Almost nothing

Солнце, нагло светящее прямо в глаза, Джейсон с детства не любит. Мама всегда заботливо мазала кожу каким-то дешёвым кремом от загара, если Дин хотел погулять на пляже при очередном переезде, на носу неизменные солнечные очки, а на голове – синяя бейсболка с прямым козырьком. Синий цвет стал его любимым, а одно солнце он всё же любил в старшей школе. И сейчас на нём всё те же солнечные очки и крем на лице и руках – единственных открытых участках тела. Жарко до невозможности, но на нём всё абсолютно чёрное: поношенные брюки, такой же пиджак с тёмной рубашкой под ним – мятой и небрежной. Но выглядеть он пытается важно и галантно, с прямой спиной сидя на одной из скамеек неподалёку от детского сада, не задерживая взгляд на ком-либо из прохожих или детей. Джейсон понимает, насколько странно это выглядит со стороны. Взрослый мужчина в чёрном у детского сада подозрений вызовет уйму, и его непременно вышвырнут отсюда охранники. Он готов к этому и, честно признаться, даже надеется на такой расклад. Он не хотел идти, не хотел наступить на те же грабли и снова стать нездоровым психопатом, который может кому-то навредить. Не хотел выслеживать кого-то и наблюдать за кем-то. И боялся, что его увидят, узнают и непременно забьют тревогу. Джейсон Дин для всех мёртв. Для всех Джейсона Дина разорвало на части у той злополучной школы самодельной бомбой. Никто не знает о том, что он жив. В Вестербурге дело почти сразу замяли. В тот день Дин даже в медпункт не обратился из-за отстреленного пальца – рванул домой, пробрался через окно в спальню и, уверенный, что отца нет дома, забрал его деньги и визитки. Сбежать не то что из города – из штата было единственным его выходом. Бинты, чистая одежда, снова бинты, звяканье монет из собственных накоплений... Побег не удался – почти сразу его отвезли в штатный участок, как только он покинул Огайо. Отца пришлось ждать несколько дней – даже в этом случае работа для него была важнее всего. Джейсон не ел ничего, а первое, что получил от отца – сжатые на шее руки и проклятия в свою сторону. Разбирательства шли недолго, да и мало кто знал, что Дин-младший выжил. Его «похоронили» на Вестербургском кладбище; все газеты пестрили статьями с красноречивыми заголовками: «Сын Бада Дина, не сумев совершить теракт в Старшей Школе Вестербурга, подорвал себя прямо на её пороге!»; «Взрыв у Старшей Школы! Детские обиды или желание повторить популярность Вестербургских самоубийц?». Его подозревали в причастности к самоубийствам Чендлер и Курта и Рэма, но доказательств так и не нашлось. В колонию для несовершеннолетних его отправили на два года. Вышел, не имея у себя ничего – ни денег, ни дома, ни отца. В голове когда-то давно мелькали мысли о поездке в Вестербург, пока он не узнал, что ему запрещён въезд в Огайо. Да и отец наверняка уже переехал в другой штат – Джейсону быть там незачем. Хотя, конечно, повидать кое-кого хотелось. Но... В колледж он так и не поступил, а постоянную работу не удавалось найти несколько лет – каждый месяц проходил с ожидаемой поездкой с места на место с желанием подработать хоть где. Без криминала. В девяностые было сложно найти такое. Друзей у него тоже долго не было. Знакомые быстро забывались, стирались из памяти, как те лица из детства. По наставлению одного из них записался к психологу, кто стал единственным, кто знал о его жизни всё и даже мог называть себя другом Джейсона. В какой-то степени даже лучшим другом. Он начал новую жизнь, стараясь не вспоминать о событиях старшей школы. Нашёл постоянную работу, – не без помощи своего психолога – Альфреда Уинстона, – посещал терапию; даже заводил пару коротких романов и пытался создать свою семью. Прошло одиннадцать лет с тех пор. У него работа, у него лучший друг, у него солнечные очки и, подводя к итогу, отстреленный средний палец на правой руке. И отсутствие своего имени в чёрном списке на въезд в Огайо. Он снимает очки, протирает пальцами глаза и видит знакомый женский силуэт рядом с мужчиной, к которым бегут двое маленьких мальчишек с восторженными выкриками «мама» и «папа». Это правда была Вероника. Совсем не изменилась. Всё ещё предпочитает синий в одежде, – его навсегда любимый цвет, – всё те же неизменные тёмные волосы, собранные в небрежный пушистый пучок. От этих знакомых черт лица, от знакомых губ и улыбки, от любимого в юношестве голоса дрожь по телу. И глаза. Он всё ещё узник её глаз. Ему хочется найти её потом; показать, что вот он, вот он я, что он изменился, что он не тот психопат с тремя убийствами за плечами... Мужчину рядом с ней он не знает. Но Сойер наверняка очень сильно любит его: нежно целует в щёки сначала детей, а после и мужа. И перед тем, как сесть в машину, на которой они и приехали, она смотрит на него. На Джей Ди.