Только сон

Пятьдесят лет он отдал этой работе. Пятьдесят долгих или коротких лет. Их длина не важна — важно лишь их содержание. А содержание — сплошная пустота. Бездушная серая пустота. Словно чёрно-белый сон. Сон, который длится уже пятьдесят пять лет. Он погрузился в него в тот самый миг. И всё уже не важно. Стражи живут одним днём? Отлично. Ловить преступников, не щадя себя? Отлично. Они все удивляются тому, что он так отчаянно рискует, что совершенно не жалеет себя. А что ему терять? Всё, что можно было потерять, он уже потерял пятьдесят пять лет назад. И с тех пор погрузился в сон. И лишь дважды этот сон был нарушен. В первый раз двадцать лет назад. И вот сейчас. — Я страж времени Раймонд Леон. — Уилл Салас. Вот он сидит перед ним — весь собран, взгляд насторожен, готов к любому повороту событий, пытается догадаться, что ждёт его дальше. Но он не знает. Ничего не знает. Ни того, что будет, ни того, что было… И лишь глаза. Они совсем не похожи, но есть что-то, что выдаёт их сходство. Этот дерзкий взгляд? Улыбка? У неё была такая тёплая улыбка… Да и этот парень ещё не разучился улыбаться, несмотря на жизнь в гетто. Мальчишка. Да как он смеет? Как он смеет быть таким похожим на неё и таким непохожим одновременно? Если поставить их рядом — нет ни одной одинаковой черты, но по какой-то причине всем будет ясно, что именно связывает их. — Знаю… Что ты здесь делаешь? Как посмел он выйти оттуда? Он поклялся себе, что сделает всё возможное, чтобы больше ни один из жителей гетто не смог вырваться из того капкана. Они должны жить и умирать там. И пусть они все там сдохнут! — А разве запрещено менять временные зоны? — Нет, не запрещено… Просто это редкость… Её родители — они хотели для неё самого лучшего, нежели просто соседский парнишка из гетто. Они заставили её принять предложение парня, у которого было на их взгляд достаточно времени, и который потом увёз её в другую временную зону. Забавно, что когда Раймонд сумел вырваться туда, она была вынуждена вернуться в гетто, и они с ней снова оказались в разных временных зонах, поменявшись местами. Кажется, её муж так и не смог до конца научиться жить в гетто. Он погиб во временном поединке, когда их сыну было двенадцать лет. И она должна была выживать. А он — хранить время. И снова у них не было никаких шансов. У них больше не было шансов. С того самого дня. — Где ты взял время? — Выиграл. В карты. — Всё выиграл? А ведь всё могло быть иначе. И не сидел бы этот юнец сейчас здесь и не скалился, ожидая своей участи. И он бы не носился как угорелый в поисках своей смерти, забывая пополнять свой счётчик вовремя, и дотягивая до самого последнего момента. И не было бы этого бессмысленного сна. Его бессмысленной пустой жизни, превратившейся в сон. — Нет. Мне отдал своё время Генри Гамильтон. Он сказал, оно ему не нужно. Он обнулил себя. — У Генри Гамильтона были тысячи лет. Он мог жить практически вечно. Я не верю, что, будучи бессмертным, он желал смерти. Как он, например… Она была рядом. Всегда рядом. Девочка из квартиры напротив — такая добрая, такая нежная и такая хрупкая. Яркая, как солнечный луч, и такая же неуловимая. Он всегда чувствовал её присутствие. Ему не надо было видеть, что она вошла в комнату — он и так знал, что она тут. И она сама каждый раз вздрагивала, стоило ему оказаться рядом. Они всегда чувствовали друг друга, это было невероятно, но им никогда не нужны были слова, чтобы понять. Две связанные, крепко спаянные, повенчанные души, две половинки одного целого — вот кем они были. Часто они проводили время вместе: просто сидели где-нибудь или гуляли, взявшись за руки, совершенно не воспринимая окружающую действительность. Когда они были вместе, у них была своя действительность — они были вместе и были друг для друга той самой действительностью. Они всегда держались за руки, когда были вместе. Им не нужны были слова, но нужно было ощущать друг друга через это прикосновение. Весь мир существовал для них, и они сами были целым миром друг для друга. — Я не жду, что вы мне поверите, но это так. Это был подарок. И я не вор. Но если вы, ребята, ищете украденное время, арестуйте здесь всех. — Ясно. Речь о справедливости. Она пришла в тот день, и свет померк перед глазами, когда он коснулся её руки, когда он встретил её взгляд. Они сидели в каком-то полуразваленном сарае, держались друг за друга с отчаянием умирающих и смотрели друг другу в глаза, прощаясь. И всё это молча. Ни слова не было произнесено в тот день. Они должны были быть вместе, но не могли. И какая тут к чертям справедливость? — Я страж времени. Меня справедливость не волнует. И уж тем более справедливость семьи Салас. — Меня волнует только то, что я могу измерить. Секунды, минуты, часы. Я охраняю время. И это время не в тех руках. Они никогда не умели правильно им распоряжаться. — Почему вы расследуете самоубийство? В гетто каждый день гибнут люди. — Я это уже слышал. Только от другого человека. Это было двадцать лет назад. В тот день он проснулся в первый раз. После прощального вечера он перестал жить — просто погрузился в чёрно-белый сон. — Ты слишком молод, чтобы помнить отца. А тот был больше похож на неё, чем этот мальчишка, который навряд ли помнит свою бабушку, умершую задолго до его рождения. После того, как она подняла сына на ноги, у неё хватило мужества, чтобы уйти насовсем, оборвав свой сон, и не хватило мужества, чтобы остаться и жить дальше. И теперь её больше нет. А у него нет половины души и совершенно нет сердца — он отдал его ей в тот день, когда они простились. — Перевозку мы организуем. Это же Нью-Гринвич, в конце концов. А его сон продолжается.