить хрупкий, но уютный мирок в котором, вот жалость, пока не находилось место для ещё одного участника. Это слишком отчетливо чувствовалось. Долорес плакала, махала ручками и ножками, явно желая ударить, вырывала и без того укороченные волосы. А Пятый... неумышленно отталкивал. Он часто забывал о том, что к нему вернулась возлюбленная. Не замечал её стараний, переживаний. Не замечал её саму. Построен был не мир — высокая стена, через которую Трафэл оказалась не способна перебраться в одиночку.       Но барьер дал трещину. В тот злополучный, как казалось самой девушке, день. Когда парень ушел в пекарню, а она осталась один на один с дочерью. Долорес проснулась, стоило лишь входной двери негромко хлопнуть. Плакала. Долго, горько, душераздирающе. А потом затихла, когда увидела, как её жертва завалилась на бок и, заливаясь такими же горючими слезами, прошептала:       — Прости меня, куколка... Я... плохая мама...       Ингрид, в отличии от неё самой, рыдала тихо, задыхаясь. Тряслась. Выглядела до боли разбитой. И хоть малышка ещё толком даже говорить не могла, но, почему-то, прочувствовала состояние матери. Поняла, что она довела человека, который не желал ей зла. Потому и потянула к ней ручки с непривычно виноватым видом.       — Ма! Ма! — взывала малышка, сжимая и разжимая ладошки.       — Что?.. — утирая раскрасневшееся лицо рукавами свитера, Трафэл не сразу осознала, что именно услышала.       — Мама!       Вновь Ингрид заплакала, но в этот раз уже от радости. Глупо улыбалась, наблюдая за подскакивающей на месте Дол, что улыбалась ей в ответ. Взяв на руки, бережно и нежно прижимала к груди, целуя тёмную макушку. А потом, устроившись на полу, запела тихую колыбельную. Хрипло, немного фальшиво, но со всей своей искренностью.

В сердце, слепленном небрежно, настоящая любовь...

      Оставалось только супругам вспомнить о том, что их осколки были подстроены исключительно друг под друга. Ругались на пустом месте, постоянно спорили, пару раз Трафэл даже специально выходила в ночные смены — лишь бы мужа не бесить, да самой не злиться. Хотя на деле паре просто не удавалось спокойно поговорить. Без лишних глаз и ушей. Просто не получалось уединиться и вспомнить, какой же долгий и тернистый путь они прошли вдвоем. Вспомнить, для кого именно стачивались внутренние острые углы.       После — случай в магазине. День, когда Пятый увидел курящую возлюбленную. Плачущую и разбитую вновь. Из-за него. Из-за его собственной невнимательности. Спасибо малышке Дол, в нужный момент оказавшейся единственным, как бы смешно не звучало, здравомыслящим человеком. Проявила себя по-настоящему взрослой.

Ты был не прав

      Позже Харгривз долго извинялся, клялся в любви, слыша, сквозь тихие смешки, ответные клятвы. Ведь не было для него ничего страшнее, чем соленая влага в родных голубых глазах. Слезы в самом деле разрывали ему сердце. Но попросили более не думать об этом. Вечером того же дня уже слышались тихие поцелуи, рваные вздохи, непривычно робкие признания. Они сгорали в нежности, ласке, от легких касаний. Жаль, правда, до чего-то серьёзного не успели добраться — Долорес переместилась к ним прямо на кровать. Благо она спала, потому, словно ошпаренные, парочка легла по разные стороны постели.       Осознали, что их теперь трое. Пусть и сталкивались с до смеха нелепыми моментами, но и они вносили в семейную жизнь свою приятную искру. К примеру, Пятый долго и неохотно привыкал к тому, что не только не мог самостоятельно купать четырехлетнюю дочь, но еще и не должен был лезть к своим девочкам в ванную.       — Увы, но тебе придется подождать, — улыбнулась тогда Ингрид мужу, пока набирала ванну.       — Но я же помещаюсь...       — Пять, — развернувшись, девушка аккуратно поймала ладонями любимое, вновь ставшее колючим, лицо. — Ты будешь голым. Сидеть рядом с дочерью. И со мной. Ты уверен, что...       Опустив пониже взгляд, Трафэл тихо рассмеялась, ибо тело супруга ответило много красочнее и выразительнее. И Харгривз сопоставил неозвученный вопрос с картиной совместного купания.       — Понял, — стянув с крючка полотенце, прикрылся. — Я просто подожду вас.       Слышал, как они плескались водой, а потом радостно смеялись. Без него. Но стойко терпел и ждал, ведь стоило лишь помыслить о том, к чему подвела возлюбленная, то по телу пробежал мерзкий колючий холодок. Он, конечно же, любил необычные эксперименты, но становиться конкретным таким извращенцем вот никак не хотелось.       Голубая вспышка. Дочь, с ног до головы покрытая пеной и похожая от этого на снеговика, появилась в трёх шагах от отца. Послышался испуганный вопль из ванной, пока девчонка довольно улыбалась.       — А ну-ка живо ко мне! Простудишься! — несколько грозно выдал Харгривз.       Но Дол его тон ничуть не испугал, а даже подтолкнул к игре, на которую парень никак и нигде не подписывался. Вооружившись полотенцем, он носился за маленькой негодницей, что частыми искрами перемещалась по дому и звонко хохотала, когда отец, весь уже запыхавшийся, красный и смешной, находил в той или иной комнате.       — Долорес Харгривз! — строго отчеканила Ингрид, протягивая руки с большим полотенцем. Малышка послушно переместилась к матери, которая мигом укутала в махровую ткань и постаралась согреть в своих объятиях.       Девочка взрослела. Обзавелась подругой, что радушно приглашали в гости. Затем крёстным, которого стала изводить больше и чаще, чем родителей. Но в семье их всё ещё было трое, как бы сильно Дол не старалась втянуть дядю Клауса — увы, но именно мужчине требовалось время, дабы опустить и забыть некоторые малоприятные моменты. Да и стена оказалась слишком высокой... но не для самой Долорес, решившей через неё перебраться, лишь стукнуло шестнадцать лет.       Она отдалялась, слушая чужие слова и нравоучения. Сама того не понимала, а ей капали на мозг столь неоднозначными фразами. Отчего и стала нести все эти дурные мысли в массы. Точнее в семью. А если еще конкретнее — плевала ими в лицо Пятого, который, в отличии от неё самой, продолжал сохранять целостность уютного мирка.       Очередная ссора. Меч в боку. Пощечина. Откровение. И мучительный разговор, заставивший девчонку пересмотреть свои взгляды, изменить отношение к человеку, что точно также, как и много лет назад, не желал ей зла. Раньше она изводила мать. Теперь же она извела отца. Ситуации, способы и времена разные. А стыдно Долорес было одинаково сильно. Ведь Пятый хотел того, чего буйный подросток не мог так легко осознать.

Я виноват в том, что захотел счастья себе и тем, кого люблю

      Харгривз не был виноват. Никогда. Не в глазах супруги, что всем сердцем любила. А позже и в глазах дочери, признавшей, что виноватой, пусть и не во всех бедах семьи, была она сама. Потому и попыталась вернуться за стену... Но не успела.       Да, рядом был Клаус. Да, поддержку была готова оказать и Кармэн. Но потеряв родителей, пускай и на несколько часов, Долорес испытала на себе такое мучительное и ледяное одиночество, что вспомнила рассказ, как отец, сбежав из дома, увидел разрушенный мир. Погибшую семью. Личный кошмар и свой персональный Апокалипсис переживала его дочь.

И каждую долбанную минуту думала о том, что мне так нужна их помощь...

      Часы на запястье. Записка, выведенная двумя разными почерками. Беги, Дол, беги! Эти слова, подобно мантре, крутила у себя в голове. Они толкали вперед. Давали надежду, ставшую явью.       — Я так по вам соскучилась... — признание было искренним, как и радость от услышанного, хоть и оборванного прозвища.       — Лис... Долорес, мы...       — Лисёнок!       Грозная высокая стена рухнула, ведь не было смысла более оберегать их маленький уютный мирок. Долорес заняла место Куратора, Пятый и Ингрид, отпустив прошлые заботы, погрузились с головой в личную жизнь. Утром и вечером, шутя и дразнясь, они втроем готовили. Вместе сидели на одном месте и засыпали на плече то у Пятого, мирно распевающего колыбельные, то у Ингрид, монотонно читавшей свои скучные, слишком заумные, но отлично усыпляющие методички. Выбирались на прогулки, временами захватывая с собой Клауса. Больше никто из них не был один. Но так казалось не всем.       Вошкаясь на кухне с пирогом, троица, перепачканная в муке и яблочном пюре, не сразу услышала негромкий звон. Обернувшись, они увидели, как маленький мальчик, сидевший за столом и измазанный кремом, виновато и очень грустно смотрел на них.       — Что такое? — поинтересовалась Ингрид у тихого зрителя и, очистив ладони полотенцем, легонько заправила его рыжие короткие волосы наверх.       — Что-то болит? — взволнованно спросил Пятый, заглядывая в изумрудные, как у него самого, глаза.       — Устал? — через мгновение подошла и Долорес.       — Испортили... — шмыгнув носом, признался мальчик и потер измазанными ладошками чуть покрасневшие щеки. Расстроился из-за того, возложенное на маленькие плечи задание оказалось провалено — миска перевернулась, а светлая сладкая субстанция растеклась по всему столу. — Мы лишь мешаем...       Подхватив малыша на руки, Трафэл, тихо нашептывая нежности, отвлекала от Харгривзов, аккуратно стиравших с рук и лица разводы и остатки крема. А карапуз всё виновато хныкал и прижимался лбом к прохладной материнской щеке.       — Давайте попробуем ещё раз? — предложил Пятый, стараясь заглянуть в покрасневшие глазки и гладя затылок.       — Всё же хорошо получилось! Просто сделаем новую порцию! — лучезарно улыбнулась Дол.       — И мы поможем, — целуя сына в крошечный носик, прошептала Ингрид, желая полностью успокоить и вовлечь малыша в общее дело. — Согласны?       — Угу... — всё же улыбнулся малыш, глядя на семью.       — Вместе мы со всем справимся. Мы будем рядом. Всегда.