Проклят

      Князя Трубецкого задержали вместе со всеми, в первую ночь после восстания на Сенатской. Подобного исхода он ожидал куда больше, чем все остальные. Захваченный идеей восстания, этим желанным вихрем перемен, он всё же мыслил более рационально, нежели его товарищи. Да, его восхищала деятельность Пестеля, в чём он себе долго не хотел признаваться. (Впрочем, он как и все был убеждён, что руководить восстанием должен был именно Павел. И если б не его внезапный арест, всё так и было бы.) Стихи его дорогого друга Рылеева отзывались тихой светлой радостью в сердце. Эти чувства и мысли, это рвение, что захватили его тёзку Сергея Муравьева, Мишеля, Кондратия, Павла, братьев Бестужевых, Каховского, Оболенского и всех, кто бывал на их собраниях. Они будто пьянили их, словно вино, лишали возможности взглянуть на их дело иначе и подумать о неблагоприятном исходе.       Нельзя сказать, что его товарищи не имели сомнений или были самоуверенны чересчур. Просто они смогли отдаться идее, слепой вере в светлое будущее, жертвуя всем, чем можно. Трубецкой же более жил настоящим.       Тогда на площади он так и не вывел солдат на площадь и не вышел сам. Что это? Трусость? Отнюдь. Князь был опытным и смелым полковником, блестящим военным, он ни разу не позволял себе уйти с поля боя.       — Отчего не пошёл к своим? — большие синие глаза Николая Павловича сверлили князя пристальным взглядом. Сергею казалось, что в этих глазах он видит холодные воды Невы, ставшие вечным пристанищем для сотен погибших солдат. В этих глазах он видел смерть. И ему стало больно за те жизни, что уже не вернуть.       — Не хотел крови, — честно признался князь.       Он правда не хотел. Он видел, как расстреливают людей на Площади — военных и штатских — видел предсмертный ужас в их глазах, видел смятение на лицах солдат Николая, когда они узнавали в мятежниках своих знакомых и друзей. Сергей не смог смотреть на это спокойно, поэтому поспешил унести ноги. Со стороны это было похоже на бегство, вызванное желанием спасти собственную шкуру. Не без этого. Но в те минуты Сергей Петрович не думал о себе, мысли его были о том, что дело их провалено безнадёжно. Ужас, досада и гнев овладели им.        «Несостояшийся диктатор» забежал в дом, запер двери и прижался к ним спиной, будто стараясь не пустить смерть на порог. Каждый залп отзывался в его душе болезненным набатом, он вздрагивал и тяжело дышал.       «Вот так звучит погибель наша и наших славных дел... Господь помоги!» — такие мысли носились в голове Трубецкого. О том, какая тяжёлая судьба ждёт их впереди, он тогда не думал. Но сердце уже сейчас сжималось от грядущей скорби.       Сергей бормотал себе под нос стихи друга. Такие гениальные и судьбоносные, они принесли им тот самый исход, что Союз Спасения когда-то избрал себе сам:

— Судьба меня уж обрекла, Но где, скажи, когда была Без жертв искуплена свобода?..

***

      После казни друзей Трубецкой не мог найти себе места. Он до последнего не верил, что товарищей ждёт виселица. Глупо было уповать на чудо или того хуже на «государеву милость», которая не милостью и была. Но он не верил. Вопреки своему характеру и убеждениям, он впервые жил слепой сердечной верой, за которую когда-то осуждал друзей. Друзья…       Чудо всё-таки произошло. Трубецкого перед ссылкой на пару часов отпустили к семье под конвоем.* Сергей не знал, чем вызвана такая ошеломительная «милость». То ли заслугами Трубецкого перед Отечеством, то ли тем, что он дал заднюю на Сенатской. Не исключено, что князь завоевал расположение государя и тем, что не участвовал в Семёновской истории. Так или иначе, Сергей Петрович сначала решил заглянуть на квартиру к Рылееву.       Трубецкой поднялся по знакомой лестнице в сопровождении стражи. Как ни странно, дверь была открыта, а вот Натальи Михайловны с дочкой не было, лишь кое-кто из слуг крутился на кухне.       «Должно быть, вышли или уехали на время», — князь быстрыми тяжёлыми шагами направился в гостиную, где проходили их собрания.       Стоило ему ступить на порог, как в глаза бросился цветок, стоявший на подоконнике. Рылеев называл эти георгины «цветком жизни», каждый год они как по волшебству распускались в день рождения поэта прекрасным белым цветом. Глянув на цветы, князь содрогнулся: они завяли.       — Я их поливала всё время с мамой, а они вдруг недавно увяли, когда папы не стало, — Трубецкой вздрогнул от голоса Настеньки, так внезапно появившейся в коридоре.       У Сергея сжалось сердце. Он хотел утешить девочку, поговорить с ней, но та юркнула за дверь, чтобы позвать маму.       Трубецкой судорожно вздохнул и прошёл в гостиную. В душе князя поднялась целая буря воспоминаний. Как живые, зазвучали знакомые голоса:       — Серёжа, неужто ты знал? Я что, тебе показывал?       — Это я тебе показывал, ты позабыл!       — Интересуетесь императорским фарфором, Павел Иванович?       — Уходящая эпоха!       — Союз Спасения, господа!       Весёлый смех. Звон хрустальных бокалов. Запах игристого вина, радости и грядущих перемен. Кажется, он никуда не уходил, и не было всего этого кошмара. Они все сидят в гостиной Рылеева и делятся своими надеждами, эмоциями и переживаниями. Вот они, их лица, горящие глаза и нежные улыбки. Он видит их, как наяву, и не может оторвать взгляд от друзей.       Но тут в голове у Сергея Петровича зазвучал его собственный голос:       — Во Франции аристократов вешали на фонарях. Хотите как во Франции? Тогда всем присутствующим здесь висеть.       И голос Кондратия, заглушивший всё:       — Будьте Вы прокляты!       Трубецкой шумно выдохнул и осел на пол. К горлу подступил ком, в глазах застыли непрошенные слёзы. Нет. Не сможет он вернуть минувшие дни. И никто не сможет. Это он твёрдо знал. Сергей знал и кое-что ещё: боль за товарищей, скорбь и чувство вины будут терзать его всю оставшуюся жизнь. Он проклят своим лучшим другом как предатель, он проклят Отечеством как заговорщик. Князь проклят самой жизнью, и теперь вечно будет страдать от мук совести.       В 1856 году Сергей Петрович был амнистирован и восстановлен в дворянских правах. Некоторые утверждали, что они много раз видели человека, похожего на Трубецкого, на месте казни. Правда это, или одна из городских легенд, неизвестно. Истина осталась лишь в душе князя, ушедшего спустя годы вслед за друзьями.