Так любят тигры

«Какая же ты глупая скучная мышь, Престон. Наигрался он с тобой в любовь и ко мне, как миленький, прибежал. Ему женщина нужна, а не наивное бревно вроде тебя. Так что включи мозги и сделай уже, наконец, выводы, кто из нас на постоянной основе, а с кем так... поиграться на пару недель в ваниль». И фото. На котором Флоренс красноречиво трётся своей грудью о спящего меня. Всё-таки не перешагнула. Не смирилась, что ею пренебрегли и предпочли другую. Тем более ту, кого она стопроцентно считает тупее, страшнее и далее по списку. Становится даже как-то до смешного обидно, что женщина, которую я действительно уважал и выбрал, пусть и только для секса, оказалась очередной глупой дрянью, позорящей саму себя. — Мне почему сразу не показала? — спрашиваю, блокируя и откладывая телефон с сообщением, якобы уличающим в измене, в сторону. Фотография попросту не может быть свежей, ей минимум несколько месяцев. Волноваться вообще не о чем, но вот с Софией повозиться всё же придётся. Потому что она из тех, кто вечно сомневается. Сейчас даже не столько во мне, сколько в себе — всё ещё морально пасует, ставя себя в самый конец очереди, и не считает достойной. И от этой неуверенности её глупой выдержка трещит по швам уже. Пытаюсь поймать взглядом. Нет — прячется, зажимается. Не смотрит. Приходится с тихим, позволяю себе лёгкое раздражение, вздохом самому. Цепляю пальцами за подбородок, настойчиво вынуждая поднять глаза на меня, и тщательно контролируя интонацию, потому что как ни крути, но это она, а значит, всё же придётся наступить себе на горло: — Поверила? Молчит, неопределённо дёрнув плечами. Значит, поверила. И во взгляде такая потерянность, страхом густо вымазанная, что в виски моментально начинает долбить ярость. Вот за это, за взгляд этот её почти затравленный, я лживую гадину Купер, конечно, размажу. В порошок, блять, перетру и в унитаз смою. Только позже. Сейчас главное София и её явно взорванные абсолютным куперовским бредом мозги. В том, что до сих пор и после всего засомневалась во мне, допустила, что измена может оказаться правдой, приятного безусловно мало, если не сказать большего. Однако вопросы в этой ситуации прежде всего нужно задать себе — что ты, взрослый мужик, сделал не так и где в поведении своём допустил ошибку, раз девочка твоя всё ещё ведётся на такие очевидные провокации от бывших любовниц. В лоб, конечно, не говорил, тем не менее, казалось, действиями давно всё предельно ясно продемонстрировал, расчертил чётче некуда. Только и осталось, что табличку на шею повесить с надписью «Собственность Софии Престон». К сожалению, в случае с Престон работает, видимо, только в лоб. Чтобы дошло, наконец. Что ж, хорошо. Раз по-другому никак, придётся в лоб. — Фотография старая. Доказательств этому у меня нет, тебе придётся просто поверить. И это единственное объяснение ситуации, которое я ей даю. Всё просто — она должна доверять мне и моему слову. Если в отношениях нет доверия, нет ничего. Оправданий тоже не будет. Потому что ты или сразу выстраиваешь свои взаимоотношения с женщиной так, что её границы дозволенного заканчиваются лишь постелью, и дальше она лезть не смеет. Или отдаёшь себя всего с кишками, как в тех самых фильмах про любовь, которые она смотрела в детстве. И если всё же второе, априори не можешь трахать кого-то ещё. София должна это усвоить. Ведь как раз у неё границ дозволенного просто дохрена, а лезть ей позволено буквально везде. — Злишься на меня? — тихо, как-то даже с отчаянием выдыхает. Блять. Ну что за идиотские вопросы. За что злиться? За то, что одной не самой умной суке раздутое самомнение прищемило, и она решила таким вот образом поглумиться, чтобы гордость уязвлённую не так сильно припекало? С любой другой на этом месте разговор уже был бы окончен. Потому что из возраста, когда в детский сад играют и сопли по десятому кругу на кулак наматывают, я вышел уже давно. Однако передо мной София. Так что от неё жру и это — весь этот её мозговынос от отсутствия опыта. Наверное, и не такое ещё сожрать готов буду. И раздражение своё заталкиваю поглубже, потому что ничего не имеет значения, когда она смотрит вот так — словно взглядом сразу по сердцу лупит. — Глупости говоришь. Сюда иди, — обхватываю за запястья и требовательно тяну, вжимая в себя. Сразу в кольцо рук. Не сопротивляется, наоборот — с готовностью доверчиво жмётся ко мне, как какой-нибудь котёнок, тычется лицом в небритую щёку, ластится. Дурочка смешная. Ну куда я вообще денусь от неё вот такой? — Реветь будешь? Мотает отрицательно головой, но по тяжёлому дыханию слышно, что на грани. А значит, реветь всё же будет, просто пока ещё есть силы храбриться. — Посиди со мной вот так, пожалуйста, — просит почему-то шёпотом, согревая кожу шеи теплом своего дыхания. Ничего не говоря, прижимаю её к себе ещё сильнее. Ненавижу женские слёзы. Но в случае с Софией даже они воспринимаются иначе. Она словно шаг за шагом перенастраивает во мне что-то так, что сейчас я предельно чётко знаю — всё, что попросит, сделаю. Хотя бы ради того, чтобы ей стало легче и спокойнее. — Я так сильно испугалась... — её голос дрожит, ломается, и я сразу чувствую влагу у себя на груди. — Ну... Что это всё правда... И что это конец... И что ты... С ней... Дальше только судорожные всхлипы и её, словно в попытке удержать, вцепившиеся в мою водолазку пальцы. Как будто у меня в принципе есть силы отодрать себя от неё и сделать хотя бы шаг. Сил давно нет — полная капитуляция. Ласково глажу её по волосам, но молча, давая выплакаться. Ей реально нужно это сейчас — выреветься, чтобы разгрузиться. Софии всего двадцать четыре. Конечно, ни жизни толком ещё не знает, ни людей и их гниль, ничего. Слишком она наивная и открытая миру девочка с сердцем и душой нараспашку. И когда очередное дерьмо случается, у неё почти всегда практически катастрофа. Особенно, когда дерьмо это не вписывается в её собственную систему жизненных координат и ценностей. Неиспорченная совсем. Хотя в этом как раз и есть её особенная цепляющая прелесть — в непосредственности и абсолютной доверчивости. И знаю я, что так по жизни трудно, намного проще циничной сволочью, однако эгоистично не хочу, чтобы она становилась другой. Одной циничной сволочи на нас двоих и без того уже достаточно. Но вот за слёзы Софии хочется наказать стерву с утроенным цинизмом и сволочизмом. Снова уговариваю себя потерпеть. Всё будет, просто чуть позже. — Успокоилась? — спрашиваю, когда громкие истеричные всхлипы сходят на нет, и София затихает в моих руках. Вместо ответа утвердительный тычок лбом мне в грудь. Ясно, вздумала стесняться за свои слёзы. Стыдно теперь посмотреть. Я заставляю. Мне глаза её нужны, когда говорить буду, чтобы дошло быстрее и наверняка. — Слышать готова? Не просто слушать. — Готова, — снова кивок. Внимательный глаза в глаза. Разве что не дребезжит вся, словно я ей сейчас удавку на шею наброшу и приговор суда выносить начну. Ещё раз — ну какая дурочка. Но понимаю, это всё оттого, что маленькая ещё совсем. Со временем, конечно, научится читать мужчин на раз и два. Даже таких, как я. — Других женщин нет, Соф. Есть ты. И пока ты есть, других не будет. — Хорошо. Взгляд не отводит, а потому я прекрасно вижу, как он загорается ликованием и такой безграничной, кристально чистой, невинной радостью, что нестерпимо хочется сгрести в охапку, зацеловать. Казалось бы, такое естественное желание — просто целовать женщину, без всякого сексуального подтекста. Ловить кайф от самого поцелуя и от ощущений, которые он даёт. А атрофировалось лет пятнадцать назад, пока Престон не явилась и не содрала загрубевшую кожу. Хотя нагнуть раком и выколотить всю дурь прям здесь, у стола в кабинете, конечно, тоже хочется. Но это подождёт. Потому что раз ситуация возникла, её нужно решать здесь и сейчас, чтобы в будущем мозги ни мне, ни себе больше не выносила. — Ты ведь умная у меня девочка, Соф. Понимаешь же, что до тебя у меня было достаточное количество женщин, и по вечерам я себе не дрочил, — говорю намеренно грубо, потому что сейчас нужно именно так, на что она ожидаемо слегка вздрагивает, совершенно непривычная к подобному. — Ты должна доверять и быть готова. И к таким вот провокациям, как это сообщение и фотография, и к тому, что мы можем встретить кого-нибудь ещё из тех... — торможу на мгновение, подбирая подходящую фразу, потому что «кого я трахал» для неё сейчас объективно уже будет перебором, — в общем, из тех, с кем я был. Когда пойдём ужинать в ресторан, или когда ты в очередной раз вытащишь меня в кино, или ещё где угодно. Понимаешь? И, может быть, какая-нибудь даже попытается тебя словесно задеть, — при мне ни одна не посмеет, конечно. Но не всегда София будет под моим присмотром, а потому вариант вполне реальный, особенно если учесть, что умственные способности некоторых я серьёзно преувеличил. — Ты просто помни, главное не в том, что они есть. А в том, что все они были. До тебя. Сейчас я только с тобой. И, кроме тебя, никого не будет. С этим разобрались? — разжёвываю чуть ли не по слогам, ласково поглаживая большим пальцем её скулу. — Если есть что-то ещё, какие-то сомнения, говори сейчас, больше я эту тему поднимать не намерен. Говорю, прекрасно в этот момент про себя понимая, что, если надо будет, подниму. Куда денусь. Ради неё хоть двадцать раз подниму, наступая себе же и своим словам на горло. Когда тебе почти сорок, а девочке, в которую ты на полном ходу влетел, двадцать четыре, хочешь не хочешь, приходится в каких-то моментах посылать свои принципы и учить её быть с тобой рядом. Пока до неё не дойдёт, и она не научится. — Почему? — спрашивает вдруг, а на лице вспышка чего-то напополам с энтузиазмом. Это что-то отследить и идентифицировать я всё же не успеваю. — Что почему? — уточняю, не совсем понимая, к какому из озвученных смыслов её вопрос. — Почему ты со мной? Мне бы разозлиться сейчас, психануть. Очевидно же ведь, что именно пытается вытянуть из меня. А мне все эти манипуляции женские осточертели ещё в двадцать пять, наверное, если не раньше. И позволять я подобное перестал тогда же. Но на неё не получается ни злиться, ни психовать. Наоборот, изнутри рвётся какая-то совсем уж глупая улыбка от её взбудораженного в ожидании приза вида. Такая она, конечно, ещё девочка-девочка в своём желании услышать. Поймёт обязательно потом, что слова далеко не главное. Но раз сейчас ей хочется, то пусть. Хочет — пусть у неё это будет. И приз, и пресловутая табличка. — Потому что люблю я тебя, дурочка.