Проклятое солнце

      В какой-то момент Йоко осознает, что терпеть не может передвигаться пешком. Яркое солнце неприятно палит макушку, шелестит листва и хрустят сухие ветки, а Суйгецу все никак не может заткнуться. Он тараторит с тех пор, как они покидают убежище, то и дело повисает у Саске на плече и отвешивает в сторону Йоко неприятные комментарии. Йоко напевает себе под нос едва слышно, делает вид, что не обращает на него никакого внимания, и вынашивает в голове план по убийству, должно быть, такой очевидный, что Саске вскользь замечает, что расстроится, если кто-нибудь начнет драку. Впрочем, считает Йоко, чтобы убить кого-то, драться вовсе не обязательно, приближается к Суйгецу вплотную и шлепает его по заднице.       Разумеется, воздух наполняется криками и проклятиями, Саске закатывает глаза, а Йоко громко смеется, запрокидывая назад голову. Солнце болтается прямо в зените, проглядывает сквозь листву и выжигает перед глазами белые пятна, но она продолжает смотреть, продвигаясь вперед по наитию. Суйгецу отвешивает едкие комментарии о здравии чужого ума, и Йоко, внезапно потерявшая к нему интерес, лишь пожимает плечами и затягивает заунывную песню.       Скорбь ее вьется между деревьев, стелется под ногами и исчезает в земле, и Йоко изо всех сил старается не моргать. Перед глазами у нее стоят белые и красные пятна, будто разбрызганная по скатерти кровь, в ушах шумит, а ноги кажутся ватными, и в какой-то момент Саске, точно заметив ее состояние, предлагает сделать привал. Суйгецу уговаривает его сделать крюк, прежде чем забирать Карин, и Йоко послушно плетется следом, пытаясь выстроить в голове план.       Пожалуй, они садятся слишком уж близко, так, что Йоко может чувствовать жар сквозь плотную ткань рукава, однако Саске делает вид, что не происходит ничего странного. Суйгецу будто бы тоже не замечает, присасывается к фляге и наконец замолкает на бесконечно долгие тридцать секунд. Время это растягивается карамельным сиропом, и Йоко кривит в отвращении губы, воображая, будто терпеть не может всякие сладости. В голове у нее смерть отца все еще не укладывается, словно все это – какая-то дурацкая шутка, и оттого, наверное, колючая ненависть никак не желает разрастаться в груди. У Саске на плече проклятая печать, от которой исходит слабый запах отцовской чакры, и Йоко давит желание прижаться к метке губами, вбирая собственные вставшие набекрень чувства.       Из-за игрушки Суйгецу они не успевают добраться до убежища к вечеру, так что приходится остановиться на постоялом дворе. Йоко тянет и тянет заунывную, скорбную песню, прячет ладони в рукавах и перебирает пальцы, поглаживая печати. Пилюли они глотает одну за другой, вовсе не придает значения густой боли в груди и пытается поймать призрачное ощущение, витающее вокруг. Ночь наваливается Йоко на плечи, давит на макушку, заставляя склониться, но всухую проигрывает. Ветер из распахнутого окна бьет в лицо, треплет волосы и обнимает за шею, и Йоко грудью наваливается на подоконник, точно собирается выпрыгнуть, и считает тусклые, мерцающие в небе над городом звезды.       – Ты злишься на меня? – дверь отъезжает в сторону с тихим шелестом, и Саске замирает у самого входа.       Луна ярко светит прямо перед глазами, напоминает слепящий свет отцовских лабораторий, и Йоко на мгновение чудится, будто она заперта в одной из тех отвратительных колб. Вода точно окутывает ее тело и мутит взор, ласкает раздраженную кожу и успокаивает бурю внутри. Йоко чувствует, как бурлит в ее теле ядовитая чакра, считает удары сердца до нового приступа и сжимает побелевшими пальцами пузырек. Она вовсе не понимает, отчего Саске задает ей этот вопрос, склоняет голову набок и медленно оборачивается, скользя взглядом по его светлой фигуре. Луна теперь светит ей в спину, высвечивает в темной комнате рваные серебристые пятна и делает Саске похожим на призрака.       – Я тебя ненавижу, – легко признается Йоко, поджимает под себя ноги и постукивает ногтями по стеклянному пузырьку, – ты поставил меня рядом со смертью.       В животе у Йоко горит, точно огненный змей пожирает внутренности и постепенно поднимается вверх, и она переводит взгляд на пустой пузырек. Саске стоит у верей, Суйгецу все еще развлекается, и сейчас вся эта комната – ее посмертное ложе, устланное цветочными лепестками.       Рванувшего в ее сторону Саске Йоко останавливает взмахом ладони, проглатывает надрывный кашель и громко поет, давая понять, что разговоры окончены. До самого утра она чувствует на затылке пронзительный взгляд, но больше не оборачивается, разглядывает звезды сквозь распахнутое окно и поет свои погребальные песни.       До южного убежища они добираются молча, даже болтливый обычно Суйгецу не произносит ни слова, то ли наконец-то считывая атмосферу, то ли попросту погрузившись в собственные размышления. Огромный меч, напоминающий скорее тесак, болтается у него на спине и то и дело скребет по камням, высекая рыжие искры, но Суйгецу, кажется, все равно, что его драгоценная ноша может испортиться. Парочкой слов они перебрасываются только в убежище, расходясь по своим делам, словно и здесь для каждого из них есть нечто неуловимо родное. Йоко уходит в сторону лабораторий, стоит им переступить порог, скрывается в коридорах и вдыхает удушливый запах подступающей смерти.       В лабораториях есть небольшой запас лекарства, так что Йоко сгребает все пузырьки, закидывает в рот несколько горьких пилюль и морщится, пережевывая. Пламя внутри немного стихает, обиженно лижет желудок и опускается, застывая тлеющими углями внизу живота. У Йоко нет времени на походы и чужие убийства, вот только отца теперь тоже нет, вместо него отголоски проклятой чакры, и она совершенно теряется, вовсе не уверенная в необходимости собственной жизни. В голове у нее по-прежнему пусто свистит, словно порывистый ветер уносит все мысли, а изо рта вырывается надтреснутый кашель. Йоко, признаться, плевать на Суйгецу и Карин, но Джуго с его проклятой чакрой может немного помочь, и она собирается поторопить Саске со следующим путешествием.       Несмотря на мрачные мысли, умирать Йоко совершенно не хочет, и оттого колючая тошнота мешается с удушливым жаром.       Она стоит, привалившись к каменной стене убежища и опустив воспаленные веки, и слушает шум бьющейся в берег воды. Пальцы Йоко едва заметно подрагивают, ядовитая чакра бьется в теле, и из горла больше не вырывается ни единого звука. Гендзюцу завершается смертью, оставляет ее выдуманное детское тело разорванным на куски, и оттого Йоко чувствует себя хищником-падальщиком, пришедшим полакомиться добычей. Запах крови щекочет нос, ощущается липкими солеными каплями на кончике языка, и Йоко невольно облизывается, проглатывая ядовитую горечь. Она, пожалуй, сходит с ума окончательно, самой себе кажется деревянной марионеткой с перерезанными нитками, и сердце ее черствеет и тухнет в клетке груди.       – Сколько до северного убежища? – пробравшийся мимо Суйгецу садится на корточки у кромки воды.       Йоко глаз не распахивает, слушает журчание, дыхание и шелест шагов, протяжно вздыхает и клонит голову набок, в уме подсчитывая расстояние. Выходит так, что, отправившись сейчас и не останавливаясь на передышки, они добрались бы к завтрашнему полудню, вот только Саске и Карин все еще разговаривают, убеждая друг друга в собственной нужности.       – Зависит от того, как быстро мы будем идти, – Йоко сжимает пальцами пузырек с пилюлями, потому что так ей совсем немного спокойнее.       Общаться с другими людьми она совсем не привыкла, и оттого, наверное, колкость Суйгецу вовсе не кажется ей обидной. Впрочем, сейчас он удивительно спокоен, только глядит проницательно, и от этого взгляда его чешется кожа под волосами. Она безразлично пожимает плечами, все еще разглядывает черноту под тонкими веками и представляет, будто бы все ее иллюзии настоящие.       Йоко воображает себя белой змеей у воды, свивается кольцами, примостившись на камне, и подставляет голову теплому солнцу. Йоко стоит, привалившись спиной к прохладному камню, прячет ладони в рукавах и перебирает в пальцах стекло пузырька, пока нечто внутри нее окончательно умирает. У Йоко, пожалуй, нет ни капли лишнего времени, потому что сама она понятия не имеет, как делать лекарство, и оттого кривая ухмылка сама собой расплывается на лице.       Отец, должно быть, хотел привязать ее к себе навсегда, потому что держал рецепт лекарства в секрете. Или, может быть, он поджидал, когда Йоко, став бесполезной обузой, самостоятельно сдохнет, потому что тело ее, ущербное и отвратительное, для его сути решительно не подходит. Вот только Йоко жива, а отец умер, и густое липкое непонимание обгладывает ее кости. Теплое солнце разъедает белую чешую, и змея навсегда остается лежать у воды, слушая кряканье уток и звон текущего ручейка.       – Ты ведь тоже такая, – звучит приглушенный голос Суйгецу, и Йоко распахивает глаза, – подопытная крыса Орочимару.       Он смотрит на нее пронзительным взглядом, слишком понимающим, будто видит точно насквозь, и Йоко вздрагивает и ведет плечами. Ей вовсе не холодно, но от непривычного Суйгецу мурашки бегут по коже, и разгорается огонь в животе. В голосе его нет ни укора, ни ненависти, будто Йоко и впрямь стоит с ним на одной линии, и оттого удушливый страх растекается в горле. Йоко вскидывает подбородок высокомерно, поджимает губы и не отводит взгляд, и Суйгецу понимающе хмыкает, отворачиваясь. Соглашение, кажется, между ними достигнуто, так что нет больше ни единого повода даже взглядом встречаться. И все-таки Йоко клонит голову набок и стирает с лица кривую усмешку, намереваясь представить себя в более выгодном свете.       – Тебе не стоит беспокоиться обо мне, – Суйгецу не смотрит на нее, сосредоточившись на воде, но Йоко видит, как на мгновение напрягается его спина, – я в любом случае скоро умру.       Слова Йоко падают холодными каплями на нагретые камни, впитываются в землю и прорастают ромашками. Саске и Карин покидают убежище, и обрывистый разговор окончательно затихает, обращаясь в вечернюю дымку, накрывшую плечи. Суйгецу встряхивает мокрую руку, и капли со звоном падают в воду, распускаются ровными кругами и исчезают, смешиваясь с замершим озером.       Шепотки за спиной Йоко слышит отчетливо, прячет пальцы в широких рукавах и ускоряет шаг, вырываясь вперед. В этот раз, точно Саске чувствует обуявшую ее тревогу, они идут быстро, не останавливаясь на ночлег, вот только бесконечные нагретые солнцем камни никак не заканчиваются. Йоко свистит себе под нос новую песенку, просто поет, перекатываясь с пятки на носок и делая вид, что готова взлететь, и в какой-то момент голоса за спиной делаются абсолютно неважными. Мысленно Йоко почти препарирует Джуго, как делает это обычно отец, шарит по лабораториям в поисках каких-нибудь документов и находит секрет собственной жизни. Йоко больше не представляет себя запертой в чертовой колбе с разъедающим чакру раствором, и оттого, наверное, собственное приподнятое настроение кажется ей таким отвратительным.       – Что это значит? – Суйгецу догоняет ее, но не обгоняет, склоняется, точно старается быть с Йоко на одном уровне. – Почему это ты скоро умрешь?       Йоко глядит на него вскользь, скашивает взгляд и пожимает плечами, не желая вдаваться в подробности. Песня ее обрывается, и тишина расползается по долине, стелется по камням и путает ноги, замедляя шаги. Йоко, оказывается, терпеть не может долгие переходы, потому что дыхание ее напрочь сбивается, в животе разгорается пламя, а пилюли, кажется, больше не помогают. Впрочем, думает Йоко, стоит только отдаться горячему чувству, и она навеки застынет в блаженной неге, сделавшись тонкой сброшенной кожей огромной белой змеи.       – Ты ведь сам это сказал, – Йоко сцепляет ладони в замок за спиной, клонит голову набок и слегка поворачивается, чтобы отчетливо видеть чужое лицо, – я такая же подопытная крыса, как и все вы. Один из ранних не слишком удачных экспериментов.       Лицо Суйгецу удивленно вытягивается, будто он не ожидает от Йоко таких откровений.       – И ты, – он подбирает слова осторожно, но все-таки оступается, запутавшись в собственной наглости, – тоже ненавидишь Орочимару?       Впрочем, с шага никто из них не сбивается, только начинает хохотать идущая позади Карин. Она виснет на Саске, словно ребенок, что-то болтает без остановки и, кажется, единственная чувствует себя на грани комфорта. Йоко же жмурится, мажет по Суйгецу внимательным взглядом и улыбается так широко, насколько только способна:       – А ты его ненавидишь?       Пространство вокруг будто на мгновение схлопывается, все исчезает и появляется снова, окрасившись более ярким. Солнце жжет макушку, алые волосы падают на лицо, и Йоко сдувает их, продолжая смотреть Суйгецу в глаза. Интимность между ними испаряется напрочь, взвивается в воздух горячее напряжение, и Йоко, запрокинув голову, принимается хохотать. Суйгецу же бурчит нечто о том, что она и впрямь сумасшедшая, скрывается позади, и шепотки снова вбиваются в голову.       Северное убежище пропитано сыростью и запахом страха, тишина блуждает по коридорам и вьется под потолком, заменяя привычные рокот и надрывные крики. Здесь больше нет ни единого человека, способного здраво мыслить, ни единого живого, кроме отчаянных ублюдков, вырывающих собственную смерть из глотки других. Йоко втягивает носом удушливый запах, ведет подбородком и выбирает коридоры почти наощупь, путаясь в белом однообразии. Она знает, где прячется Джуго, знает его привычки, но позволяет задравшей нос Карин вести. Йоко ведется на ее маленькую уловку, послушно сворачивает не туда и, ускорив шаг, устремляется в сторону подземных лабораторий.       Внутри темно и сухо, Йоко зажигает свет щелчком старого выключателя и замирает, делая вдох. Несколько расставленных вдоль стен колб портят картину, и выдох замирает в груди, но Йоко проходит внутрь, в самую глубь помещения и там находит еще одну дверь. Ее собственная маленькая лаборатория, заваленная рукописями и старыми образцами, кажется отчего-то детской игрушкой, и Йоко кривится, выворачивая полки и ящики. Несколько сосудов с испарившейся чакрой разбиваются на осколки у нее под ногами, пропитывается растворами бумага, и взвивается в воздух столб едкого пламени. У Йоко нестерпимо горит в животе, рвется наружу кашель, и кажется, что через мгновение они сама вспыхнет, рассыплется прахом, так что даже чешуи не останется. Йоко клонит голову набок, втягивает носом запах свежего пламени и оборачивается, складывая печати.       Перемешанная с питательным раствором вода вырывается прочь под звон стекла, падает на пол и тушит огонь, бьется волнами, точно рукотворное озеро. Йоко жмурится удовлетворенно, стряхивает с ладоней прозрачные капли и больше не пытается здесь что-то найти. Спасения для нее, должно быть, и вовсе не существует, и она снова поет, поднимая в воздух тучи кристалликов-брызг.       В нужном коридоре Йоко оказывается ровно в тот самый момент, когда наполовину обратившийся Джуго яростно вколачивает Саске в ближайшую стену. В горле у нее щекочет от смеха, слезы выступают в уголках глаз, и Йоко едва замечает оцепеневшую Карин. Суйгецу выруливает с другой стороны и замирает прямо напротив, кривится от шума, но влезть не пытается, позволяя Саске справится самому. Оглушительный грохот кажется ударами сердца, и Йоко высчитывает их и предвкушающе скалится, отмахиваясь от поднимающейся густым ядовитым облаком пыли.       Алый взгляд мажет по ней слишком быстро, чтобы Йоко успела заметить мелькающий в нем укор, и все прекращается разом, будто некто нажимает кнопку на пульте. Джуго делает два шага назад, оглядывается, и темнота с его кожи слезает, опадает засохшими листьями под ноги и мешается с грязью. Сдавленный визг заставляет Йоко поморщиться неприязненно, а затем снова раздается грохочущий лязг, и дверь его клетки захлопывается изнутри.       Хохот клубится в горле щекотной волной, и Йоко выпускает его, прячет ладони в широких рукавах и щурит глаза, высматривая момент, когда алое становится черным. Саске отряхивает пыль со штанов, натягивает разорванную напрочь рубашку и вовсе не обращает внимания на вспыхнувшее румянцем лицо Карин. Йоко давит желание разорвать его так же, как тряпки одежды, вцепиться в глотку ногтями и задушить, облизывает пересохшие губы и приваливается к стене, теряя равновесие всего на мгновение. Жгучее чувство собирается в животе, и Йоко мнет его пальцами и растягивает, будто собирается свить тугую петлю.       – Са-аске-ку-ун по-отряса-аю-ющи-ий, – Йоко специально тянет слова, чтобы вывести из себя всех здесь присутствующих, – правда же, Карин?       Вот только Саске отвратительно понимающе усмехается, и оттого хочется впечатать его лицо в пошедшую сеточкой трещин гранитную стену.       – Будто мне есть дело до твоего мнения, – фыркает Карин и отворачивается, взмахнув волосами, но Йоко все равно отчетливо видит ее покрытое густым румянцем лицо.       Собственноручно запертый Джуго непрерывно бормочет, забившись в дальний угол и обхватив колени руками, и Йоко, слишком резко дернувшая дверь на себя, смотрит на него придирчивый взглядом, пока металл врезается в стену. От удара осыпается часть потолка, слышится и исчезает недовольный визг, и снова в воздух взметается густая серая пыль. Йоко склоняет голову набок, перекатывается с мыска на пятку и потирает ладони, принимаясь насвистывать мотив старой песенки. Помнится, Кимимаро рассказывал ей слова, но их Йоко не помнит и оттого сочиняет собственные по ходу. Пальцы ее сводит в завистливом предвкушении, жар расцветает в животе огненным фейерверком и на мгновение становится трудно дышать.       Йоко, пожалуй, знает, что у нее опять ничего не получится, но Джуго вскидывает на нее испуганный взгляд, и на лице ее расцветает улыбка.

***

      В собравшейся компании у Йоко единственной достаточно денег, так что она снимает себе отдельную комнату, не желая слушать бесконечные споры Суйгецу и Карин. Оставшемуся с ними Джуго, кажется, решительно все равно на весь шум, гам и отвратительное безобразие, расцветающее с каждой прошедшей минутой, так что Йоко заталкивает поглубже чувство вины и отправляется в бар. Не то чтобы ей хотелось напиться, просто скребущее чувство разочарования давит на голову, сжимает тисками и ввинчивается прямо в лоб, проделывая в черепе сквозную дыру. Йоко опрокидывает в себя стопку саке, ловит заинтересованный взгляд официанта и машет ему раскрытой ладонью.       Разумеется, у нее ничего не выходит, точно в насмешку над всеми стараниями, только бьет по затылку тупая звенящая боль. Чакра Джуго жжет внутренности, и оттого кровавые пятна расплываются перед глазами. Жжение расползается в животе, мешается с искрами от саке, и Йоко тихо смеется, склоняя голову набок. Не то чтобы она в самом деле хочет напиться, вот только за первой стопкой следует еще одна и еще, и Йоко сыто облизывается, подзывая к себе официанта.       Под потолком развешаны красные фонари, и оттого стены кажутся рыжими, объятыми тлеющим пламенем. Йоко смотрит на свои руки, совсем не белые в этом свете, кривится и снова смеется, пугаясь отзвуков голоса в голове. Резная спинка высокого стула кажется клеткой, саке – легкой закуской, а официант, подносящий ей еще одну порцию, очаровательно улыбается, очевидно стараясь понравиться. Йоко улыбается тоже, облизывает острые зубы и касается его пальцев нарочито нечаянно, будто потянувшись перехватить угощение.       К горлу подступает тошнотворный комок, стены облизывают языки рыжего пламени, и где-то снаружи каркает черный ворон, разбивающий полночную тишину. Крики пьянчуг и звон чарок вбиваются, кажется, прямо в мозг, официант продолжает вопросительно улыбаться, и Йоко, выпив бутылочку залпом, встает и зовет его за собой. Замирает она у самого выхода, всего мгновение топчется в нерешительности, а затем теплый ветер ударяет в лицо, сбивая со щек пьяный румянец.       В противовес рыжему свету и алым фонарикам, на улице царит серая ночь, разбиваемая редкими желтыми окнами. Небо затянуто облаками, сквозь которые пробивается крошечное полнолуние, звенят висящие у входа в бар колокольчики и пахнет как будто цветами, рассыпанными по мощеной дороге. Йоко клонит голову набок, подставляет лицо теплому ветру и не сопротивляется вовсе, когда официант, осмелев, тянет ее в переулок. Поцелуй у них выходит болезненно липким, и Йоко неприязненно кривит тонкие губы, совсем не пытаясь избавиться от сладкого привкуса. Жар в животе остывает, а затем взвивается искрами, опаляя замерзшие щеки, официант тянет руки к ее бокам, и Йоко целует его сама, прихватывая зубами губу.       В комнату она вваливается немногим после полуночи, отирает покрытые коркой ладони о бедра и не сразу замечает рассевшегося на низком подоконнике Саске. Не сразу же Йоко соображает, что окно это выходит на переулок, насмешливо фыркает и треплет волосы, разметавшиеся по плечам. Отчего-то Саске напоминает ей верного пса, ждущего ее возвращения, и оттого смех искрами царапает горло.       – Суйгецу сказал, ты скоро умрешь, – голос Саске кажется призрачным шепотом в темноте, – это из-за меня?       Йоко, хмыкнув, подхватывает влажное полотенце, точно оставленное ради нее, вытирает лицо и ладони и стягивает испачканное кимоно, оставаясь в нижнем белье. Покрытый татами пол кажется теплым, и она делает пару шагов, приближаясь к окну, пока не встречается с алыми всполохами.       – Все когда-то умрут, – Йоко безразлично пожимает плечами, разворачивается на пятках и усаживается на пол.       Голову она нагло укладывает Саске куда-то между животом и коленями, протяжно зевает и опускает тяжелые веки. В животе у Йоко разгорается настоящий пожар, от нестерпимой боли хочется выть, и она затягивает старую песню, придуманную еще в детстве. Без слов и иллюзий, точно вверяя себя в руки чудовища, способного убить ее одним взглядом.       Йоко ощущает жар под щекой и затылком, снова зевает, прерывая мелодию, и теперь настает очередь Саске презрительно хмыкать. Впрочем, с места он ее не сгоняет, касается пальцами волос осторожно и принимается перебирать длинные пряди. Его прикосновения успокаивают, и Йоко чувствует себя кошкой, пригревшейся на коленях хозяина, и оттого, наверное, умиротворение захлестывает ее с головой.       – Знаешь, Саске-кун, – Йоко сонно зевает, подбирает босые ступни, и прикосновения падают ей на висок, – я ведь правда считаю тебя потрясающим.       Повисает длинная пауза, и Йоко заполняет ее новой песней, слишком тягучей для такой размеренной ночи. Сердце ее все грохочет, мерещатся жар на руках и горячие брызги, а Саске вдруг останавливается, накрывает теплой ладонью лоб и неуютно шевелится, усаживаясь удобнее.       – Ты сказала, что ненавидишь меня.       – Я тебя ненавижу, – соглашается Йоко, не открывая глаз, и ладонь его скатывается по лицу и ложится на шею, – поэтому обещай, что будешь меня защищать.       Ответа она дожидаться не собирается, сонно причмокивает, обрывая слова, и проваливается в уютную дрему. Сквозь нее Йоко чувствует, как выводит узоры на шее луна, ощущает дыхание на макушке и точно взаправду слышит слова, испаряющиеся с листьев предрассветной росой.