Под опекой

Гарри проснулся от запаха печенья, апельсинов и тыквы, а также от милого смеха где-то за стеной. Он приоткрыл глаза и несколько секунд разглядывал, как по небесно-голубому потолку плывут облака, закрывая собой рисунки блеклых созвездий. Некоторое время пришлось потратить только проснувшемуся мозгу, чтобы понять, что такой вид не может быть в его чулане. События вчерашнего вечера накатили в тот же самый момент, когда он сел и огляделся вокруг. Большая светлая комната с кремовыми стенами, красивым потолком, большим окном, закрытым тёмно-синими шторами. Напротив окна стоял деревянный столик с плетеным парящим над полом креслом, по бокам от него располагались высокие полки в потолок, где ребёнок смог разглядеть множество книг. На столе, к его удивлению, стоял пустой глобус на золотой ножке. По бокам от огромной кровати с сапфировым постельным бельём и множеством белоснежных подушек, стояли такие же светлые резные тумбочки. Напротив кровати дверь, около неё — торшер. От лицезрения комнаты его отвлёк вежливый стук в дверь. Дверь открылась, и в пространстве показалась девушка. Вежливо поклонившись, она, шурша юбкой, подошла к окну, потянула на себя золотой канат, который был совершенно незаметен до этого момента, и, подойдя почти вплотную к кровати, ласково улыбнулась. — Моё имя — Мэй, — сложив руки на юбке, произнесла она, приседая в книксене. Гарри неловко кивнул головой, ловя очередную улыбку. — Юный господин, с сегодняшнего дня я назначена вашей личной слугой. Вы можете приказывать мне всё, что захотите, но ваши приказы не могут идти в разрез с приказами мессира. Гарри снова кивнул, разглядывая приятное лицо девушки. На вид ей было чуть за двадцать. Две тугие черные косы, перехваченные синими атласными лентами, были перекинуты через плечи и контрастировали с серым блеском глаз. Густые тонкие брови, пушистые ресницы очерчивали миндалевидные глаза, аккуратный носик, бледно розовые губы, чуть пухлые румяные щёчки и несколько родинок на левом виске делали девушку стоящую напротив ребёнка если и не богиней красоты, то красивейшей девушкой в мире. Удивление, охватившее ребёнка по пробуждению, сменилось глубоким смущением, когда девушка протянула руки к нему, ловко стягивая одеяло и подхватывая его, сажая на одну руку. Гарри несколько раз осоловело моргнул, не понимая, как хрупенькая девушка так легко тащит его куда-то. Да, он не Дадли, но всё же вес имеет! — Мисс, я мог… бы и сам… дойти, — пытаясь сползти на пол, пробормотал он, но был ещё сильнее прижат девушкой к черному хлопку платья. — Молодой господин, у вас голые ножки, а пол холодноват, — она приостановилась, несколько раз приподняла руку, на которой сидел мальчик, будто примериваясь к весу, — Сколько вам лет, молодой господин? — Шесть, — тихо ответил он, больше не делая попыток слезть. — Я думала вам четыре, молодой господин. Больно вы худой и маленький. Девушка, также не обращая внимание на смущение ребёнка, толкнула дверь свободной рукой. За дверью напротив кровати была ванная, как мог понять ребёнок. Служанка посадила его на стульчик, взяла с тумбочки два камня, положила их в пустую ванну, похожую на высокую чашку без ручки. Внезапно, в ванной начала подниматься вода. Ребёнок спрыгнул с табуретки, подбегая ближе, чтобы всё рассмотреть. Девушка перехватила его на половине дороги, приподняла за грудки, не мешая рассматривать первое в его жизни осознанное чудо. — Эти камни создал для нас господин Самайн, — с легкой улыбкой объяснила она, возвращая ребёнка на стул. Мальчик послушно остался на месте, рассматривая, как девушка закатала рукава и, поводив рукой под водой, достала оба камня, вернув их на место. Рисунки на камнях потухли. — Многие слуги не обладают магией, поэтому наш господин облегчил нашу жизнь вот такими рунами, — объяснила она, вытирая руки об полотенце и присаживаясь около мальчика. — Гарри кивнул, подмечая, что Мэй действительно дружелюбна к нему, а не выполняет приказ своего господина, которому она, кажется, благодарна по гроб жизни. Девушка помогла мальчику раздеться и посадила в воду. — Какой запах вы предпочитаете, молодой господин? — открывая дверцы резного шкафа, обернулась она на притихшего ребёнка, восхищенно разглядывавшего чуть серебристую воду. — Господин Кокидиус прислал нашему мессиру тра́вы в честь его праздника. Большую часть, разумеется, мессир забрал для зелий и настоев, но некоторые отдал нам в качестве масла для тела. Наш мессир просто мастер на все руки! Гарри кивнул, предполагая, что девушка может веками расхвалять своего господина, дай ей только волю. — Мне нравится запах ёлок, — честно кивнул мальчик, разглядывая резные дверцы шкафов. — Хорошо, молодой господин, — взяв с полки изумрудный флакон, ответила она, подходя к ванне и с некоторым трудом выдёргивая пробку. Переливающаяся в солнечных лучах жидкость была поднесена прямо под его нос, и мальчик, чихнув от неожиданного запаха, взял из рук девушки флакон, наклоняя его над кромкой воды. — Масло очень концентрированное, молодой господин. Если не желаете пахнуть, как метсавайн, то держите флакон крепче и капните три раза. Гарри перехватил флакон поудобнее, трижды опуская горлышко ниже, отмеряя три равные капли. Передав масло Передав масло, девушка улыбнулась, убирая косы за спину и засучив рукава выше локтя, взяла мочалку и кусок мыла.

***

Через час почти сухой Гарри Поттер разглядывал себя в зеркало. Ему дали другую одежду. Мэй сказала, что ту она сожжёт, чтобы не позволить возможным врагам выследить его по слепку личной магии, оставшейся на старой одежде. Беленькая рубашечка с кружевными воротничками сидела на нем, как влитая, что было даже удивительно. — Мессир вчера навёл такой переполох в доме своим появлением, мой молодой господин, — расчёсывая его волосы каким-то вычурным гребнем, сказала она, прикрывая глаза. — Вы уже уснули, и мессир распорядился отнести вас в вашу комнату и позвал к себе портного. Видели бы вы его перепуганное лицо! Он-то подумал, поди, что с праздничным костюмом что-то не так, дак нет, мессир приказал ему сшить несколько костюмчиков на вас на первое время. Пока я вас мыла, их принесли, — она поставила его на стульчик, застёгивая странные пуговицы на манжетах. Штаны ребёнку тоже понравились. На самом деле, он был ужасно удивлён и благодарен вообще любой вещи, что ему давали в руки. Когда процесс одевания был закончен, и из-за зеркальной глади на мальчика смотрел уже прилично одетый симпатичный дворянин, Мэй очередной раз подхватила его на руки, выходя из комнаты и прикрывая дверь. Гарри оказался в светлом коридоре, не свойственном для старинных домов, в котором, он был уверен, находился. Наполированный каменный пол отражал солнечные лучи, падающие с заколдованного потолка. Множество картин на стенах из какого-то светлого дерева чередовались с причудливыми гобеленами, в которых застывали целые истории, а также огромное количество цветов, парящие почти у потолка, изредка осыпающиеся наземь и сгорающие, не долетая до пола. Гарри не запоминал дорогу, ухватившись за шею девушки, несдержанно ахая и охая около очередных прекрасных пейзажей. — Эти гобелены плёл мессир, — подала голос в один момент девушка, заворачивая по коридору налево и спускаясь по каменной лестнице. — Я тогда ещё не работала здесь и могу сказать точно, что они старше моей бабушки. Ребёнок кивнул, переводя восторженные глаза на чудесный потолок. Вскоре, Мэй остановилась перед большой дверью, ручку которой оплетал вьюнок, передвигающийся куда-то влево. Девушка отряхнула юбки, приглаживая видимые только ей складки, пригладила волосы и, глубоко вдохнув, поставила Гарри перед собой перед тем, как постучать. Вьюнок замер, недовольно шевеля листьями, но потихоньку принялся переползать с ручки на раму картины, висящей почти у наличников. Аккуратно отворив дверь, она присела в книксене, не смея поднять головы. Гарри устремил взгляд прямо на стоящую около окна фигуру, медленно поворачивающуюся к ним. — Здравствуйте, — подал голос он, кивнув головой на манер поклона, но получилось это у него из рук вон плохо, вызвав скромную улыбку на белоснежном лице. Всего три шага понадобилось мужчине, чтобы пересечь огромный, по мнению ребёнка, зал. Самайн присел на одно колено, дабы не заставлять ребёнка задирать голову, весело улыбнулся, убирая вылезшую прядь из причёски мальчика: — Доброе утро, дитя. Я надеюсь, что твой сон был спокоен и сладок, а пробуждение не доставило огорчения, — всё также улыбаясь, говорил он. — Мэй, можете приказать принести завтрак в малую гостиную? Девушка склонилась ещё сильнее, складывая руки на юбке. — Сию минуту, мессир, — спешно произнесла она, почти испаряясь из комнаты, прикрывая дверь за собой. Гарри не знал как отвечать человеку напротив. Тот был слишком вежлив, а голос его полнился всеми нотами нежности и благосклонности к нему, к ребёнку, который ничем не выделяется. Этого пока он не понимал. — Хорошо спалось, спасибо за беспокойство, — он сложил руки также, как и Мэй за одним отличием, что юбки у него не было, и глубоко поклонился, прикрывая глаза Он стоял, стараясь не шевелиться, пока не почувствовал, что к его подбородку прикоснулись холодные пальцы и потянули вверх. Подняв голову и открыв глаза, он столкнулся с невероятной голубизной бездонных добрых очей, что смотрели на него с неким переживанием и растерянностью. — Дитя, я не желаю, чтобы ты приклонялся передо мною. Со вчерашнего вечера этот дом такой же твой, как и мой, — подбирая слова, говорил языческий бог, — а хозяева дома никогда не кланяются друг другу, запомнил, дитя? Мальчик кивнул, с сожалением провожая руку в перчатке. Самайн всё также стоял на колене, думая о чем-то своём. — Сейчас будет завтрак, — объявил он, вставая и предлагая руку ребёнку. Гарри с удовольствием схватился за неё, позволяя подвести себя к столу и усадить на высокий стул со спинкой. — Есть особые пожелания? Самайн присел в кресло цвета кофе с молоком, вытягивая левую ногу и блаженно зажмурившись, положил руки на подлокотники, оглаживая подушечками пальцев резные цветы. Мальчик забрался повыше на стуле, ближе к спинке, и заинтересованно посмотрел на мужчину. — Нет, у меня нет предпочтений, — покачал головой он, складывая руки на коленях. Самайн приоткрыл один глаз, осматривая ребёнка на наличие чего-то нового для себя, перекладывая одну руку на больную ногу, незаметно для ребёнка массируя колено. — Все дети любят сладости, дитя. Я не поверю тебе, если ты скажешь, что тебе не хочется чего-нибудь вкусного к чаю. Поверь мне, Мэй готовит просто превосходный чай, — медленно говорил он, заметив, что ребёнок не поспевает за его ходом мыслей и тоном речи. Гарри серьёзно посмотрел на него, от чего тот скромно улыбнулся, выпрямляясь в кресле. — На завтрак у нас овсянка с яблоками и земляничный чай, к которому подадут шарлотку. Искренне надеюсь, что яблоки ты жалуешь. Будто ожидая этих слов, в гостиную вошли ровным строем четыре девушки, принявшиеся расставлять блюда, а Мэй поднесла к Самайну заварник, из которого доносился чудесный запах. Мужчина кивнул, жестом показывая, что, налив чай, они могут быть свободны до следующего звонка. Кушали они молча. Мужчина полагал, что ребёнку слишком трудно далась смена обстановки, благородно давал время на осмысление, попивая чай. Малая гостиная была втрое больше гостиной в доме тёти и выглядела в сто раз прекраснее. Мальчик думал, что он скоро израсходует весь запас своего удивления на сто лет вперёд, но нет. Чудеса, кажется, заканчиваться не хотели, а отменный вкус хозяина дома радовал всё новыми и новыми дизайнерскими решениями. Нет, золота в доме не было, как и явных драгоценностей висящих тут и там. Их место занимали живые цветы, полотна и картины. Вот и малая гостиная выглядела так, словно была воплощением души мужчины, малознакомого, но уже симпатизирующего ребёнку. Светлое дерево стен здесь был чуть темнее, чем в коридоре, но также почти не выделялось за многочисленными книжными полками и вьюнком, облюбовавшим стену с большим окном. Стол стоял напротив входа и впереди камина из темного камня. — Ты можешь задавать мне любые вопросы, дитя. — нарушил молчание Самайн, привыкший, что за едой его обычно развлекают беседой служанки или редкие гости, не позволял себе открыть книгу, высказав своё неуважение к персоне в белоснежных рюшечках, и по этой причине взял на себя роль энциклопедии. Мальчик странно на него посмотрел, вытирая губы об предложенную салфетку, и, отпив чай, спросил: — А ваш дом большой? — Как знать, дитя. Он явно больше изнутри, чем снаружи, но до замка короля Артура явно не дотягивает, — позволяя себе усмехнуться, произнёс он, глядя на то, как забавно округляются глаза у ребёнка. — Мы немного в другом месте нежели привычная тебе Англия. — А, понятно, — как-то невнятно произнёс он, а Самайн сделал пометку, что потребуется научить мальчика искусству говорить так, чтобы твой шёпот слышали все в бальном зале. То есть чётко и ясно. — А слуг у вас много? — Десять горничных, несколько поваров и один смотритель — это все жители дома, кроме нас, — устраиваясь удобнее, отвечал он. — Помимо них у меня во владениях есть пять деревень. Сразу объясню, я не держу рабов, что очень модно было у вас, да и сейчас не теряет своего изыска в некоторых местах у нас. Но я предпочитаю называть их работниками или теми, за кого я несу ответственность. Они вправе уйти в любой момент, ибо свободны, как соловьи в роще у ручья, но они довольны своими условиями, а я счастлив, что довольны они. Садоводством я занимаюсь сам, как и лекарством, зельеварением, научными изысканиями, экономическим аспектом моей жизни и тех, за кого я в ответе. Лошади мои находятся на попечительстве хорошего человека из деревни, что в десяти минутах ходьбы. — А что мне можно тут делать? — наклонив голову в бок, дабы разглядеть лицо мужчины, наклонившего голову точно также в процессе разговора, задал вопрос Гарри. Сидеть так было неудобно и ребёнок поражался тому, как Самайн умудрялся так долго сидеть неподвижно, будто окоченев. Мужчина выпрямился, замечая, что ребёнок уже изогнулся в букву зю, задумался, прикусывая нижнюю губу. — А что ты хочешь делать, дитя? Самайн встал, отодвигая ногой кресло и подхватывая трость. Гарри заинтересованно проследил за быстрым движением, тоже соскакивая и быстренько нагоняя его. — То есть, я могу делать что угодно? Самайн повернулся к нему, ласково улыбаясь ребёнку и аккуратно смахивая с его лба волосы. -Как вы вчера сказали? Путь из закрытой комнаты? Хочу научиться! Ребёнок с сияющими глазами схватил опешавшего мужчину за руку, ощутимо повиснув на ней, а Самайн, пропав где-то на секунду, расплылся в улыбке. — Обычно, дети не любят учится. — А я люблю! — улыбнулся ребёнок, радостно заглядывая в светлое лицо взрослого. Мужчина аккуратно вынул руку из захвата, расправляя складки на рукаве. — За свою долгую жизнь, дитя, я впервые вижу ребёнка, попавшего в чужой дом и даже не просящего провести его по владениям, — немного разочарованно произнёс Самайн, перестукиваться пальцами по набалдашнику трости. — Ну раз тебе, милое дитя, так угодно, то прямо сейчас мы пойдём в библиотеку. Мужчина отвернулся от ребёнка, пряча улыбку от удивлённого взора малыша, медленно пересекая расстояние до двери, замирая, положив руку на рисунок плюща, чувствуя, как полы его камзола натягиваются. Гарри схватил его за кончик верхней одежды, сильно сжимая в кулачке и дёргая на себя. — Давайте лучше посмотрим дом, — пробубнил мальчик, склоняя голову. — Это, наверно, будет весело? Самайн вздохнул, ругая себя за такую мерзкую манипуляцию ребёнком, развернулся к мальчику, вынимая мятый кусок ткани из его руки, очередной раз присаживаясь на одно колено. — Я покажу тебе дом и владения вокруг. Мы должны будем вернуться к закату. Мужчина подхватил мальчика на руки, усаживая его на одну руку, нежно поглаживая ребёнка по спине. — Этот дом раньше принадлежал моему отцу и выглядел несколько иначе, чем сейчас, — начал экскурсию Самайн, медленно выходя из малой гостиной, останавливаясь в холле. — На первом этаже располагаются рабочие зоны. Залы для приёма гостей, большие гостинные и комнаты работников. Также отсюда можно попасть в оранжерею и зимний сад. Мальчик крутил головой, рассматривая двери. — Мне можно ходить в любые комнаты? — на всякий случай спросил он, разглядывая на мгновение застывшее лицо мужчины. Самайн остановился, перенося всю опору на трость, кажется, забывая, о чём говорил. — В любые комнаты, дитя, кроме моего, хозяйского, этажа, — тихо ответил он, возобновляя движение вглубь дома. Шаги его были тихие, совсем незаметные и летящие, и Гарри, раздумывая о том, как может так плавно двигаться хромой человек с грузом на руках, пропустил момент, когда мужчина, толкнув тростью дверь, вышел из дома, останавливаясь на каменной дорожке, уходящей вглубь сада. Гарри повернул голову, застывая в восхищении. Что такое сад тёти против этого великолепного места, благоухающего всеми цветами, которые раскидывались перед ними океаном. Мужчина приклонится, опуская ребёнка на каменную дорожку, ограждённую от пышущих клумб плетённым деревянным заборчиком, облюбованным плющом, как и в доме. Гарри схватился в опущенную руку, не веря своим глазам и ища оправданий у нежно улыбающегося мужчины. — Я не очень люблю резкие запахи, а посему сам выбирал цветы, — дал ответ мужчина на вопрос ребёнка, почему цветов так много, а запах такой нежный. — Вот например фиалки, — указал он на самые ближайшие фиолетовые цветы. — Их запах невероятно слаб, но очень гармонично сочетается с запахом кустов жасмина, которые растут около ограды… Мужчина медленно вёл его по дорожке, позволяя ему вдоволь налюбоваться цветением в не сезон, выводя мальчика в сады. Теперь уже ребёнок ходил, задрав голову, почти влюблённо рассматривая плоды яблонь, что склонялись над ними так низко, что стоило бы мужчине задуматься, то ровен час удариться лбом о яблоко. — Невероятно, — прошептал мальчик. Самайн не огибал ветки, склонившиеся слишком низко над тропой, нет, ветви сами пропускали своего хозяина, расступаясь перед ним, норовя лишь погладить его по голове листьями. Яблочный сад медленно перешёл в вишнёвый, который закончился садом кустовых растений. — Вы их сами выращиваете? — спросил Гарри, легонько сжимая руку мужчины. Тот кивнул, сильнее сжимая ручку трости и вытягивая больную ногу. — Я могу здесь гулять? — Разумеется. Двенадцать колон, стоящие друг напротив друга, обвитые вьюнками до самого капителя, словно предупреждали, что ты, путник, покидаешь райский сад и будь готов к чему угодно. Гарри поднял взгляд к самому небу, рассматривая надпись, бегущую золотыми буквами на белоснежных вратах, написанную на каком-то неизвестным для Гарри языке Заметив, что подопечный, задрав голову и сузив глаза, пытается вынести смысл из непонятных слов, Самайн улыбнулся, очень тихо переводя. — Чем ближе к совершенству каждый станет, тем ярче в нём добро и злее зло. Мой старый друг думал так, поэтому она здесь — незабытая и нетленная, его мысль, рождённая многолетними исхитрениями золотого ума. Мальчик кивнул, позволяя вывести себя за территорию дома, кинув напоследок восхищённый взгляд на закрывающиеся ворота и перебежавшую на изнаночную сторону ворот тень. Леса, бескрайние поля и маленькие речушки, перетекающие в озёра, цепь гор, где-то на горизонте поросший лесом до самых белоснежных макушек и в самых вышинах возвышающийся над камнями своей величественной гордостью и твёрдостью, которой позавидует даже мифрил, виделся город. Камелот, объяснили ребёнку. — Вы подчиняетесь королю? — задал вопрос мальчик, смотря на красивое лицо мужчины. — Нет. Я свободен, — отвечали ему, аккуратно подхватывая на руки и прижимая макушку мальчика к щеке. Их несильно дёрнуло в сторону, и ребёнок, перепуганно разглядывая клубящуюся тьму за ними, сильнее схватил мужчину за плечи. Но морок пропал так же быстро, как и появился, выпуская путников на склоне холма, с которого открывался вид на городок с ветряными мельницами и такими милыми маленькими домиками, что Гарри и думать забыл про свой недавний страх, разглядывая то, что видел исключительно на картинках. Самайн окинул взглядом принадлежавшие ему земли, замечая стремительно приближающуюся чёрную точку, которая с громогласным карканьем приземлилась ему на руку, которой он держался за трость, быстро перебежала к плечу, аккуратно перебирая ножками, и, усевшись на своё законное место, принялась болтать щёку господина. — Морок, я рад тебя видеть. Выспался? — спросил Самайн, под тихое хихиканье ребёнка. Ворон клацнул клювом, дёргая золото волос мужчины, обращая всё своё бесценное внимание ребёнку. Птица склонила голову, находя глазами взгляд ребёнка и посылая одни ему понятные взгляды, приветственно раскланиваюсь перед мальчиком. Самайн хмыкнул, опуская рёбенка на землю, аккуратно придерживая под руки, чтобы не допустить его падения: — Как тебе? Всё ещё не привыкший к тому, что голос, звучащий над головой, не означает, что его сейчас накажут, мальчик отшатнулся, бросая испуганный взгляд на мигом переменившееся лицо мужчины. — Я напугал тебя? Глаза мужчины затянул печальный туман, мутя чистый цвет неба, а в дрогнувших уголках губ затаилась печаль. Гарри моментально подумал о том, как легко расстроить мужчину, раз он опечалился лишь за фактом его возможного испуга. Гарри поспешил объясниться, замахав руками и задирая голову, вглядываясь: — Нет, что вы, я не испугался вас, просто вы так резко… — Ты всё равно испугался, — кивнул своим мыслям мужчина, обращая внимание на неудобную позу ребёнка, — в дальнейшем я постараюсь не говорить так внезапно. От этих слов ребёнок расстроился. Голос мужчины был очень приятен, словно мёд для ушей, а особенно на контрасте с громогласными воплями дяди Вернона или неприятных взвизгиваний Дадли. Он засунул руки в карманы, недовольно хмуря брови, ожидая, когда мужчина выйдет из раздумий. Самайн встрепенулся, нервно перестукивая пальцами по набалдашнику трости, и медленно, словно спросонья, огляделся и, взяв ребёнка за плечо, слегка направил его на тропинку: — Через час начнётся дождь. Стоит поспешить. Мальчик кивнул, бодро шагая в такт шагам взрослого, то и дело поднимая глаза и встречаясь с девственно чистым небом, на котором, кажется не было ни одной тучки. Странно, но ему правда стало казаться, что раз Самайн сказал, что будет дождь, то дождь не может не пойти…

***

За почти неделю жизни в особняке мальчик усвоил ряд особенностей и логических цепочек. Утром, ровно в десять часов, его шторы раскрываются и в комнату медленно входит Мэй, которая, как он понял, его личная помощница. И девушка была явно счастлива. На своём завтраке он приветствует Самайна, вечно улыбающегося и нежного, словно цветок ландыша… Сразу идут вопросы о том, как ему спалось и чего бы он сегодня хотел. Странный взрослый. Каждый день он проводил с ним, посвящая всё своё время и показывая все чудеса дома и земель. Сад невероятен, библиотека потрясающая, а малый зал, в котором обнаружился «музыкальный кабинет», просто чудесен. Чего греха таить. Весь дом и всё, что находилось в нём, жило по одному ритму, медленно плывя по потокам времени. Все люди здесь приветливые, никто не ругается и не повышает голос (хоть Гарри читал, что обычно господа кричат на слуг), все ласковы, аккуратны и доброжелательны. Даже когда он по ошибке забрёл на кухню, его никто не прогнал, чтобы он не мешал. Его всего-то посадили на маленький стульчик, дали ему чашку чая и кусочек шарлотки оставшейся с утра, попросив кушать аккуратно. Кажется, что каждый в этом особняке имеет лишь одну мысль — накормить Поттера. То Морок принесёт в клюве печенье и успокоится только тогда, когда ребёнок съест его, то горничная внезапно подаст ему во время чтения чашку чая и корзинку фруктов, то сам цветочный мужчина с нежной улыбкой принесёт коробку шоколадных конфет, которую Гарри делит между собой и девушками. По началу они пытались отказаться, но дитя было непреклонно, и им с тихим вздохом, но полными глазами счастья пришлось согласиться. Днями позже ему объяснили, что шоколадные конфеты в их мире стоят ужасно дорого и господин, скорее всего, крупно тратиться. Тогда малыш Поттер пошёл просить Самайна не покупать сладости, чем вызвал у него удивление. — Деньги не имеют значения. Да, эту фразу последнее время он слышит слишком часто. Как он думает, когда тебе немного за двадцать, а мужчина выглядел исключительно молодо, деньги действительно не имеют значения. Вот когда ты вырастешь, то тут уже хоть стой, хоть падай. Вчера он узнал, что его завтрак совпадает по времени не с завтраком мужчины, а с его чаепитием перед работой. — Разве аристократы не любят нежиться в постели? Самайн поставил чашку на стол, нежно улыбнулся, прикрывая глаза, и ответил, что он просто особенный. Гарри про себя пометил, что очень особенный, рассматривая, как взрослый аккуратно поглаживает колено левой ноги. Итак, деньги — не главное, кто рано встаёт, тому бог подаёт и самое главное — пунктуальность правит миром. Неделя пронеслась как час, закружив дитя в круговороте размеренной и степенной жизни, всё дальше и дальше унося его от чулана под лестницей. Вчера чисто для интереса он спросил у мужчины за дневным чаем о нахождение здешнего чулана. В тот момент он мог наблюдать за стремительно ползущими золотыми бровями вверх и непонятным, но немного оскорблённым лицом. — Зачем тебе, дитя? — спросил мужчина, убирая чашку подальше от себя и сверля ребёнка тяжёлым, как грозовое небо, взглядом. Кладовка оказалась раза в два больше дома Дурслей и раз в семь чище его прошлой комнаты. Аккуратные стеллажи, доверху заставленные коробочками и склянками. От каких-то стеллажей веяло прохладой, а от других наоборот тянуло жаром. " Это, значит, холодильник и печка у них такие» — кивнул своим мыслям Гарри, поворачиваясь в сторону подпирающего дверной косяк мужчины. Кажется, он устал: нога вытянута, руки сложены на груди, голова прислонена к двери затылком, а на лице застыло странное выражение, которое он ещё не видел, но интерпретировал, как тоску или печаль.

***

Кабинет, погруженный в темень, освещаемый тремя единственными свечами, горевшими столь долго, что по канделябру, временами выплёскиваясь, бежали восковые змеи, застывая каплями на серебре. Под канделябр, по всем законам безопасности, был поставлен поднос, на котором, давно остыв, стояло несколько блюд. Игнорировать существование ужина, а чаще всего и обеда, Самайн научился ещё в раннем детстве и ничего кошмарного в этом не видел. Да, растущему организму нужно много энергии, чтобы развиваться, но за лет как сто он не вырос ни на дюйм, что в целом было не столь трагично, но всё же он оставался ниже почти на пять сантиметров Асмодея. Да и его королевское величество не является самым высоким. Дописав, он поднял голову, тоскливо оглядывая бесчисленное количество скреплённых бечёвыми нитками бумаг, одними глазами ища коробочку с сургучом. Она нашлась на другой стороне стола, и мужчина, недовольно вздохнув, потянулся через всю поверхность, аккуратно перекладывая документы с крышки ящичка на край. Приподняв резную коробочку, мужчина, уперевшись коленом в столешницу, попытался выпрямиться, но внезапная вспышка боли, поразившая левую ногу, заставила Самайна вздрогнуть. Поднос с едой опасно звякнул, двигаясь со скользящими книгами. Мужчина провожал бумажную лавину задумчивым взглядом, раздумывая о том, что из этого получится. Так и не выпрямившись, он в отчаянном рывке подался вперёд, ударяясь рёбрами об край стола и, хватая край подноса свободной рукой, вызвал целую цепочку крушений. Документы, так любовно раскладываемые в стопки, рухнули, осыпаясь на пол. Надменно хмыкнув, мужчина, уперевшись на локти, встал со стола, присаживаясь на подлокотник кресла, взмахом руки вызывая волну сырой магии, опутывая нитями и возвращая вещи на места. Листы документов разглаживались и, танцуя, отправлялись к шкафам, раскладываясь по темам. Тяжко вздохнув, мужчина опустил поднос на пол, обхватывая ледяными пальцами тёплое серебро, плавно вставая и подзывая к себе трость. Тёмная комната, по размерам похожая на малый музыкальный зал, разделённая ровно на две части лестницей, ведущей на нулевые этажи и прикрытой свисающей с потолка бордовой тяжёлой тканью, была несменной обителью мужчины с тех пор, как дом перешёл в его владения. Напротив двери скрытый за лестницей стоит массивный рабочий стол из тёмного дерева с резными ножками. По обе стороны от стола, около стен, такие же тяжёлые шкафы, забитые доверху бумагами и книгами. Самайн скользнул взглядом по темноте, поднимая руку с канделябром и освещая себе дорогу в спальню. Около закрытого окна стоит позолоченный телескоп и стоит он там столь давно, что вокруг ножек уже стёрся цвет пола, ярко контрастируя с досками под ним. Облокачиваясь на телескоп, валялся чей-то нераспакованный портрет. В свете огня блеснуло своей бескрайней пустотой зеркало, поглощая неяркий свет и отражая его тёмную фигуру и напольные часы, остановленные на семи сорока пяти.