Mares de luna

            30 октября 2018, 10:27 Для потери контроля достаточно доли секунды — именно столько требуется Гусману, чтобы преодолеть слабый захват Поло и добраться до брата Самуэля. То, что бушует внутри него, — это ведь даже не злость. Это несравнимо хуже, это ярость, помноженная на отчаяние и возведенная в квадрат болью от потери сестры. От убийства сестры. Убийства. Марина не умерла. Ее убили. Наблюдая, как на ненавистном лице Нано один за другим появляются кровоподтеки, Гусман чувствует тот же неукротимый гнев, что и два года назад, когда на месте старшего Гарсиа оказался Пабло. Но тогда Марина была жива, а Гусман знал, что ему есть, что терять. Теперь же Марины нет, смыслов сдерживаться и беречь себя нет тоже, поэтому ни крики перепуганных лас-энчиновцев, ни хватка Андера, пытающегося оттащить лучшего друга от Нано, ни отчаянные попытки Самуэля прикрыть брата, его не в силах остановить. — Гусман, хватит! — орет Саму, а потом одним движением отлетает назад, держась за нос. Вслед за ним Андер получает по ребрам. — Чтоб тебя, Гусман! Где-то в отдалении он различает паникующее, надрывное «Да сделайте же что-нибудь, он его убьет!», и знает: это кричит Лу. Наверняка держится за голову и парней встряхивает за плечи, умоляя что-то сделать. Гусман и сам чувствует, что все заходит слишком далеко, ярость с каждой секундой разгорается в нем с новой силой. Он не справляется. Кто-то хватает его сзади за плечи (скорее всего, Андер, ведь именно его голос Нуньер слышит перед этим, но разобрать слов не может — те будто из-под воды). Гусман рефлекторно отпихивает его назад, замахиваясь локтем, но попадает по воздуху: Муньоса знает все приемы, конечно. Они с детства занимались борьбой вместе, пока не разошлись по разным видам спорта — в теннис и плаванье, соответственно. Внезапно крики вокруг усиливаются до немыслимых значений, а Андер налетает на него и крепко обхватывает со спины, пальцами намертво впиваясь в предплечья. Гусман уже собирается перекинуть его через голову (благо, опрометчивый и совершенно безумный захват друга это позволяет), но бросает взгляд на руки Андера и замирает. Потому что это не его руки (если, конечно, гейские штучки не въелись в мозг настолько, что Муньоса начал делать маникюр с бежевым лаком). Память суматошно воспроизводит, что именно кричал Андер перед тем, как схватить его. «Лу, блять, нет!», а это значит, что за спиной не друг-спортсмен-пусть-и-бывший, а его девушка. Его чокнутая девушка, вцепившаяся мертвой хваткой, которую скинуть — значит покалечить. — Гусман, пожалуйста, — хриплым (вероятно, сорванным) голосом она просит его, сжимая пальцами напряженные мышцы, — пожалуйста, остановись. — Лу, уйди, — стиснув зубы и едва сдерживая нарастающую ярость, Гусман не просит — приказывает. — Сейчас же. Нано заторможенно озирается вокруг (одним глазом) и начинает шевелиться под Нуньером. На лице у него застывают следы от ожесточенных ударов. Кровь повсюду: на губах, щеках, бровях, из странно свернутого носа. В правом глазу сосуды полопались (даже неспособные на это), и карий цвет потонул в кроваво-красном море. — Черт возьми, да забери же ты ее, Андер! — в ужасе умоляет Карла позади. — Он не в себе! Но Лу будто и не слышит ничего, только твердит упрямо: — Прошу тебя, милый, — осторожно, нерешительно она отпускает его руки и обнимает за грудь. Точно так же, как Марина на том полароиде, — вспоминается вдруг, и гнев снова закипает в венах. Гусман опускает взгляд на окровавленное лицо Нано и чертовски сильно хочет продолжить наносить удар за ударом — хоть так донести до этого неандертальца, какую боль он им всем причинил, но Лу как чувствует и прижимается еще сильнее, целуя его в затылок дрожащими губами. Точно так же, как ночью у озера.       А если бы меня съели волки?       Ты оккупировал мои сны.       И что? Что бы ты взял? С шумным дыханием за своей спиной и громоподобной пульсацией крови в висках, Гусман растворяется во вчерашнем: слышит биение слабых озерных волн о берег, резкие взмахи крыльев по воде, сопение Лу на коленях и поцелуи в ее плечи.       Я люблю тебя, Гусман. Ему едва удается выдохнуть, как Нано подмигивает левым глазом, морщась от саднящей боли, и секундное просветление темнеет так же быстро. Гусман замахивается для нового удара, а Лу мгновенно впивается ногтями в его кожу даже через рубашку и оттягивает назад. — Нет, Гусман! — выкрикивая, Лу ходит по краю и знает это: с недавних пор ее пропащий мальчик, может, и посещает психотерапевта, но работа с агрессией, судя по всему, пока безрезультатна. — Ты в тюрьму захотел? Хочешь уподобиться убийце сестры? Нано советует назидающе, бессмертно ухмыляясь разбитыми губами: — Послушай свою девушку, мажорик, — надменность разбегается по его лицу дрожью мышц. Несостоявшийся деверь провоцирует Нуньера и наслаждается этим. Придурок несчастный, замолчи, чуть слышно шипит Лу, остатками сил удерживая своего парня на месте, не давая ему совершить непоправимое. — В тюрьме не сахар, а с таким характером вообще безнадежное дело. Убить кого-то — это отнюдь ведь не то же самое, что чуть не убить. От такого не спасет ни один задушевный разговор (да что там, годы терапии не помогут). — Не ведись, не надо, — шепчет она, чуть дыша, а Гусман запоздало замечает, что все стихло: нет ни криков, ни просьб, ничего. Замер он — замерли все. — Она бы этого не хотела. Стиснув зубы чуть ни до скрежета, Гусман зажмуривается, что есть силы. — Хорошо, — выдыхает. Лукреция сглатывает, обессилено прижимаясь лбом к его затылку. Дальше все как в тумане: подходит Андер, причитая: «Тебе острых ощущений не хватает, что ли?», помогает подняться сначала Лу, затем и ему. Дочка дипломатов на это лишь мотает головой и молча обнимает своего милого пропащего мальчика, переводя дыхание и шепча на ухо простое «спасибо». Спасибо, что не сломал себе жизнь или тебе пару костей, Гусман не уточняет. Вероятно, за все сразу. Саму и Поло уводят Нано, едва прихрамывающего, к скамейке и отдают на попечение медсестры, а он — разбитый горем брат, чуть не казнивший убийцу сестры, — зарываясь лицом в волосы Лу, хочет провалиться под землю. Мередитас — молоденькая медсестра, едва окончившая колледж, — потом объявит, что у брата Саму лишь сломан нос да ссадины с ушибами, но пока ему кажется, что все куда хуже. Асусена объявляет о срочном собрании в классе через пять минут, и все расходятся. Кроме Карлы: та подлетает к Лукреции и, оторвав ее с легкостью от Гусмана, крепко обнимает, попеременно то отчитывая за сумасшедший и чертовски храбрый поступок, то умоляя больше так не пугать. Кроме Андера: он занимается тем же (ну, не совсем, он молчит, но и в этом молчании Нуньер слышит облегчение лучшего друга). Лукреция расслабляется в руках маркизы, которая теперь ближе, чем солнце, и предательски точные слова Андера, сказанные накануне, врезаются со всей дури в сознание Гусмана. Но только спустя семнадцать часов до него, наконец, доходит их смысл.       Если не покончишь с этим дерьмом, все потеряешь.       Издеваешься? Марины больше нет. Что еще мне терять? Когда целая и невредимая Лу ловит его взгляд, Гусман находит ответ.              

***

            10:47 Стипендиатам будет, чем поживиться, — язвительный внутренний голос посмеивается, когда вечно спокойный Поло вымещает злость на школьном автомате с едой, и от его удара несколько упаковок падают с креплений. Лу мысленно на него шикает, заставляя заткнуться. Небольшой сундучок с красным крестом опускается на стол. — По-твоему, нормально идти развлекаться после того, как нам всем угрожал убийца? — Карла озвучивает вполне резонный вопрос, которым успел задаться уже каждый из группы. Кроме, Гусмана, безусловно. — Которого ты, к слову, чуть не прибил. Все они неуверенно переглядываются, явно сомневаясь во вменяемости своего негласного предводителя, но молчат. Гусман — лидер среди них, наверное, с первого дня знакомства. Не суть уже, что объединила шестерых четвероклашек именно Лу давным-давно. Незаметно пустив корни в жизнь Нуньера, а после нескольких дней обмена подозрительными взглядами захватив и Карлу, она их связала накрепко. Только Марине такое соседство по душе не пришлось. — Ты до конца дней мне будешь это припоминать? Мы идем, — снова чувствуя злость и даже жалея, что долбануть по автомату смог Поло, а не он, Гусман порывается встать, но Лукреция, как раз приземлившаяся напротив, явно другого мнения. — Сиди на месте, — жестко и по слогам приказывает она, сверля его взглядом, — иначе я сама тебя прибью. Лу копается в миниаптечке, с боем отобранной у медсестры, в поисках йода. Не то что бы она не доверяет Мередитас, но ее чертовски бесит, как эта стерва в коротком халатике каждый раз, стоит Гусману заработать себе синяков и ссадин, заигрывает с ним и хлопает своими длинными ресницами. — А я окажу всяческое содействие, — поддакивает Карла из-за спины подруги. — И да, я буду припоминать тебе это до конца твоих дней. — Лу отрывает от рулончика ваты большой кусок и обильно смачивает его перекисью. — А если найду хоть один синяк на ней, то и на том свете тебя достану, — Карла указывает своим телефоном на Лу, и Гусману жизненно необходимо показать ей фак, да еще и съязвить вполне объективно: «Что, теперь тебе есть до нее дело? С ума сойти, завтра снег пойдет». — Шшш, Лу! — но антисептик касается его костяшек, и Гусману уже не до Карлы, которая с каким-то нездоровым интересом созерцает его страдания. — Больно же. — Сам виноват, терпи, — легко роняет его девушка, промывая раны, и все же благосклонно решает на них подуть. — И я после этого маньяк, Лу? — шипя через каждое слово, недоверчиво спрашивает Гусман, чувствуя, как от холодного воздуха становится легче. Неотправленное сообщение в чате с Лу по-прежнему мозолит ему память, но боль физическая неплохо справляется с сомнениями: глушит их. — Именно, — кивая, Лукреция откручивает крышку с бутылочки с йодом. — Ты маньяк, я садистка. Шикарная пара, не находишь? Подняв на него взгляд, она дерзко подмигивает, а Гусман как бы и хочет рассмеяться, но Лу берется обрабатывать кожу вокруг ран (естественно, немного заходя за края, причем не факт, что случайно), и вместо смеха получаются нервные смешки вперемешку с шипением. И где-то в перерывах памятью воспроизводятся урывками невнятные слова Нано, брошенные им вслед в самый последний момент. Гусман больше не может терпеть. Под тяжелым взглядом Лукреции он левой рукой (почти целой) хватается за телефон и, разблокировав его, тут же жмет на зеленый самолетик в WhatsApp. — Это было так важно? — вскинув бровь, она испытующе сверлит его шоколадом. — Да, — Гусман кивает и, когда apple watch Лукреции вибрируют новым сообщение, недвусмысленно на них указывает взглядом. Нахмурившись, Лу откладывает на столик йод и на небольшом экране часов открывает уведомления. Единственное. От контакта «bombon». Из легких выбивает весь воздух.       Что, если он прав, Лу?       Что, если убийца Марины все еще на свободе, и это не Нано?       Что, если он среди нас? Пару раз моргнув, Лу на секунду удостаивает его взглядом и снова тянется к йоду. — Давай левую, — почему-то просьба вдруг дается ей тяжелее, голос выходит каким-то приглушенным, а рука с ватной палочкой, смоченной в йоде, чуть дрожит. Она пытается игнорировать выжидающий взор Гусмана (какого черта он вообще от нее ждет? что она начнет обсуждать это при людях, среди которых может быть убийца?). Ужас, от одной мысли холодеет все в груди, а сердце тахикардией колотится. Лу методично повторяет всю последовательность манипуляций с его левой рукой, а у самой в душе настоящий хаос: в разнобой воспроизводятся урывками слова Нано, крики Гусмана, собственные отчаянные просьбы. И, конечно же, злосчастное «какого знать, что, возможно, спишь с убийцей сестры?», после которого абсолютно все пошло наперекосяк. И без того легко воспламеняющегося, Нуньера точно накачали адреналином в тройной дозе и бросили красную тряпку на физиономию брата Саму. Две секунды — мир будто сошел с ума. Гусман раскидывал самоуверенных парней, словно пустяковые безделушки. Придурок-братец снимал все это на видео, как какое-то дешевое ток-шоу. А правильная Надя, вместо того, чтобы пожаловаться Асусене (тогда это было бы как нельзя кстати), тупо смотрела, как ее идиотские иллюзии бились о реальность, их же и оплакивала. — Черт, Лу! — взывает к ней Гусман, когда терпеть жжение становится невозможным, а Лукреция, застывшая с каким-то пустым взглядом, реально начинает пугать. Лу вздрагивает и отмирает. — Прости, прости, — она запальчиво начинает дуть на костяшки его левой руки, бурчит какие-то ругательства на любимом англо-испанском и как-то по-особому успокаивает того неукротимого демона внутри, не дающего ему покоя. Так же, как всегда, неизменно, упрямо (не важно — хочет он этого или нет). Жжение постепенно ослабляется. — Насчет party… — она начинает неспешно, поскольку параллельно набирает краткое «поговорим позже» для bombon и, закончив, откладывает телефон на столик. — Милый, really? Вернешься в свой старый дом? Ты же понимаешь, что это Хэллоуин, right? — Лу скептически вскидывает бровь. — Этот уголовник может любую маску нацепить, и никто его не узнает. Это опасно, он только вышел из тюрьмы и явно не питает к нам нежных чувств. Особенно, если учесть, что… — Мы не будем прятаться по норам, Лу, — перебивая ее, Гусман более здоровую (левую) руку сжимает в кулак и поднимается на ноги. Лу раздражённо ворчит себе под нос, чисто из принципа завершая недосказанное: — … каждый из нас давал против него показания. Фокус ее внимания смещается, стоит Гусману приблизиться к автомату (и Поло, стоящему рядом). Тушуясь, Поло резко отходит к Каэтане, и руки у него дрожат, точно после встречи с призраком. Лу подозрительно хмурится (что, если он среди нас? / ну хватит, это уже слишком). — А если Нано хоть к кому-нибудь из вас приблизится, — а Гусман, тем временем, продолжает, — я ему череп проломлю, не раздумывая. И нет, он не лукавит, совсем нет. Лукреция вздрагивает: в ушах бьется собственное «Поло, пожалуйста! Черт побери, не стой! Сделай что-нибудь, он же убьет его!», а на сетчатке горит готовность, с которой Гусман чуть не исполнил это обещание треть часа назад. Максимально небрежно пожав плечами, она откидывается на жесткую спинку стула и берет со стола телефон. Никогда не признается, но каждая вспышка гнева пугает ее до безумия, до дрожи в коленках и стесненного дыхания. Собственно, потому ведь Нуньер и оказался в центре психологической помощи две недели назад. В то время он как раз пребывал в состоянии эмоционального истощения после очередного приступа ненависти, ярости и желания уничтожить мир и особо сопротивляться не мог, а Лу, осознав, что дальше так продолжаться не может, просто взяла дело в свои руки и записала его на прием. На самом деле, она ожидала, что о чем-то подобном позаботятся его родители, но те слишком погрязли в своем горе и привычках игнорировать реальность — мол, само рассосется как-нибудь, — и очень удивились, когда не рассосалось. Хотя, стоило поднять эту тему, тут же вручили ей платиновую карточку и фразу «мы тебе полностью доверяем, дорогая» (и чуть не получили в ответ «сейчас умру от радости»). — Черт, — Гусман выдыхает сипло, улавливая искоса, как Лукреция потирает шею одной рукой, а другой, едва заметно дрожащей, принимает приглашение на вечеринку в чате. И тут же открывает ленту инстаграма, принимаясь сосредоточенно следить за ускоренным приготовлением тортов и подобных сладостей. Другие делают то же самое. Маркиза фыркает недовольно, но соглашается. Андер с Поло переглядываются и, небрежно пожимая плечами, следуют примеру его девушки. Каетана повторяет за Поло. Они спокойны, хотя не в восторге. Не они прижимались к его спине, когда он едва мог себя контролировать. Не они, рискуя заработать реальные травмы, упрямо шли бороться с его тьмой. Это были не они. Это была Лу. Опять. — Эй, — Гусман опускается перед ней на корточки и поглаживает бедро, самую малость забираясь под юбку: не из похоти, машинально-привычно. Лу одаривает его секундным вниманием и возвращается к тортам, — я не хотел, ну же. Краем глаза он отмечает, как озадаченно переглядываются между собой их друзья и резко замолкают. Карла даже отрывается от инстаграма (или где она там зависала с скучающей физиономией), выпрямляя спину. Конечно, накануне они и разговаривать-то дольше пяти минут не могли, не переходя на крик, а сегодня… ведут себя по-прежнему безумно, но уже не так явно. Лу нехотя блокирует телефон. Сквозь ее безразличие и холод проступает истина: вот уголки рта опущены, вот руки сцепляются крепко в замок, казалось бы, сурово (но на деле унимают нервозность), вот ресницы дрожат. — Не злись. — Поло удивленно вскидывает брови, а глаза вот-вот сойдут с орбит. Напускное равнодушие Лу дает трещину. — Давай просто охрененно развлечемся, — она недоверчиво прищуривается, — а я соглашусь на любой костюм. Даже на этого, как его там… ну ты поняла. В цель. — Окей, darling, — мисс Мехико беззаботно щипает его чуть колючий подбородок, становясь самой собой. Ироничное darling вместо нежного милый, ну и пусть. Гусман выпрямляется во весь рост. — Но Андер должен взять своего парня. Обращение к Муньоса словно выводит группу из оцепенения и растворяет взгляды по типу «завтра снег пойдет? апокалипсис? явление антихриста? помогите». — Без проблем. — Лу приходится обернуться, чтобы видеть Андера. — Но учти, я за тобой слежу. — Муньоса указывает сначала на Лу, а затем на свои глаза. — О, учти, тебе это не поможет.       

***

            12:51 — Так, хорошо, теперь давай подытожим, — Надя склоняется над столом, водя пальцем по страницам учебника. Валерио подпирает щеку ладонью и медленно моргает, с трудом подавляя зевок. — Если перманганат попадает в кислую среду, то марганец в нем окисляется до Mn²⁺, мы получаем соль. Если в системе есть щелочь, то идет окисление до манганата MnO₄²⁻, там у марганца степень окисления +5. Если среда водная, то есть ни кислоты, ни щелочи нет, образуется оксид: Mn0₂. Степень окисления посчитаешь? — Надя отрывается от реакций окисления и восстановления, в которых тем или иным образом может участвовать марганец, и устало вздыхает, сжав двумя пальцами переносицу. — Валерио! — прикрикивает она, заслужив закономерное шипение от одноклассницы, сидящей за соседним столом. Вместо того, чтобы проснуться и вникнуть в тему, брат Лу еще удобнее устраивается на своей ладони. — Валерио! — Надя теряет терпение. — А? Что? — вздрогнув, он чуть не валится со стула, в последний момент ухватившись за лампу — та податливо подается к нему, готовая упасть и разбиться, но Надя быстрым движением успевает уравновесить тягу. Левой стороной лица она чувствует испепеляющий взгляд Лидии. — Повтори, что я сказала, или на сегодня мы закончили. Я не собираюсь терять тут время просто так, — вздохнув, Надя оттягивает на свою сторону учебник и захлопывает его, оставляя свои пальцы в качестве закладки меж страниц. Будь ситуация иной, она бы, наверное, извинилась перед Лидией за шум — библиотека все-таки не место для повышенных тонов; здесь люди учатся (ну, или, как Валерио, спят), — но сегодня Надя впервые познала значение слова «абстиненция» (ей не нравится, как звучит «похмелье»), и теперь формальная вежливость ей не по силам. Валерио самодовольно улыбается, щурясь от солнечных лучей. — Даже, если при этом я удвою ставку? Две сотни в час, хорошо звучит, а? Надя невольно закатывает глаза: все богатенькие детишки одинаковы, чуть что — сразу вспоминают про деньги. Когда-то и Гусман был таким же. До встречи с ней. — Даже если так, — легко она пожимает плечами, прикусывая внутреннюю часть щеки. Странно: еще вчера мысли о богатеньком лягушонке с тягой к саморазрушению вызывали улыбку на ее лице, а теперь подумаешь — и становится не по себе, дурацкие кадры вспыхивают в памяти, вспоминается, как Самуэль отлетал от него — разъяренного и свирепого, — утирая рукавом пиджака окровавленный нос, и как Лу кричала в лицо Андеру, в кулаках сжимая его рубашку: «Да сделай же что-нибудь, Андер, он его убьет!». Ткань под ее хваткой натягивалась, врезалась Андеру в шею, в плечи, но Муньоса мог лишь держаться за ребра, еле дыша, ведь предыдущая попытка «что-нибудь» сделать закончилась крайне плохо. Лу, тем временем, уже принималась за перепуганного Полито: встряхивала его, что есть силы, за предплечья и просила: «Поло, пожалуйста! Черт бы тебя побрал, не стой!». Но Бенавент стоял остолбеневший, замерший, с расширенными от страха и паники глазами, и сдвинуться с места не мог. Все пытался нащупать что-то в рюкзаке. В итоге Лу психанула, разозлилась, послала всех к черту и, отпихнув Карлу, Гусмана обняла (со второй попытки, правда; в первый раз он так зарядил по воздуху, что без проблем сломал бы ей ребро). И вдруг среди безумия и хаоса возникло какое-то люцидное окно, просвет: на несколько секунд крики стихли, удары прекратились, Гусман напрягся и рвано отчеканил: «Лу, уйди. Сейчас же!» Он не просил ее — приказывал, а Лу не повиновалась. Карла нетипично-несдержанно ругалась на Андера и умоляла оттащить подругу от слетевшего с катушек парня. Каэтана растерянно прижимала тыл ладони ко лбу, причитая: «О, боже, разве охрана не должна вмешаться? Как он вообще вошел?» Надя же не могла ни пошевелиться, ни вымолвить хотя бы слово: так ужасна была картина, развернувшаяся на ее глазах. На периферии сознания мелькнула мысль: «я бы так не смогла». Тряхнув головой, чтобы прогнать непрошенное воспоминание, она глухо подмечает: — Ты удивишься, но твои деньги не спасут меня от провала на экзамене, Валерио. Мне тоже надо готовиться. — Ну, это тоже спорный вывод, Надя, у всех есть цена. Просто у одних она больше, чем у других. — Нехотя выпрямляя спину и озираясь вокруг, Валерио ухмыляется точь-в-точь, как Лу в тот день, когда Мартин повысил ей оценку на полбалла, а Надю успокоил: «быть второй в классе — не трагедия». — Как, кстати, звали того препода, которого подкупила Лу в прошлом году? Он еще тут работает, не знаешь? Хотел бы я на него посмотреть. — Мартин, — Надя нетерпеливо склоняет голову набок. — И нет. Его уволили. Не уходи от темы. Библиотека полна света и до одури напоминает Валерио его собственный дом: там тоже на 360 градусов белизна и чистота, аж противно. За панорамными окнами, на стриженной лужайке расхаживает рыжий Мейн-кун по кличке «Санни» (в переводе — солнце). Оборачиваясь на каждого проходящего мимо ученика или учителя, он по привычке заглядывает им в глаза и надеется: а вдруг что перепадет? Раньше Валерио казалось это дикостью — в конце концов, где это видано, чтобы в такой элитной школе, как Лас-Энс, перманентно обитал непонятный кошак? — но теперь, спустя семь недель от начала семестра, ему уже сложно представить школу без рыжика-очаровашки. Не говоря уже о том, что даже Лу, при всей своей брезгливости по отношению к животным, не устает подкармливать попрощайку. На вопрос, почему этого кота она признает, а всех остальных — на дух не переносит, Лу никогда не отвечает. Ну и черт с ним. Оставив в покое кота, которого, наконец, подхватил на руки какой-то мальчишка из начальной школы, Валерио пытается сфокусировать взор на мусульманке и вспомнить, что они обсуждали до его «выхода в астрал», но не может. В мыслях застревает одно лишь слово — маргарита, но вряд ли в процессе изучения окислительно-восстановительных реакций они затронули тему цветов, имен или любимых напитков его сестры. — Может, встретимся после школы? — выкручивается Валерио. Надя выдыхает, прикрыв глаза, и мысленно считает до пяти. — Валерио, ты же знаешь, — она отворачивается к окну, за которым по коридорам школы мельтешат школьники, учителя, и мельком бросает взгляд на часы. 12:53. — у меня со временем сейчас полная беда, Омар ушел из дома, на мне и магазин, и отец, и… — мысль она не заканчивает, периферийным зрением заметив в коридоре знакомый силуэт. Валерио вскидывает брови и смотрит в ту же сторону, что и мусульманка. На его губах расцветает довольная улыбка, когда он понимает, что привлекло ее внимание (а, точнее, кто). Гусман стоит у своего шкафчика, выгружая из рюкзака лишние учебники. Лу не маячит рядом с ним впервые за утро, так что это идеальный момент для разговора по душам. — Можем сделать перерыв, если хочешь проветриться, пройтись. Я не против, — с намеком предлагает Валерио (никак не сдается купидон, хотя пора бы уже), но палестинка лишь мотает головой, открывая учебник на прежней странице. — Нет, продолжим. Времени и так мало. — Как скажешь.       

***

            13:16 Двухчасовой перерыв, придуманный администрацией школы для факультетов, самообучения или — в случае Валерио — сна, пролетает для Лукреции почти незаметно. Один курс сменяет другой, за уроком фотографии следует грамматика латинского языка — «мертвого, но восхитительно красивого, bombon», — и фехтование, которое по непонятным для Лу причинам не особо востребовано в Лас-Энчинас. Пируэты, стойки, атаки, выпады. Склонения и падежи, ракурсы и приемы акцентирования… Время за занятостью бежит неумолимо, и Лу некогда скучать. Тем более, ей некогда размышлять о том, что если Гусман — и Нано — правы, то убийца Марины, вполне возможно, сидит в одном классе с ними 24/7 (а порой еще и остается ночевать, играя в видеоигры до мозолей на пальцах). Иногда она, конечно, блуждает мыслями к утренним подозрениям и дважды даже целенаправленно залезает в чат, чтобы проверить, не привиделась ли ей фраза «Что, если он среди нас?», но сама идея о том, что кто-то из самых близких — Поло, Карла или милаха-Андер, — способен был проломить череп Марине, а потом спокойно прийти на ее похороны, соболезнуя убитой горем Лауре, слишком жуткая, чтобы обдумывать ее всерьез. Лу еще не готова (может, она никогда не будет полностью готова, но это нормально). Словно издалека она слышит, как Ребека бросает рюкзак от Карла Лагерфельда стоимостью в шесть граммов кокса на предпоследнюю парту и, присвистнув, подмечает: — Ну и рожа у тебя, чувак, — хмыкнув, Ребе приземляется напротив Валерио. — Ты будто полгода не спал. Пожимая плечами, Монтесинос молча спускает солнцезащитные очки с переносицы на стол и закидывает ноги в темно-алых брюках на парту. Откидывается на спинку стула, дернув плечом: мол, рожа как рожа, другой не завезли, к сожаленью. — У него каждый день такая рожа, — Лу реагирует автоматически и нет, лихорадочное штудирование интернета в поисках всего необходимого для парного костюма на Хэллоуин, ей совсем не мешает. — Другой и быть не может, если сутками торчать, — залезая в раздел винтажных платков, она продолжает, но легкое касание к локтю мешает закончить мысль. — Это как… Каэ протягивает ей телефон, предлагая на выбор два классический розовых костюма от Шанель — до неприличия похожих на экземпляр, в котором полвека назад Жаклин Кеннеди в последний раз появилась на публике в роли первой леди. В тот день Америка лишилась президента, а Джеки — мужа. — Какой? — шепчет Каэтана, и Лу подвисает на секунду, сопоставляя параметры: как по ней, модели абсолютно идентичны. — Тот, что справа. Материал получше, — пожав плечами, она возвращается к своей дилемме — выбору белого платка с цветочным орнаментом в духе Фриды Кало. — Это как американские горки: в один момент ты на вершине и все круто, а потом пуф, свободное падение — и уже по уши в дерьме. Нарко-Барби быстро встревает со своей поддержкой и легким отношением к жизни: — Эй, не слушай ее, — хлопнув Валерио легонько по щиколотке, она проявляет невиданную заботу, — приходи завтра ко мне на вечеринку, и мы быстренько вернем тебя на вершину кайфа. Оглянуться не успеешь, отвечаю. Лу бесконтрольно закатывает глаза, вздыхая, а Валерио растягивает губы в вымученно-унылой улыбке. — Я бы с удовольствием, но увы, — страдальчески он вздыхает, хватаясь за телефон, — в этот раз альпинизмом ты будешь заниматься одна. Я пас. Ребека опускает подбородок, глядя на него исподлобья, и даже теряет дар речи. Лу не сдерживает сардонической ухмылки. Конечно, ее братец пас, ещё бы. Мечась мыслями от одного черного кружевного платья к другому, она напряженно хмурится и, прикрыв на секунду веки, выбирает то, что дороже (эта подготовка у нее уже в печенках сидит, а Хэллоуин больше не кажется любимым праздником). Вверху экрана всплывает сообщение от Валерио.       Как тебе такой free fall, а?       Кажется, не так уж я и безнадёжен.       Есть, к чему стремиться. Лу жмет на текст в шторке уведомлений, и сжимает свободную руку в кулак: видеофайл в беззвучном режиме показывает, как Гусман превращает Нано в отбивную (ну, или стремится к этому).       Ошибаешься, Вал.       В твоем случае дно давно пробито.       Говоришь, как твоя мать.       Иногда и ей на ум приходят       здравые мысли, что тут сказать? — Пас? Погоди-погоди, ты, видимо, не расслышал. — Ребе оккупирует стул задом наперед, и Валерио отвлекается от переписки. Медленно она произносит, заглядывая ему в глаза: — Я предлагаю тебе вечеринку, на которой можно надраться так, что сам себя наутро не узнаешь, а ты говоришь… пас? Тебя подпольно перепрошили, что ли? — Ох, если бы, дорогая, это было бы слишком хорошо, — тяжело вздохнув, Лукреция нависает над партой брата как раз в тот момент, когда он, уже вовсю готовый поведать историю своей несчастной и опостылой жизни рядом с их лицемерной семейкой, открывает рот. — Его, скорее, закодировали. Да, братец? Валерио лишь тупо хлопает глазами, не желая отвечать на риторические вопросы, которые его сестра задает с одной лишь целью — чтобы отомстить. Отомстить за видео, снятое его телефоном как раз в тот момент, когда она умоляла всех и каждого о помощи (но никто ей не помог). Отомстить за неудобное напоминание, что вчера она хотела покончить с созависимостью и самообманом, а сегодня струсила и дала разрушительным чувствам еще один шанс, почему-то не желая понимать, что такие парни, как Гусман, не меняются, никогда. Не тратя энергию на чтение мыслей брата, Лу уточняет, не маскируя ехидство, и видео длиной в тридцать три секунды настойчиво светится в экране айфона, брошенном на парте: — Он наказан. Домашний арест на две недели. Никаких вечеринок, баров, ни-че-го, что помогло бы забыть, какое дерьмо — эта жизнь. Максимум, что ему светит — общество мисс Палестины, ведь она его репетитор, хотя это вряд ли плюс, — ухмыльнувшись, она добавляет, кинув нечитаемый взор на спину мусульманки, угрюмо конспектирующей учебник, — по мне так скорее минус. Ребека ожидаемо закатывает глаза и спрашивает, желая поскорее ее заткнуть: — Ну и что же ты натворил, проныра? Лу снова не даёт Валерио ответить, убивая попытку на корню: — Уснул на ковре в гостиной. — Наманикюренными пальцами она отбивает по столу краткую мелодию — видимо, для усиления эффекта. — С вискарем в обнимку. Когда отец вернулся из Гонконга, то споткнулся об него. Жаль меня там не было, я бы на это посмотрела. Уверена, ты был неподражаем, братик, — ехидно улыбнувшись, она пальцами сильно сжимает подбородок Валерио и уходит, качая бедрами в такт шагам. — И это все? — Ребека разочарованно вскидывает брови, глядя ей вслед, а Валерио мрачным видом прожигает дыру в спине сестры. — Пффф… Я думала, ты Пентагон взломал или что похуже. За такое даже нотации не читают. — Точно! Как я могла забыть? — Лу поднимает указательный палец вверх и разворачивается на 180 градусов вокруг своей оси. — Прямо под ним отец обнаружил три пакетика кокса по два грамма каждый, а прямо под его кроватью — годовой запас марихуаны. Может, в твоей семье, дорогая, это вариант нормы, но… Ребека раздраженно закатывает глаза. — О боже, ладно, ладно, я поняла. Хватит строить из себя ведьму. Вечеринка еще не началась. — Повернувшись к Валу, она шепчет нарочито громко: — Она всегда такая сука или только в полнолуние? Валерио только неопределенно пожимает плечами, а Лу запрыгивает на парту в среднем ряду, закидывая ногу на ногу. Кажется сумасшествием, насколько легко она наступила на свою гордость, желая помочь обезумевшему от горя и ярости Гусману. Вал не уверен, что, попади в подобную заваруху он, Лу проявила бы хоть толику самоотверженности. Рисковать ребрами для безнадёжного братца — безнадежное дело, да? — А тебе хватит строить из себя отребье и хабалку, — Каэ менее изящно пытается опустить Ребеку, и это режет слух как Лукреции, так и ее брату, так и самому объекту насмешек, но они молчат. Лукреция оправдывает это добродушием Граеры, Ребе — неприспособленностью к змеиному обществу, а Валерио… Валерио слишком хреново, чтобы еще и выпады новенькой анализировать, — Так ты себе друзей не найдешь, хоть каждый день вечеринки устраивай. Ребека резко выпрямляется, точно в ее позвоночник махом вгоняют титановую спицу без анестезии, и надвигается на еще одну раздражающую блонди-барби, угрожающе качая головой. Каэтана так похожа на Карлу — волосами, манерами и дружбой с невыносимой мексиканкой, — но главное отличие их в том, что маркиза даже до дежурных приветствий отказывается снизойти, а приспешница Лукреции во всю нарывается, желая блеснуть остроумием. — Кстати, перед тем, как звать всех на Хэллоуин, неплохо бы посмотреть в словаре, как пишется это слово, — Лу отвлекает Бормуху раньше, чем всезнайка Надя успеет вставить слово, а Ребе продумает план тихого убийства новенькой в стенах бывшего дома Гусмана. — Примитивом приличную публику не привлечь. — К черту приличия, детка, — Ребе запрыгивает на соседнюю парту, лисьи-хитро оскалившись. Лу скользит оценивающим взглядом по ее недоголым ногам под крупной сеткой. Детка, really? Пусть зацепится за угол и порвет свои чудовищные колготки. — И именно поэтому вы, барби, будете там лишними. Наблюдая их холодную войну, Валерио никак не избавится от дурного предчувствия. — Какая жалость, а мы уже подтвердили, — безвинно роняет Лу, и самодовольная улыбочка Ребеки теряется в растерянности, губы сжимаются в мрачную линию, а в хмуром взоре совсем исчезает желание веселиться и язвить. Лу ехидно приподнимает уголки губ. — Эй, ну что ты, не надо так морщить носик. И поднимать бровки. Будут морщины, дорогуша, а ботокс вам сейчас явно не по карману. — Чуть округлив глаза, Лукреция продолжает бархатно, певуче, наслаждаясь каждым звуком и каждой новой морщинкой на лбу Ребе. — Ты пустишь свою семью по миру.       Ну не мог же этот придурок во всем признаться Лу? — Что ты несешь, Лукреция? — Ну как же? — Каэ тоже недоуменно прикусывает губу. — У вас явно финансовые трудности. — Ребе никогда не узнает, как тяжело дается ей небрежность. — А иначе, зачем еще сдавать свой дом по почасовому тарифу, кому попало? — Ухмылка сползает с лица Бормухи. — Тем более, тем, кто едва-едва может потянуть ренту, не влезая в долги.       Мать вашу. Видимо, мог. Ткань пиджака Нади натягивается меж лопаток. — Лу, о чем ты? — Каэтана шепотом не понимает, да и куда ей? — О, поверь мне, милая, она знает. — Лукреция ослепительно сверкает винирами и бегло скользит по брату взором, а у того внутри все схватывает: тоже ведь приложил руку. Так хотел разбитое сердце склеить, что заигрался в Бога в попытках его разбить. — Правда ведь, Ребека? — Увы, понятия не имею, о чем ты. — Ребе отрицательно мотает головой. — Твои категории безумия мне не по зубам. — О, не переживай, это дело наживное, — подмигнув, Лу спрыгивает с парты и направляется прочь из класса: здесь ей больше нечего ловить. — Увидимся на party, дорогая, — трогательно коснувшись плечика Ребеки, она на миг оборачивается к задней части комнаты и всезнающе ухмыляется, целуя воздух по направлению к брату, — а тебе, Вал, я организую прямую трансляцию. Назюзюкаться до зеленых чертей не выйдет, но зато мыслями ты будешь в теме. Поравнявшись с первой партой, Лукреция механически сбавляет темп и умоляет себя молча пройти мимо. Просто сделать еще несколько шагов и выйти из класса, не обернувшись. Сделать вид, что нет ни обиды, ни злости. Но желание вырвать надменные мусульманские взгляды с корнем и тупыми ножницами пересиливает. — Кстати, дорогая, — под пристальным надзором брата и, конечно, нарко-Барби Лу склоняется над мусульманкой, что угрюмо конспектирует учебник, и обнимает ее со спины обеими руками. — И ты приходи, обязательно. — Валерио, навострив уши, смотрит на её загорелые ноги и края чулок, что выглядывают из-под коротенькой юбки, но на похоти сосредоточиться не может. Лу шепчет Наде на ухо вкрадчиво, но твердо, у той от напряжения инерционно расправляются плечи. — Вот только мой тебе совет, — из их разговора присутствующим ни слова не разобрать (на то и был расчет), но даже без точных данных ясно: праздные вещи там точно не мелькают, — когда в следующий раз решишь обнажить свои мусульманские прелести перед чьим-нибудь парнем, — Надя замирает на высоте вдоха, а черная гелевая ручка вздрагивает, будто от удара током, и оставляет жирную кляксу на идеальной строчке, третьей сверху, — убедись, что поблизости нет камер. Ну, или хотя бы свидетелей. Мы ведь не хотим, чтобы тебя забили камнями? — а голос у Лу до того елейный, мягкий, паточный, что мысли слипаются от сладости и не сбежать — хоть в окно выпрыгивай с отчаянья. — Жуткое зрелище, поверь. За два года в Абу-Даби я многого насмотрелась. Надя сжимает губы в тонкую, изломанную линию, стоически выдерживая словесный выпад Лукреции, хотя внутри и пережимается напряжением аорта. Лу же будто не замечает — только дожидается, пока ненавистная талибанша осмелится наградить ее своим фирменным взглядом, и подмигивает лукаво, словно они закадычные подруги с тысячей общих тайн. Выпрямившись в полный рост, она разворачивается на шпильках и быстро нагоняет Каэтану, что застыла в дверях с недоумением в глазах и скованностью в жестах. Каэ сгорает от любопытства и беспокойства и наверняка готовится начать допрос. Предчувствуя это, Лу мысленно придумывает более-менее правдоподобные ответы: можно без проблем откровенничать с Каэ, немного выпив, но на трезвую голову это куда сложнее. Но допросу сбыться не суждено (к счастью), ведь, едва покинув кабинет, Каэ замечает Поло на другом конце коридора. Очаровательно улыбнувшись, он жестом зовет ее к себе. — Я найду тебя позже, ладно? — Каэ, конечно же, тут же летит к нему на крыльях… дружелюбия? любви? детского восторга? Лу без понятия. Лас-Энчинас давно не подчиняется законам логики и бытия. Со смиренной ухмылкой наблюдая, как в очередной раз ее покидают ради Полито (причем раньше этим страдала Карла, теперь — Каэтана), она просто невообразимо хочет спать. Без собеседника глаза тут же начинают слипаться, в голову лезут бредовые мысли, и даже зевок едва удается прикрыть ладонью. Так бывает, если спать по четыре часа. Интересно, все пассии Бенавента будут иметь имя с буквы К? — Так, Нифер, успокой меня и скажи, что викинго-арабский перепихон удался, а у этой гарпии просто воображение разыгралось с самого утра. Сонливость спадает слишком резко. Почему-то кожа становится гусиной. Лу аккуратно прислоняется к узкому промежутку стены между дверью и внутренним окном и поворачивает голову вправо, в который раз поймав себя на том, что жучки для прослушки были бы неплохим пособием сейчас. Надя шикает тихо. — Палестинский, викинго-палестинский, извини. Ребека будто за пропущенную запятую и марочную орфографию извиняется. Лу думает об этом, невольно окунаясь во вчерашний день, и последствия не заставляют себя долго ждать. Из закромов больной памяти тут же вываливаются попытки Гусмана врать, глядя ей в глаза, и его глупо-опрометчивое «Я ушел, Лу. Я не смог, я выбрал тебя». Лу слишком хорошо помнит, как мечтала скинуть его ладони-кандалы со своих запястий, и как скулы сводило судорожной болью, а каждое слово оседало на голосовых связках ржавой металлической крошкой. И вот в чем вопрос: если такое испытываешь после почти предательства, то во сколько раз хуже, должно быть, боль от измены реальной, свершившейся? Лу до костей пробирает дрожь, и она быстро мотает головой: мысли материальны, а ей совсем не хочется узнавать. — Ты же ее слышала. Гусман ушел, — из уст мусульманки имя милого мальчика звучит мягко, до тошноты. Лу ей его не отдаст. — И, видимо, все рассказал своей девушке. Ночь они, судя по всему, провели вместе. — Что, блин? Находясь сверху, он вдруг понял, что барби-латино — его судьба? — До этого не дошло, — отвечает Надя и делает паузу. — Но может, это и к лучшему. — Лу хмурится недоуменно, наклоняя голову к проему и прислушиваясь тщательнее. — В смысле, к лучшему? — в недоверчивом тоне Ребеки дотошно отражаются все ее эмоции. — Ты видела, что он с Нано сделал, Ребе? — негромкий вопрос, затем категоричный ответ: — Чуть до смерти не забил. Кто так поступает? — Убитые горем братья? Ты не забывай, Нано проломил череп его сестре, — как бы невзначай напоминает Ребе, и Лу без особой радости с ней соглашается: источник слов не так важен, если они правдивы. После небольшой паузы Ребека уточняет: — Ну, в его реальности, по крайней мере. Чего ты от него ждала? Что он пожмет ему руку в знак приветствия и пригласит выпить пива на выходных? — Не важно, чего ждала я, Ребе. Важно, что реальность у всех одна, понимаешь? Одна. И то, что Гусман не может ее принять, не дает ему права устраивать самосуд. — Ну так помоги ему это понять, поддержи, я не знаю… Слышится хлопок чехла учебного планшета и скрип стула по полу: Наде явно надоел разговор. — Наподдерживалась уже, Ребе, хватит. Я пила, готова была попробовать наркотики, чуть не предала семью, и ради чего? — Надя чуть повышает голос, и в ее тон просачивается не просто недовольство — неприязнь, почти отвращение. Лу передергивает. — Ради человека, который настолько не контролирует себя, что готов убить? А дальше что? Он возьмется за биту, как в прошлом году, и пойдет бить всех, кто хоть раз косо посмотрел в сторону его сестры?       За биту? Как в прошлом году? О чем это ты? — Ну ты уж монстра-то из него не делай. Да, парень сорвался, но… Блин. Надя молчит несколько секунд, будто не знает, что ответить (или собирается с духом). — Иногда мне кажется, что Гусман уже им стал, — задумчиво произносит она, и в Лу что-то ощутимо надламывается. Надя уточняет, будто предыдущих слов было мало: — Монстром. — Лу, поднимая подбородок, тихо сглатывает, и последние сомнения в том, что мусульманка не умеет любить (никого: ни парней, ни братьев), идут ко дну. Надя умеет лишь выправлять, а потом восхищаться творением версии 2.0. Если не выходит, отправляет людей в утиль, ведь неправильными, сломанными они ей не нужны. — Не знаю, в какой момент это произошло, но я смотрю на него и не узнаю. Это не тот человек, которого я полюбила, Ребе, нет. Он жесток и неуправляем, он опасен. Пусть Лу носится с ним, если ей не жаль времени и сил, но с меня хватит. Гусман больше не моя проблема. Глубокий вдох, судорожный выдох. Лу обессиленно прикрывает веки. Кулаки становятся каменными — не разжать без боли, в ладони остро впиваются ногти. Наверное, ей стоит радоваться и плясать — Надя же проснулась, поняла, что Гусман ей никогда не был нужен, угроза ликвидирована, — но все наоборот. Хочется ворваться обратно в класс и встряхнуть «самую умную и всегда правую» за плечи так рьяно, чтобы звездочки полетели из ее пустых и высокомерных глаз. Хочется процедить, отвесив ей гулкую пощечину: «Не смей называть его проблемой. Ты ничего не знаешь». Хочется прошипеть Наде в лицо то, что мучает, изводит, убивает, но какой теперь в этом смысл? Лу заготовила столько вопросов на черный день, но уже и спрашивать не обязательно, чтобы получить ответы. Ответы ведь так понятны, так ясны.       А он тебе, правда, нужен, Надя?       А ты его любишь хоть чуть-чуть?       А если он умрет, ты умрешь? Трижды нет. Надя без него не умрет (даже на одну тысячную). Надя его не любит. Наде он не нужен. Хотя, ладно, нужен, наверное, все-таки, но другой, не такой взрывоопасный и вспыльчивый, не такой жестокий. Гусман нужен Наде хорошим и правильным, терпеливым. Никогда не ошибающимся и никогда не теряющим контроль. Этаким трафаретным принцем из книжек о любви. Надя принца своего любит (если вообще умеет любить, конечно), но не живого человека. — Шпионишь? — раздается над ухом. Лу вздрагивает от испуга и недовольно шепчет: — Блин, Гусман, напугал! — легонько ударяет его кулаком в грудь. В ответ Нуньер лишь плутовски улыбается, не держа себя в руках, совсем. Сквозь ластик обжигает ее кожу на бедрах горячими пальцами и, на поясницу надавливая, притягивает ближе, не оставляя вообще никакого пространства между. — Хочешь продолжить считать звезды? — шепчет он хрипло, добираясь до края ее чулок. Лу настороженно приподнимает бровь и озирается по сторонам, но никому до них дела нет. Гусман не нарушает правила игры, не превышает децибелы, чтобы не срывать ее промышленный шпионаж, но это и не важно, ведь Лу давно не разбирает ни слова из разговора за стенкой. — В прошлый раз ты остановилась на девятнадцати. Она помнит, как заметила Гусмана впервые (ей было десять, ему — девять), и отчаянно пытается понять, глядя в его голубые, почти не изменившиеся за семь лет глаза: как, ну как можно сказать, что он монстром стал? Насколько слепой для этого нужно быть? И как можно думать о ком-то, кого еще вчера любил, а потом спокойно выносить вердикт: «он не моя проблема, больше нет»? А как же время, проведенное вместе? А как же пресловутые чувства и сотни нарушенных норм? О какой любви может идти речь, если ты не можешь (и не хочешь) объекту любви даже другом быть? В 2012-м Лу и Гусман были едва знакомы, и единственное, что их связывало — сорванный урок природоведения и ожидание расплаты. В кабинете директора находились четверо: его мать, ее отец, Хулия (противнее учителей Лу никогда не встречала) и Асусена. Время тянулось бесконечно долго, и Гусман был спокоен, как танк — вскоре Лу поняла, почему; такие визиты к директору происходили с ним чаще, чем перерыв на обед, — а ее трясло крупной дрожью: первый выговор все-таки. Они сидели около кабинета. Вскрики биологички доносились из-за закрытых дверей, Лукреция вздрагивала на каждый ультразвук и сжимала раму стула так сильно, что белели костяшки. Сосредоточившись на своем дыхании, она не заметила, как Гусман исчез, но заметила — как вернулся. Не один. И огромный рыжий кот с зелеными глазами, сидел у него на плече, свесив лапы и мурча. Улыбнувшись от уха до уха, Гусман тогда сказал: «Лу — это Санни. Санни — это Лу» — и усадил кота ей на колени (она не успела выпалить, что ненавидит кошек). Он был первым, кто назвал ее «Лу» без разрешения — просто сократив длинное имя до двух букв, чтобы не напрягаться. Он стал первым, кому Лу это позволила, не ощутив необходимости спустить наглеца с небес на землю. — Гусман, мы в школе, не сходи с ума, — останавливая руку, ползущую к ней по юбку, Лу нехотя пытается отодвинуться. Она не прочь оказаться сейчас под таким же горячим потоком воды, как в прошлом феврале, вновь словить кайф от секса в публичных местах, растворившись в лавинообразных эмоциях, растворившись — хоть на минуту — в нем, снова почувствовать себя целой и забыть все случившееся за последние пять минут (в том числе, слово «монстр»), но возможная концовка подобного безрассудства ей совсем не по нраву. Гусман, наклоняясь, шепчет ей на ухо, прикусывая мочку на мгновение: — А если я скажу, что после тренировки еще не вернул ключ от душевой? — пальцами он всё-таки добирается до кружевного белья своей девушки и парой не самых невинных движений намеренно превращает ее ноги в вату. Лу судорожно выдыхает, закусив губу и невольно приближаясь: — Чтоб тебя, Гусман, это не честно, — приглушенно, сдавленно и не заботясь о том, чтобы не быть услышанной. Звуки в кабинете резко исчезают — похоже, их все же услышали, — но Лу, вот честно, уже плевать. — Я знаю, но я тебя хочу, — Гусман очарователен в своей прямолинейности, и голубизна его радужек вдруг напоминает Лу море у берегов Веракруса, в котором она так часто купалась в детстве. Там были высоченные пальмы, песок цвета молока, буйные волны и теплые приливы, и вода — соленая настолько, что не утонуть. — Не дай бог мы опоздаем на экономику, Гусман, — вкладывая свои пальцы в его ладонь, Лу предупреждающе качает головой, а Гусман облегченно улыбается от уха до уха, утягивая ее за собой. — Я тебя прибью, слышишь? Есть что-то странное в этом облегчении, будто своим согласием она отчего-то его спасает, отгораживает, но Гусман выглядит довольным, как Санни в момент кормежки, и Лу отбрасывает сомнительные мысли. Ведь каждый раз, когда он смеется или улыбается вот так, как сейчас, у нее гора валится с плеч, и сердце наполняется теплом, надеждой. Она знает, что все это периоды. Периоды счастья, гнева, мыслей о том, что было бы, будь любимый человек до сих пор жив. Периоды, когда реальность вдруг становится непосильной ношей и когда она же вдруг становится по плечу. Это моменты уверенности, похожие на радость, и моменты «мне так её не хватает». Напоминает пресловутые американские горки. Сначала резкий разгон, подъем — и вот ты уже вроде как счастливый, покоряешь волны доской для серфинга, готовясь горы свернуть. Затем критический спуск — вдруг теряешь равновесие, уши закладывает от крика, морская пена кроет болью с головой. И так за день миллионы раз, нескончаемая русская рулетка. Никаких фрейдовских стадий, никаких фаз, только ты и твои балансирующие по краю эмоции, которым ничего не стоит свести тебя с ума. Но ты не сдаешься, потому что ценность жизни ведь именно в этом — в кратких радостях, которые с каждым днем становятся все дольше, в минутах долгожданного покоя, когда ярость, пусть ненадолго, но отходит на задний план, в мелочах. — Я успею, — обещая, Гусман достает из кармана ключ от раздевалки и притягивает Лу к себе за талию. Безумно улыбаясь и преступно-маняще озираясь на совершенно безвинных (на первый взгляд) школьников, ни он, ни она не ощущают прицела двух пар карих глаз на своих спинах. Только на миг, на долю секунды, на ускользающее сквозь пальцы мгновение Лу оборачивается. Ловит взгляд бистрово-мусульманских глаз.       А если он умрет, ты умрешь? Отпускает. И теряется с монстром милым мальчиком в толпе.