The little man behind the curtain

      Какой это по счету концерт? Хрен знает. Я давно перестала считать. Мы колесим, кажется, третий месяц. Ясно одно — сегодня последний день тура. Последний концерт. Последний вечер, когда ты рухнешь без сил, уставший, но безумно довольный.       Я наблюдаю, как прожектор отбрасывает блики на высокий потолок и задник сцены. Почему-то сейчас такая ерунда завораживает.       Любишь же ты во всем видеть больше, чем есть.       Но это тебе во мне и нравится. Тебе всегда любопытно наблюдать, как я цепляюсь за какую-нибудь мелочь и в детском восторге размахиваю руками. Я и раньше ездила в туры, но впервые совершаю такой масштабный марш-бросок по городам, поэтому многие из них для меня в новинку. Конечно, ставший привычным имперский Питер и нарядная Москва не устают удивлять, но остальные города тоже по-своему прекрасны. И даже уставшие донельзя, мы на час другой выходим прогуляться по неизвестному городу. Ты с наигранной раздражительностью закатываешь глаза от моего «О, ничего себе! Мир, смотри!» Разве что пальцем не тычу, словно ребенок.       Я привыкла к такому ритму жизни и работы, которая в тандеме с тобой мне кажется отдыхом. У тебя столько энергии, что с лихвой хватает на всю команду. После каждого концерта мы измотаны до потери сознания и всякой сознательности, но каждый раз мы снова и снова едем дальше и разносим концертные залы с новыми силами. Откуда они берутся у ребят? Я не знаю. Но знаю совершенно точно, что свои силы я черпаю из тебя, твоего неутомимого энтузиазма, довольной улыбки, криков со сцены и остроумных шуток в гримерке.       Пялясь на потолок, я устала держать голову запрокинутой так долго и не придумала ничего лучше, чем развалиться на прохладном полу. Каждая клеточка тела ощущала вибрацию звука. И хотя оглушительный рев толпы, музыка и твой голос стали чем-то привычным, каждый раз эта жгучая смесь вызывала табун неконтролируемых мурашек. Раскинув руки и ноги, аки морская звезда, присосавшаяся к стенке аквариума, я с замиранием сердца наблюдала за всполохами света, воображая их проносящимися по небу кометами. В этот самый момент представить все, что угодно, было так легко. Я была счастлива. Гул по ту сторону кулис отдалялся, будто между мной и залом был целый парад планет, а не обычная портьера. Или как это называется у театралов? Все-таки мы не в театре, хотя твой рельефный профиль и там смотрелся бы гармонично.       Воспоминание из детства ворвалось в мою голову яркой вспышкой. Мне шесть. Я в провинциальном театре, в маленьком родном городе. Мама брала меня с собой на работу, о чем потом очень жалела. Меня упорно тянуло в закулисье, и во время репетиций я бегала между пыльными бордовыми портьерами, пряталась за ними, за задником, воображая, что я в огромном лабиринте, где никто-никто меня не найдет. И действительно не находили. Слишком много декораций оставалось на сцене неубранными, чтобы суметь найти девчонку с шилом в жопе. А костюмерные были просто раем…       — Эй, чего развалилась? — белый носок кроссовка легонько пнул меня по лодыжке, вырывая из воображаемых театральных лабиринтов.       Я подняла затуманенный взгляд и увидела тебя, измученного, вспотевшего, хоть выжимай, но до одури счастливого. В груди что-то зашевелилось, загорелось, желая вырваться наружу, и я засмеялась. Ты улыбался, не слыша абсолютно ничего, кроме своего имени. Толпа слишком оглушительно скандировала, чтобы я смогла, будучи в метре от тебя, крикнуть простое «Поздравляю!» и быть услышанной. Они ждали тебя, хотели совместное фото или автограф, или просто сказать спасибо, и я понимала их. Разве может раздражать всеобщая любовь? Ведь именно это ты сейчас чувствовал и оттого сиял как начищенный медяк.       Глаза снова уперлись в потолок в поисках падающих звезд — и звезда упала. Ты свалился рядом, совсем без сил и тяжело дыша, тоже устремив взгляд наверх.       — Я искал тебя, — горячее дыхание щекочет ухо. Ты сказал то, что я так жаждала услышать. Только вкладывали мы в эти слова разный смысл.       Я снова смеюсь, не замечая, как смех становится совсем не радостным. Кажется, это все. Действительно все. Сегодня мы все напьемся и возможно с жестким похмельем проснемся завтра в чьей-нибудь квартире, а после разбежимся окончательно. Конечно, ты будешь видеться с ребятами в студии. В конце концов, ваши пацанские алкогольные кутежи никто не отменял… но я-то! Я уже отвалюсь, как дохлый моллюск от судна! Часть команды — часть корабля? Увы, я та часть, которая будет вынуждена покинуть борт, сойти на берег повседневной жизни, когда вы продолжите свое творческое плавание. Тур-менеджер нужен в туре. Работа сделана, и больше мне среди вас делать нечего.       Если бы знала, что так привяжусь к вам, а в особенности к тебе, то ни за что бы… да кого я обманываю! Я бы все равно прошла через это, даже зная, что потом буду ведрами лить слезы и наматывать розовые сопли на кулак.       Я поворачиваюсь к тебе, собираясь сказать, что люди ждут и тебе пора, но внутренний голос мерзко шепчет «Уж кому здесь и пора, так это тебе», и слова невысказанными застревают в горле. Я сглатываю колючий ком, собираюсь с силами и уже открываю рот, когда твоя горячая ладонь накрывает мою холодную, переплетая пальцы. Теперь ты смотришь серьезно, внимательно, без прежнего азарта. Ты ведь все и так понимаешь. Знаешь, какие пчелы жужжат в моей голове. Ты смотрел на меня так прежде. В тот день, когда я впервые поняла, что все это — больше, чем просто работа, а ты — больше, чем наниматель.       — Я знаю, что ты не спишь, — барабанная очередь по двери. — Даже если спишь, то тебе, дорогуша, придется проснуться!       — Да иду я! — едва волоча заплетающиеся ноги, я выхожу из ванной, на ходу вытирая лицо. Алкоголь разморил окончательно. Тяну ручку двери вниз и вуаля — на пороге пьяный ты собственной персоной.       — Почему ушла? — спрашиваешь ты, но не спрашиваешь разрешения войти, лениво вваливаешься в мой номер и бросаешь свое уставшее тело на диван. — Ну?       — Мир, я просто очень устала и хотела…       — О-о, да ты у нас, оказывается, врушка, — тянешь ты. — Давай-ка сразу проясним один момент, чтобы ты не заблуждалась: я вижу, когда ты врешь, окей?       — Все в порядке, честно, — оправдываюсь я. — У меня нет никаких претензий. Сам посуди — все ведь хорошо.       Ну, а что? Не говорить же мне, что в этот раз после очередного концерта мне почему-то вдруг стало неприятно. Стало неприятно, что в нашей маленькой тур-семье вечера и ночи проводят какие-то непонятные барышни. Я понимаю, внимание раскрепощенных дам, источающих ауру ни к чему не обязуещего секса, всегда льстит, но среди них я чувствовала себя лишней. Ведь не могла я так же вытащить какого-нибудь приглянувшегося парня из толпы, зажиматься с ним в компании, а потом уединиться в своем номере и хорошенько потрахаться. Нет, конечно могла, ребята бы и слова не сказали... Ох, как же я запуталась. Знала бы, что в моей голове… прекрасно знала, только признавать не хотела. Меня бесит, что ты обнимаешь других, совсем тебе незнакомых, горячими руками сжимаешь их тощие бедра, а я сижу рядом, цежу виски и мечтаю оказаться на их блядском месте! Фух, как тяжело было в этом признаться. Я не влюбилась, нет, просто привыкла, наверное. Нельзя влюбиться в человека, который каждый божий день капает тебе на мозги, уверенный, что ты плохо выполняешь свою работу. Но черт, я внимательно слежу за тем, чтобы мы ничего не забыли, не остались в туре с голой жопой и без крыши над головой. Я еще ни разу тебя не подвела.       Ты похлопал рядом с собой, приглашая сесть, но я опустилась на пол, облокотившись на диван спиной. Чем больше площадь заземления, тем проще контролировать свои вертолеты. Ты заворочался, и диван жалостливо скрипнул. Теплая рука обняла меня за шею. Пахло табаком и мятной жвачкой.       — Раз все хорошо, зачем тогда уходить, м?       — Прости, в этот раз почему-то нет настроения ехать в клуб. Сегодня отосплюсь, а завтра после концерта присоединюсь к вашему кутежу, да так, что перепью вас всех, как малолеток за гаражом, — сказала я с наигранной энергичностью. Черт. Я действительно не умею врать. Идиотка.       — Хватит выебываться. Если не хочешь — никуда не поедем, — сонно бормочешь ты. Кажется, кто-то и сам не горел желанием куда-то ехать.       Затылок обдало горячим дыханием. Ты утыкаешься мне в висок и забавно сопишь прямо в ухо. Ну, и какой тебе клуб? Хорошо, что я тоже прилично нахлесталась и не чувствую запах алкоголя. Эта мысль меня позабавила, но смеяться не хочется. После очередного насыщенного вечера хочется только одного — в душ, чтобы немного протрезветь и крепко уснуть в своем номере, так нет же — ты посреди ночи завалился неожиданным гостем.       — Может, пойдешь спать?       — Обязательно, но чуть позже. Или ты меня прогоняешь?       — Нет, валяйся сколько влезет, — пожимаю я плечами, — просто хочу принять душ.       — Предлагаешь мне присоединиться?       Я задыхаюсь от возмущения. Почему? Потому что «Да! Да, предлагаю!» Тысячу раз да. Но мы сейчас слишком пьяны, чтобы утром не пожалеть об этом. И не так уж много ты потеряешь от моего отказа — барышень, желающих заняться с тобой пьяным сексом в душе гораздо больше чем дохера. Хватит на весь отель.       — Придурок! — фыркаю я, сбрасываю твою руку и вскакиваю с пола. В попытке не свалиться хватаюсь за спинку дивана. Оп, ну и напилась же я.       — Пьянь, — тихо смеешься ты, закрывая глаза ладонью. — Ладно, не переживай, скоро свалю.       Я киваю, довольная ответом, и закрываюсь в ванной, прислушиваясь, когда ты уйдешь. Разговаривать не хочется. За два месяца я привыкла залипать с тобой в обнимку на какой-нибудь фильм с пиццей и редбулом, привыкла к постоянному обмену едкими колкостями и сарказму, сочащемуся из каждого предложения. Иногда наши разговоры становились слишком серьезными, личными, чтобы сойти за приятельские. Мне казалось, мы близки, и оттого теперь так мерзко наблюдать, как длинноногих пигалиц ты почему-то подпускаешь ближе.       Холодные струи воды немного успокаивают, и я усиленно тру лицо в надежде смыть раздражающие воспоминания. Не хочу помнить, но помню и напоминаю себе, чтобы не обжечься. Этакая прививка от наивной веры и глупой надежды. Ведь ничего не выйдет. И хлопок двери в очередной раз это подтверждает. Ты ушел.       Махровый халат мягко ложится не плечи. В хмельном сознании мелькает мысль, что такой не грех стащить из отеля. Соорудив на голове тюрбан из полотенца, я выпускаю в темную комнату облако пара. Тишина. Наконец-то я осталась одна и могу хоть всю ночь прорыдать в подушку. Да уж, вот они — плюсы жизни сильной и независимой женщины.       Из коридора доносятся звуки возни. Ваня о чем-то спорит с Дарио на английском, разбавленном русскими матами, и ломится в соседний номер. Ах да, соседний номер — твой. Я отчетливо слышу, как ты открываешь дверь, и пьяный женский хохот разносится по коридору. Девушки что-то соблазнительно мурлычат, стук каблуков, дверь закрывается. Класс. Видимо, бар отменился, и теперь мне предстоит всю ночь слушать стук кровати и стоны твоей однодневной подруги.       К глазам подступают пьяные слезы, но рыдать и жалеть себя я не намерена. Еще чего! Хоть весь город перетрахай — и виду не подам. Я зло марширую в спальню, когда нога запутывается в волочащемся по полу поясе. Мизинец врезается в угол невесть откуда взявшегося столика.       — Блять! Сука! — завываю я, хватаясь за ногу, и снова путаюсь. Ловлю пояс трясущейся рукой, пытаюсь вырвать, чтобы позже кого-нибудь им задушить, но он крепко сидит в петлях халата. За стеной раздается взрыв хохота, и я уверена, что смеетесь вы надо мной. Ведь сейчас в своей долбаной обиде и желании быть сильной я выгляжу как чертово посмешище.       — Сука-сука-сука! — кричу я. Сбрасываю халат и швыряю его под ноги, втаптывая несчастную шмотку в пол. Осталось полить его бензином и сжечь нахер к чертям собачьим. Раз не ты, то хоть что-то должно ответить за мой дерьмовый вечер, пока твои развлечения в полном разгаре. Я опускаюсь на пол и скулю как побитый щенок, тщетно разминая ушибленный мизинец. — Придурок, чтоб тебя!       — Ты там жива? — на столике зажигается свет. Я вскрикиваю. Ты ошарашенный сидишь на диване с бутылкой виски и двумя бокалами в руках. — Ва-ау… выглядишь… прекрасно.       В адское пекло. В преисподнюю. Вот куда хочется провалиться, осознавая, что ты здесь, а я сижу на полу совершенно голая, если не считать полотенце на голове. Думаю, ты вряд ли считаешь. Интересно, я сейчас белку словила или это действительно ты? Секундный порыв прикрыться испаряется, стоит мне встретиться с твоим спокойным взглядом. Нет смысла стыдливо прикрываться, будто школьница в женской раздевалке. Да, я голая, но если ты правда здесь, то видел и не таких. Ничего не говоря, ты поднимаешься и проходишь мимо меня к мини-бару. Ну, конечно. Алкоголь — первая необходимость, чтобы справиться с такой ситуацией.       Опустив голову и обняв колени, продолжаю сидеть на полу, разглядывая опухший мизинец. Вот так денек... Я уже думаю, что ты ушел или вовсе померещился, когда ты бесшумно подходишь и опускаешься передо мной на корточки, перехватывая ушибленную лодыжку.       — Мизинец? — спрашиваешь ты, и твой взгляд скользит вверх по моей ноге. Горло сжимает невидимая рука необъяснимого, почти животного чувства. Я отвечаю кивком. Ты осторожно, едва касаясь, перематываешь полотенцем ушибленную ногу, и приятный холодок расползается вверх по позвоночнику.       — Лед? — сипло выдавливаю из себя. Вот такой у нас обмен вопросами из одного слова. Не сидеть же молча, с тревогой ожидая, когда ты отнимешь свою ладонь.       — Хотел его в вискарь закинуть, но ты зачем-то уебалась об угол, — ухмылка на твоем лице и безобидная издевка расслабляют.       — Я слышала, как хлопнула дверь. Думала, ты ушел.       — Ты сама разрешила мне остаться, разве нет? И раз мы никуда не едем, пацаны предложили зависнуть в моем номере — я отдал ключи.       Ты поднимаешься на ноги и протягиваешь мне руку. Я мешкаю. Меня хоть как-то прикрывают согнутые в коленях ноги, оттого вставать совсем не хочется. Как же это все до абсурда глупо и смешно. Можно попросить тебя подать одежду, но… но что? Мне нравится, как ты смотришь на меня. Уверенно, с нескрываемым вожделением, но вместе с тем спокойно, будто зная все наперед. Только я ничего не знаю.       Вкладываю ладонь в твою. С легкостью помогаешь мне подняться, притягиваешь к себе. И смотришь, смотришь в глаза. Не отвести. Широкая ладонь ложится на мою талию. Поглаживает вверх-вниз, останавливается, едва сжимает. Ты сглатываешь ком в горле. Наблюдаешь, как с волос, по ключице стекает капля, и опускаешь взгляд ниже.       — У тебя соски встали, — хрипло отзываешься ты. Твою ж мать... С губ срывается нервная усмешка.       — Такое бывает, когда прикладываешь лед, — едва шевелю я пересохшими губами.       Твоя бровь в наигранном удивлении ползет вверх. Ты склоняешься к моему уху и шепчешь:       — Дело только в этом?       Тело охватывает дрожь, и я отвожу взгляд. Зачем ты спрашиваешь, если прекрасно знаешь ответ? Грудную клетку разрывает истерично колотящееся сердце. Оно мечется, оно не знает, чего в нем больше — слепой необузданной страсти или первобытного страха перед охотником, от которого не сбежать? Бедное сердце отчаянно боится быть разбитым из-за своей беспомощности в противостоянии твоему вкрадчивому шепоту и теплым, таким правильным на моем теле ладоням. Оно изо всех сил противостоит разуму, который вот-вот сдастся, но после воздаст все сполна. Я обнажена перед тобой, и мы оба знаем, что дело совсем не в отсутствии одежды.       Когда я очнулась от воспоминаний, ты уже не держал мою руку — тебя не было рядом. Впрочем, как и в ту ночь. Ты молча ушел, не дождавшись ответа. Наверное, так было правильно. Так ты не дал мне надежду на взаимные чувства, ведь ты не мог о них не знать. Сам говорил: врать я не умею.       Снова себя одергиваю. Потом разберусь со своими влечениями. Сейчас главное, что у нас все получилось. По другую сторону занавеса по-прежнему шумит толпа, но уже немного тише. Изо всех сил стараюсь запечатлеть в памяти это чувство легкости, свободы, чувство выполненного долга, как бы это высокопарно ни звучало. Мы действительно справились, выложились так, что теперь будем долго складываться обратно. Это прекрасное мгновение, и не стоит омрачать его страхами и переживаниями. Хотя бы до тех пор, пока за моей спиной не захлопнется дверь в квартиру. Разве можно ходить с кислой миной, когда ты так счастлив? Я закрываю глаза и улыбаюсь сама себе.       — Поздравляю и спасибо, — раздается над самым ухом, — три с половиной месяца пиздеца позади.       Распахнув глаза, я едва не вскакиваю. Ты сидишь на корточках, прямо как тогда… слишком часто я вспоминаю ту ночь. Лихорадочный блеск серых глаз затягивает в бездну, когда ты с нетерпеливым любопытством разглядываешь мое лицо, будто ищешь что-то. Я приподнимаюсь на локтях и, чтобы ты услышал, едва не кричу:       — Не за что тебе благодарить, это все твоя работа, а я всего лишь так…       Заглядываю в твое лицо, чтобы убедиться, что меня слышно, но не успеваю сообразить, как ты хватаешь меня за плечи, встряхиваешь. Бесконечно долгую секунду смотришь в мои широко раскрытые глаза. Склоняешься к моему уху и зло шипишь:       — Хватит.       Сглатываю ком в горле и послушно киваю. Не понимаю, что именно ты имел в виду, но ясно одно — лучше не спорить. Руки по-прежнему крепко сжимают мои плечи. Ловлю себя, пялящейся на твои приоткрытые губы. Чувствую твое учащенное дыхание. Так близко, что сводит с ума. Вот бы поцеловать тебя, и никогда об этом не жалеть. Но я буду. О, господи! Нашла время для тайных желаний и розовых соплей.       Проследив за моим взглядом, ты усмехаешься. Ну, и дура же я. Прячу глаза. Ты рывком толкаешь меня обратно на пол, выбивая из легких весь воздух, а потом… потом мне кажется, что все это не со мной. Ты впиваешься в губы жадным, требовательным поцелуем. О, нет! Сердце тревожно замирает, и, будто подстегнутое шпорами, заходится в сумасшедшем галопе. Мечется, вот-вот превратит мои ребра в костную труху, так оно рвется наружу. До меня только доходит осознание происходящего, и ты отстраняешься, не выпуская мои прижатые к полу плечи.       — Доступно объяснил, что ты не всего лишь так? — шипение на ухо. Ты зол. А мне пора бы смутиться, но весь стыд улетучился вместе с разумом, оставив бедное сердце разгребать весь шквал эмоций в одиночку. Думаешь, теперь я должна что-то понять? Увы, мне даже не приходится включать дурочку — я запуталась еще больше. Все мысли только о том, как хочется повторить это маленькое безумие.       — Нет, — отвечаю я, тяжело дыша, — объясняй лучше.       Твои губы расплываются в кривой усмешке и снова накрывают мои. Дрожащими пальцами цепляюсь за твою футболку. Жар, невыносимый жар оставляют твои ладони на моем теле. Одежда под ними плавится. Я плавлюсь, когда твоя ладонь забирается под тонкий свитер, крадется вверх по животу, сжимает грудь. Выгибаюсь в спине, прижимаясь ближе. Хочу что-то сказать, и пока собираюсь с мыслями, твой язык скользит в мой приоткрытый рот. О, господи… Судорожный вдох. Сама не понимаю, как притягиваю тебя за шею, углубляя и без того жадный поцелуй. Ты расцениваешь это как зеленый свет и умелым движением задираешь юбку. Подушечки пальцев издевательски медленно, невесомо скользят вверх по внутренней стороне бедра, и по моим обнаженным ногам пробегает мелкая дрожь. Я поддаюсь бедрами вперед. С губ срывается пошлый стон, и до меня запоздало доходит, что он принадлежит мне. Я об этом пожалею, обязательно пожалею и сожру себя с потрохами. Но все это будет завтра, не сегодня. Сегодня я хочу быть ближе к тебе, ведь больше времени и шанса у меня попросту нет. В следующий тур ты возьмешь кого-нибудь другого, и тогда мы уже не встретимся. Так не все ли равно, даже если ты узнаешь, что я к тебе чувствую? Глупо отрицать, что сейчас мы хотим одного и того же. К черту! Скидываю туфли, сглатываю ком в горле и вслепую, непослушными пальцами ищу пряжку твоего ремня. Ты ухмыляешься, заглядываешь мне в глаза, будто сомневаясь, в своем ли я уме. Неужели еще не понял, что рядом с тобой мой ум капитулирует и сдается той самой штуке, что предательски ноет в груди от каждого твоего прикосновения?       Когда с ремнем и молнией на джинсах покончено, ты коленом раздвигаешь мои ноги, не церемонясь устраиваешься между них и прижимаешься так тесно, что я готова выть от невыносимого, ноющего и требующего чувства внизу живота. Даже интересно, как далеко мы готовы зайти, когда за кулисами слушатели, ожидающие твоего выхода, а ребята могут заявиться в любой момент… Господи, точно! Как я могла забыть, что мы здесь не одни? Мир вокруг настолько сузился до тебя одного, что я перестала различать голоса, шумные и требовательные.       — С-стой, — возражаю я, хотя совсем не хочется, но черт… разве то, что мы делаем, это нормально? — Подожди.       — Нет, дорогуша, я еще не закончил свои объяснения, — большими пальцами ты поддеваешь кружево на моих бедрах и стягиваешь его так лениво, будто у нас впереди целая вечность, а не несколько минут. Я сгибаю ноги в коленях и в нетерпении ерзаю, когда ты освобождаешь меня от нижнего белья. Главное потом не забыть его, иначе при сборе аппаратуры будет немного неловко.       Невесомый поцелуй в шею сменяется укусом. Я испуганно дергаюсь. Вдох. Влажный язык чертит дорожку по оголенной ключице. Выдох. С губ срывается жалостливый всхлип, умоляя о большем, но ты нарочно медлишь. Пальцы впиваются в твои напряженные плечи. Прямо сейчас я хочу видеть твои глаза. Хочу знать, что у тебя в голове. Хочу. Ты будто слышишь мои невысказанные желания. Нависаешь надо мной. Изучаешь мое лицо. Черная тьма внутри расширенных зрачков пожирает, вожделенно упивается безропотностью податливого женского тела. Склоняешься невыносимо близко, вжимаешь в жесткий пол. Боже. Судорожно выдыхаю, когда чувствую твои пальцы внутри себя, подаюсь бедрами навстречу. Стон срывается в твои приоткрытые губы.       — О, девочка, я хочу тебя не меньше, уж поверь, — хриплый шепот опаляет висок. И я верю. Готова поверить каждому твоему слову, даже если оно окажется жестокой ложью.       Тебя по-прежнему чертовски мало. Едва не хнычу, так тянет внизу живота. Жарко. Хорошо. Мало. Нетерпеливо обхватываю рукой твой возбужденный член, и реакция не заставляет себя ждать — ты толкаешься в мою ладонь, жестко хватаешь за шею и шепчешь на ухо что-то до безумия неприличное, что-то, что из-за хаоса в голове я уже не способна разобрать, даже не пытаюсь. Моя ладонь мучительно медленно скользит вверх, и так же медленно — вниз. Хриплый стон обжигает лицо. Нехватка кислорода путает мысли. Твое присутствие, близость, горячие губы, сбившееся дыхание, все это кажется зыбким миражом. Нет ничего. Ничего нет. Из груди рвется признание — и невысказанное оседает на языке горьким налетом. Сознание из последних сил цепляется за твой голос.       — Ты, — на выдохе. Твои пальцы грубо впиваются в ягодицы. — Хочу…       И ты входишь. Резко. Жестко. Так, что на глазах наворачиваются слезы. Слезы до боли желанного наслаждения. Я закусываю губу, чтобы не сорваться на крик. Движения, рваные, дикие, подгоняемые самой природой, разносят по моему телу волны древнего как мир, первобытного удовольствия. Будто оголенный провод, который вот-вот закоротит снопом обжигающих искр. Будто натянутая до предела струна, безропотно служащая талантливому, но беспощадному к ней музыканту. О, ты точно доиграешь этот концерт до конца.       — Хочу, — повторяешь ты. Резкий толчок. Стон. — Чтобы ты…       Все, что угодно. Проси все, что угодно. У меня больше нет сил бороться с собой. Я больше не хочу скрываться под маской веселой дурочки, всякий раз избегая твоего красноречивого взгляда и попыток выйти на разговор. Ох, какой же я была идиоткой.       — Осталась, — выдох.       Ты ловишь губами и выпиваешь каждый мой вздох. Твой язык слизывает соленые дорожки слез. Как это дико и чертовски приятно. Накатывающее удовольствие электрическим током бежит по раскаленным нервам-струнам до самых кончиков пальцев. Еще. Твое имя рвется из грудной клетки и птицей вылетает на волю. Лопатки и поясница ноют, стертые о жесткий пол, но мне плевать. Это все сейчас неважно. Ведомая то ли человеческим сердцем, то ли животными инстинктами, обвиваю шею и подаюсь навстречу твоим бедрам. Ближе. Хочу узнать, что ты прячешь внутри под ребрами, в своей рвано вздымающийся груди. Хочу чувствовать твоим сердцем. Видеть твоими глазами. И впервые я вижу. Вспышка. Солнце вскипает, разлетаясь на миллиарды маленьких звезд. Боже… Дрожащими ногами я теснее прижимаюсь к тебе. Вот так. Небо над головой качнулось, тронулось и, утягивая меня за собой, рухнуло в пропасть. Тело охватила судорожная истома и разлилась по венам дурманящим опиумом.       — Я… я останусь, — онемевшими губами шепчу я. Ты утыкаешься мне в плечо, порывисто входишь последний раз и замираешь. Напряженные плечи под моими побелевшими пальцами сотрясаются мелкой дрожью, и ты без сил падаешь рядом.       Мы лежим, зачарованно уставившись на потолок. Твой рот растягивается в глупой улыбке. Дыхание успокаивается. Кажется, теперь мы понимаем друг друга. Жаль, эта идиллия длится недолго. Гул голосов окатывает ведром ледяной воды, и мы обмениваемся ошарашенными взглядами. Из груди рвется звонкий смех. Как можно было забыть, что мы здесь не одни?       Ты резко вскакиваешь на ноги, в спешке застегиваешь молнию и ремень, поправляешь футболку, подмигиваешь мне и скрываешься за портьерой, на ходу выуживая ручку из заднего кармана джинс. Тебя встречают одобрительным свистом и криками. Как всегда, по-другому и быть не может.       Поправив мятую юбку, я нехотя поднимаюсь и начинаю поиски сброшенных в порыве безумия вещей. Ноги дрожат и совсем не слушаются. Вот так денек. И что дальше? Что ты имел в виду, когда просил меня остаться? Остаться сегодня? На ночь? Какая я дура!       Дрожащими руками нацепив туфли и нижнее белье, я не придумываю ничего лучше, чем скрыться в гримерке. Никого нет. Прекрасно. Усталость сжирает меня, словно спущенный с поводка Цербер. Падаю в кресло, вытянув уставшие ноги, и отключаюсь. Сон без сновидений. С трудом открываю слипшиеся глаза, когда Ваня с грохотом залетает в гримерку, хватает со стола телефон и выбегает обратно, крикнув:       — Мир скинул адрес. Ждем тебя!       Хлопок двери. Я остаюсь одна. Беру в руки телефон. На экране горит обещанное сообщение с адресом. Класс. Отлично. Конечно, мне не привыкать, что кутеж начинается без меня, но почему-то сейчас это обижает так, что хочется по-детски захныкать и топнуть ногой, да некогда — у меня еще остается работа со сборами. Надо убедиться, что мы ничего не сломали из чужого и не забыли из своего.       Хватаю чек-листы и сонной мухой вываливаюсь на сцену. Молодые ребята уже сворачивают аппаратуру, снуют туда-сюда. Это первый раз, когда я выполняю свою работу без малейшего понимания. Если честно, то и без всякого зазрения совести наотъебись. Профессионалы называют это «на автоматизме». Голова не работает, но я добродушно улыбаюсь: «Да-да, и Вам спасибо за сотрудничество!» Загрузка вещей. Снежные перья на черном асфальте. Дорога. Слепящие фары встречных машин. Выгрузка. «Ага, спасибо, претензий нет, отлично поработали». Студия. Освобождаюсь, когда на часах полночь. Радует одно — последний концерт выпал на Питер и теперь можно спать дома, а не в стопервой гостинице. Прохожу в твой кабинет. Зажигаю настольную лампу и закидываю папку документов на твой стол. Какой тут завал. Заколебешься разбираться. Злорадно фыркаю и тут же одергиваю себя. Завтра с похмелья вы действительно замучаетесь. Все-таки такую работу проделали… а теперь вас ждут горы аппаратуры, бумаг и прочего непотребства. В кармане пальто глухо вибрирует телефон. «Закончила?» О, я только начинаю. Но заранее зная твой ответ, убираю телефон обратно и скидываю пальто. Думаю, среди бардака в студии я сейчас нужнее, чем на алкотрэше.       А как же мое обещание? Да, я обещала тебе остаться. Но где? На ночь в постели? А потом что? Останешься в воспоминаниях. Вот это я молодец, умею себя поддержать.       Что ж, мне необходимо отвлечься, и в этом два помощника — уборка и алкоголь. Благо, последнего по студии расфасовано как бумаг на твоем столе. И опять осточертевший вискарь, которому мы слишком редко изменяли... Отлично! Я уже думаю о нас в прошедшем времени. Бутылка янтарного пойла ожидаемо находится в верхнем ящике стола. Отхлебнув из горла, я давлюсь от кашля, как туберкулезная героиня Ремарка — такая же несчастная, страдающая, только не от болезни, а от своих глупых чувств.       Хочется пустоты в голове. Не искать ответы в произнесенных тобой словах, случайных прикосновениях, взглядах и прочем, и прочем, и прочем. Навязчивые мысли хорошо выбивает музыка, и подключив телефон к колонкам, я ставлю плейлист для уборки, который есть у каждой девушки, не способной наводить порядок в квартире без танцевального шоу.       И музыка действительно заглушает мысли. Выбивает их своим дерзким ритмом и энергичностью. Воодушевленная, я бросаюсь в войну с беспорядком, будто юный Гарри с могущественным Волдемортом. Добро в моем лице должно победить. Пару раз музыка обрывается от входящего звонка, но у меня нет времени спорить и объяснять, почему я не приехала. Или боюсь? Когда с бумагами покончено, а песня из динамиков набирает обороты перед взрывным припевом, я скидываю туфли, вскакиваю на стол, задирая руку вверх, точно Фредди Меркьюри в юбке, и едва не падаю обратно. Опять перебрала, да еще не пустой желудок... Но зато вот она — свобода и победа над бардаком! Выдыхаю.       Взгляд задерживается на слабом отражении в окне. Темный кабинет. Желтый свет заливает темную столешницу и бледные ступни. За стеклом горят теплые огни холодного Петербурга. Падает снег. Где-то в другом конце города вечеринка уже возможно подходит к концу. У меня больше нет дел, которыми можно было бы прикрыться и тянуть до последнего. Я могу поехать к тебе, но не поеду. Снова боюсь увидеть тебя, зажимающегося с девушкой, имя которой ты, скорее всего, не спрашивал. Даже если нет ее, что с того? Все равно утром разбежимся. Ох, хорошо, что в отражении не видно моей кислой рожи. Куда, черт возьми, взялся мой хваленый оптимизм? Эти качели от эйфории до отчаяния уже крутят меня солнышком, как глупого ребенка, который вот-вот свалится с них за невозможностью остановиться.       Музыка обрывается. В этот раз никто не звонит. Ага, значит, мой шабаш вызвал приведение.       — Браво! — за спиной раздаются хлопки.       Я оборачиваюсь и вскрикиваю, хватаясь за сердце. Оно отбивает болезненные удары, будто дерется с ребрами за свою свободу. Ты стоишь в проеме. Злой, растрепанный, со снежинками на плечах. Нервный смешок срывается с губ, когда ты делаешь шаг вперед. Можно попятиться назад, свалиться со стола и свернуть себе шею, только чтобы не видеть гнева в глазах цвета холодной стали, но я боюсь шелохнуться. С новым твоим шагом дрожь проносится от кончиков пальцев до макушки. Я уже готова вопить во все горло «Нет! Не подходи!», но шею сжимает невидимой удавкой, когда ты подходишь вплотную. Холодные руки смыкаются вокруг моих ног крепким кольцом. Ты прислоняешься головой, устало прикрываешь глаза. Молчишь, тяжело дышишь. Господи боже, что ты делаешь? Почему молчишь? Когда начнешь свою тираду, чтобы я не маялась в ожидании неизвестности? Тишина. За окном прокатывается вой полицейских сирен и растворяется где-то вдалеке.       — Ты сказала, что останешься, — хриплый шепот. Легкий поцелуй чуть выше колена. — Наглая, — еще один. — Врушка.       Я приросла к столу. Не верящая, что ты, пару секунд назад злой, как черт, сейчас стоишь у моих ног и целуешь их так естественно и нежно. Кончиками пальцев касаюсь твоих волос, готовая рухнуть, как только ты разомкнешь объятия. Этого не может быть. Этого просто не может быть.       — Тут такой бардак… и я подумала, пусть гений господствует над хаосом когда угодно, но не завтра с похмелья.       Мои оправдания остаются без внимания. Отчасти они правдивы, но ты знаешь, что за ними скрываются совсем другие причины. Те, говорить о которых мне трудно и неприятно.       — Я звонил, — твоя ладонь медленно скользит вверх, забираясь под юбку.       — Не слышала, — оправдываюсь я. Холодные пальцы впиваются в бедра. Ты знаешь, что это очередное неубедительное вранье. Утыкаешься лицом в подол юбки и что-то бормочешь. Перебираю твои влажные от снега волосы.       — Я тут немного заебался, пока выяснял, где ты гасишься, так что собирай барахло и поехали домой, — тихо, но бескомпромиссно говоришь ты. Спорить бесполезно.       Соглашаюсь, и твои руки подхватывают меня, помогая спуститься. Короткий поцелуй в висок. Оба садимся на стол. Молчим. Я так хочу рассказать тебе все, но боюсь показаться слабой. Слабаков никто не любит. Ты должен быть сильным. Иначе зачем тебе быть? Только я забыла, что для честности нужно гораздо больше силы, чем для трусливого молчания. Господи, взрослый человек, а трясусь, как на первом свидании. Я почти решаюсь заговорить, когда телефон совсем не вовремя оповещает о прибывшем такси. Ты вскакиваешь на ноги, одной рукой хватаешь мой чемодан, другой — ловишь мою ладонь. Я следую за тобой. Стук каблуков глухо отскакивает от стен.       На улице по-зимнему свежо. Снег оседает на землю, освещенный желтым светом фар подъехавшего такси. Ты открываешь дверь машины, помогаешь сесть. Едем все в той же тишине. На твоем уставшем лице мелькают причудливые тени фонарей, а я все пытаюсь найти нам какое-то определение. Начальник и подчиненная? Приятели? Друзья? Любовники? Сложно, когда ты вырастаешь на женских романах и душещипательных мелодрамах, где все всегда по одному сценарию: мужчина клянется в любви до гроба, обещает всегда быть рядом, добивается руки и сердца возлюбленной, которой ничего и делать-то не пришлось! Судьбы главных героев определены… Я верила этим сказкам раньше, будучи наивной мечтательницей, ждала, в надежде сыграть отведенную мне роль — объект воздыхания бойкого верного красавца, полюбившего тихую, безынициативную скромницу. Но в жизни так не бывает. К тому же, пылкие слова и громкие обещания — это вообще не твое, как не мое — зарываться в семейном быте, позабыв про карьеру и амбиции. Ты не дашь мне гарантии, что через пару дней ничего не исчезнет, но в этом твоя честность. Разбрасываются обещаниями только дураки, верящие, что сердцу можно отдавать приказы, когда оно противится всем естеством. Поэтому в зыбком сейчас мне достаточно твоего желания быть рядом.       Ты крепче сжимаешь мою ладонь и прогоняешь надуманные нелепые страхи. Завтрашнего дня я больше не боюсь.