Ответы Савады Иемицу

«Беззвучно горький смех на их устах застыл, Они влекут меня меж сорных трав и терний, Туда, под тяжкий свод, где тесен ряд могил… Три тени вижу я в часы тоски вечерней». Иемицу сидит один. Трезвость ему осточертела, нужно забыться, что б ему ни помогало в этом — алкоголь или работа. Забыться и забыть. Забыться и быть забытым. Иемицу сидит один. Вернее, один на один с границей между мирами, один на один с той ношей, которую должен выдерживать столько лет, которую пронёс через годы и километры. Эта ноша перетекает из свинца в железо, из железа в свинец; эта ноша пахнет персиками и кровью; эта ноша помещается в карман и не влезает в отцовский походный рюкзак. Отец смотрит с укором, пока Иемицу, пытаясь хоть чем-то себя занять, ножиком вырезает на деревяшке простейшие узоры. Руки ещё не забыли, как это делается. Отец смотрит с укором, а мать слабо улыбается. Иемицу смотрит на них, и те испаряются. Осталась лишь канарейка, но и та недолго наблюдала за скучным занятием. Родители вряд ли хотят скорого воссоединения, но постоянно наблюдают, постоянно маячат где-то на фоне, и их присутствие отмечается беспричинным ужасом и асфиксией. Они не зовут к себе, но напоминают, что всё в этой жизни катится к чёрту. Иемицу не боялся их, не боялся смерти, но — тайно — боялся судьбы. С ней не поспоришь, её не уговоришь, у неё ничего не выторгуешь. Ни себя, ни родных, ни даже несчастную канарейку, третьей тенью внимательно оглядывающую бывшего хозяина и дёрганно двигающую маленькой головой. Тени светятся, напоминая о неотвратимом, укоряя за потерянные минуты и глупость, и как же хотелось послать их к чёрту! Они страшат и не страшатся, и не понять, к чему они взывают своими печальными глазами, скованными жестами и вымученными улыбками. А может, Иемицу просто скучал. В моменты забытья всё исчезало, все уходили, но возвращение в реальность вновь било по голове всплывающими в памяти образами. Иемицу не боялся мертвецов, но противоречивые чувства вызывали в нём три вечных спутника, три призрака Леконта де Лиля. Он боялся судьбы. Он ненавидел прошлое. Он тосковал по былому. А всё же мать его любила, была к нему нежна, была участлива ко всем его состояниям. А всё же отец его любил, желал ему силы и шансов выжить. И канарейка не желала стать вечным символом идущей по пятам смерти. Если бы призраки не исчезали в моменты забвения, Иемицу бы, в пьяном угаре, старался дотянуться до них, хотя бы сказать, что скучает, безумно скучает! Безумно, боги, безумно! Какое точное слово! Поводив пальцами по свежевырезанным узорам, Иемицу решил, что ни к чему это всё, и бросил деревяшку в костёр. «И так же, с сумраком таинственно сливаясь, Три тени белые в немой и долгий час Мне сердце леденят, тоской в него впиваясь…»