Давай любить друг друга так...

      Хоть Пятый и утверждал, что в младенчестве Долорес была тихим и мирным ангелом, на самом деле он прикрывал тот факт, что чадо его голосило очень громко и часто. И чтобы хоть как-то её угомонить, Харгривз регулярно пел ей различные лирические баллады, песни из мультфильмов, а иногда и колыбельные собственного сочинения. А Дол, стоило лишь отцу начать петь, и в самом деле быстро успокаивалась и засыпала, греясь в крепких и заботливых мужских руках.       Малышка росла, плакать перестала, а значит и изводить родителей по ночам, однако Пятый продолжал петь для своей маленькой принцессы: пока обрабатывал разбитые коленки и стопы, покрытые мозолями, чтобы девочка отвлекалась от болезненных ощущений; пока расчесывал и заплетал волосы в тёмные косы; когда она грустила или чего-то боялась. Он пел для неё всегда. Пока не исполнилось пятнадцать лет.       Начала считать его действия глупостью и тратой времени. Говорила, и не один раз, что голос отца очень сильно раздражал и бесил. Но про себя так порывалась в родительскую спальню, когда в очередной раз высказала свое недовольство, а в ночь, как назло, разыгрывался жуткий гром или посещал очередной жуткий кошмар. А временами и вовсе съедалась собственной неожиданной завистью, когда Харгривз спевал что-то нежное Ингрид, которой, даже спустя много лет совместной жизни, ни капли это не надоедало.       — И как ты это терпишь? — поинтересовалась как-то Дол у матери.       — А кто сказал, что я терплю его пение? — несколько даже оскорбилась Трафэл, но быстро отогнала от себя столь неприятную мысль и мягко улыбнулась. — Я наслаждаюсь его голосом.       — Это несколько странно, мам.       — Ой, одна ли я странная.       — Ты это к чему?       — Поверь, милая, — ласково начала Ингрид, поправляя тёмные девичьи волосы. — Вот дай ему спеть одну из колыбельных, и ты уснешь, как младенец.       — Пустые бредни, — вспылила Дол, однако ж слова зацепили и пробудили своё любопытство, что аж глаза заблестели. Нет, это было не любопытство. Проснулось детское воспоминание, которое захотелось вновь воплотить в жизнь. — Пап!       — Да? — Пятый вернулся в спальню, держа в руках две чашки с чаем и одну с кофе.       — Спой мне, пожалуйста.       Харгривз опешил. Несколько раз проморгался и помотал головой, не совсем веря в просьбу дочери. Отставив чашки на тумбочку, сел на край кровати и только было сделал глубокий вздох и открыл рот, снова заморгал. Не складывалось в голове, что Долорес, спустя четыре года, вновь попросила его спеть.       — С тобой точно всё хорошо? — поинтересовался Пятый, не обращая внимания на сдавленный смех Ингрид.       — Просто спой, как раньше! — Завис ещё больше, когда заметил, как супруга легонько толкнула девчонку в бок ступнёй. — Эх... Ну пап... я хочу тебя послушать, как в детстве.       Долорес аккуратно потянула его за руку, чтобы сел рядом с матерью, и даже одеялом их укрыла, после чего сама устроилась по другую сторону, прижимаясь спиной к мягкому изголовью.       — Я жду.       Бедный Пятый всё никак не мог признать, что это не было сном или галлюцинацией, но вскоре пришёл в себя, когда Трафэл устроила голову на его плече и тихо прошептала название песни из мультфильма, которую лучше всего можно было исполнить.       И он, обняв жену и прижавшись щекой к рыжей макушке, запел. Вполголоса, неспешно, словно нежно шептал. И старался не смотреть на дочь, так как не сильно-то и верил в искренность её желания — вдруг опять кривиться начнет от его проявления заботы. Но решился всё же перевести взгляд, когда услышал странное, чуть сонливое бормотание. Долорес, медленно скользя к свободному плечу, засыпала. А как уткнулась носом в отца, негромко засопела и обвилась вокруг его руки.       — Пфф... — тихо хихикнула Ингрид, глядя на девушку, хотя сама была готова вот-вот провалиться в дрёму. — А говорила, что бредни всё это...       Стоило только допеть, Харгривз осознал, что находился в плену крепких девичьих объятий с двух сторон. С неким сожалением он глядел на остывающую чашку с кофе. Но всё отошло на второй план. Он лишь попытался приподняться, как родительское сердце сжалось, а сам же расплылся в нежной улыбке, когда его руку сжали чуть сильнее, не желая выпускать, и по-детски, почти слезливо прошептали:       — Прошу, пап... не уходи...