Когда-нибудь она умрет.

      «Когда-нибудь она умрет.» — Как-то думает Тутенштейн, вглядываясь во тьму своего саркофага.       По ту сторону гробницы слышатся шаги, щелчки фотоаппарата и до бесконечного монотонный голос нового экскурсовода. Этого чванливого студента Тут по имени не знает, да и знать не желает, но Клео говорила, что он парень неплохой. Этот парень нравится Клео и, что закономерно, совершенно не нравится Туту.       Туту вообще не нравится все, что имеет хоть какое-нибудь подобие будущего и юная Картер, которой, на минуточку, стукнул уже пятнадцатый год, это просто исключение из правил. В ее случае взросление кажется суровой необходимостью, ведь для такого огромного мозга нужна не менее огромная черепная коробка.       Клео вообще активистка и просто красавица, если говорить словами Хораса Бедетти, в чьих волосах прибавилось белых волосков, которые люди называют «благородной сединой». Так-то да, Картер учувствует практически везде, но при этом след ее в музее родного города теряется также быстро, как следы исчезают на песке.       Тут ее не винит, пусть и обижается временами. Клео приходит в выходные и то не всегда, однако, всякий раз когда она приходит к нему, жалкому обрывку истории, Тутенштейн начинает чувствовать себя человеком. Клео рассказывает о новых предметах, взятых факультативах и брошюрах, что так часто почтальон кладет под дверь. И половину ее восторгов юный фараон не понимает, но улыбается беззубым ртом, воображая чудесную школу на свой не совсем правильный манер.       Ему и невдомек, что брошюрки, о которых Клео говорит чуть тише, пряча глаза — это билет в чудесное будущее. Маленький портал в мир археологии, что сокрыт в стенах таинственного Кембриджского Университета или Лондонского Колледжа. Клео не говорит о потенциальном отъезде на другой край мира, но Тут чувствует некую тайну, сквозящую меж слов.       Клео мечтает о многом. Она хочет увидеть мир, совершить хотя бы одно потрясающее археологическое открытие и найти, черт побери, своего отца. Она уже не верит, что встретит его живым и здоровым, но тем не менее Картер надеется наткнуться хотя бы на его кости, белеющие среди обжигающих египетских песков. О последнем школьница говорила тяжело и неохотно, а Тут, качая головой, молчал, периодически хлопая страдалицу по плечу.       Вспоминая эту сцену, Тутенштейн задумывается сильнее о том, что и время Клео когда-нибудь закончится. Думать об этом странно, особенно будучи трупом, чей мозг успел хорошенько иссохнуть в одной из многих каноп. Шутка ли? Мумия размышляет о жизни! Тутенштейн кривит губы, пока студент-экскурсовод вещает что-то о бытии типичного египтянина и строит предположения касательно самого обычного горшка, который не прошел испытания временем и оставил после себя лишь одинокий скол. «Вот ж зануда!».       Со сном Тут не знаком. Мумиям он не нужен, ровно как еда и вода, но тем не менее увещевания студента нагоняют что-то, что хоть отдаленно, но похоже на сонливость. Тутенштейн размокает окончательно, но мыслишка, проникшая в голову как червячок, все еще грызет сознание. «Она же умрет!».       Не откровение, не неожиданность, просто следствие времени. Тут смотрит пустыми глазницами в крышку саркофага и размышляет о вещах совсем для себя несвойственных. Если придет ее черед умирать, то как все произойдет? Клео собьет железная колесница без лошадей? Может Картер поскользнётся на лестнице и сломает шею? А может она просто в один прекрасный день упадет без чувств из-за накануне принятого яда? Не важно, будет ли он подмешан в пищу или Клео сама, разочаровавшись в жизни, осушит сосуд. Тут главное другое. Что она скажет, когда нога ее впервые ступит на священную ладью, где ее будет поджидать гребец-Тот?       Тутенштейн ворочается в пустом саркофаге и даже не замечает, как экскурсия в суеверном ужасе умолкает. Экскурсовод молчит с минуту, чистит горло и продолжает чуть дрожащим голосом. В музее парнишка работает, дай Ра, месяца три, и вроде он наслышан касательно местных «духов», но до этого момента ему везло не сталкиваться со всем этим делом лицо к лицу.       Клео умница. Она справится. Не испугается теней, пройдет испытания и выстоит на суде, доказав, что она достойна попасть на поля Иалу. Тутеншейн там вроде был и ему, наверное, понравилось. Фараон этого не помнит, но точно знает, что там хорошо. Цветут пальмы, благоухают цветы, насыщают финики. Сказка, никак иначе. А еще там Тут живой. Ну или почти живой. Все зависит от угла просмотра.       Там, как минимум, фараон — не разлагающийся труп, растащенный по кускам. Тутенштейн смотрит на иссохшие руки, покрытые сгнившими бинтами и шевелит пальцами, которые только чудом не отвалились от кисти, дергает ветхим коленом. Смотрит, да только не видит во тьме саркофага.       Тут чувствует только подобие запаха, ощущает отголоски вкуса и видит лишь часть мира, но точно может сказать, что эта форма противна. Клео проявляет огромное мужество, обнимая истлевшие останки. Наверное, окажись он на ее месте, то не смог бы действовать также.       Тут смыкает иссохшие губы и думает о том, что было бы здорово, встреться они тогда, в Древнем Египте, когда он был мальчишкой из плоти и крови или родись он опять, переступив через все правила и устои. Человеческая душа не возвращается после смерти на Землю. А вообще было бы здорово, окажись они в Египте. Быть может именно Клео заняла трон подле его, тем самым дав надежду на продолжение некогда великой династии. Идея с перерождением же меркнет на фоне прошлого варианта. Это неправильно, но, с другой стороны, Тут бы вернулся и прожил жизнь так, как и должен был прожить с самого начала, если бы знал кто именно будет его поджидать по ту сторону вечности.       Впрочем, о перерождении и мечтать не стоит. Уже поздно, но вот смерть всегда приходит вовремя. Ее нельзя отсрочить или избежать, оттого Тут будет терпеливо ждать. Юный фараон даже не знает, что через каких-то два года Клео Картер покинет родной город и отправится сначала на учебу, а потом уже на работу в иных землях, но Тут уверен, что она обязательно попадет в Дуат, а он будет терпеливо ждать и надеяться, что в самый ключевой момент сил его хватит, чтобы поднять скипетр в первый последний раз, дабы окончательно избавить свое бренное тело от подобия земной жизни.