Автобус

      Храмов проснулся от очередного толчка автобуса. Поднял голову от стекла, зевнул и протёр глаза. Глянул в окно. За окном проносился мокрый асфальт и темнота. Темноты было много, её можно было резать ножом – такая она была плотная. Не проскакивали взблески уличных фонарей, не мелькала линия разметки. Он оглядел салон автобуса. В салоне был необычный для автобусов полумрак. Необычный, потому что автобус не был рейсовым с комфортабельными сиденьями, а был простой, маршрутный, с дерматиновыми диванчиками и парой одиночных кресел у окон.       Храмов потряс головой. Куда он едет? Что за маршрут? Почему так темно и тихо? Тихо? Храмов прислушался. Да, тихо. Не было слышно даже шума мотора. Посмотрел в переднюю часть салона. Такая же полутьма, лишь угадываются очертания водительского закутка и сидящей рядом фигуры. Кондуктор? Что за автобус? Иномарка? Что движок так тихо работает… Вроде не должно быть в городе таких, жёлтые давно уже не ходят, да и у тех слышно было характерный звук дизельного двигателя. Да и салон больше похож на старый, «скотовозовский», как его в народе называли. «ЛИАЗ», вспомнил. Людей было мало. Лиц было почти не видно, да и смотрели все, в основном, в окошки или в пол. Некоторые что-то бормотали. Почему-то Храмову не хотелось вскакивать и выяснять обстоятельства, при этом он понимал, что это не правильно. Странно всё это было…       Из раздумий его вырвал вежливый голос рядом:       - Вы позволите? – На него смотрела сгорбленная бабушка с клюкой. Храмов инстинктивно подвинулся, хотя итак сидел только на своей половине сиденья. Бабушка присела, крякнув, поставила кошёлку к себе на коленки, а клюку меж них.       - Давно едете? – Повернулась она к нему, поправляя очки на переносице.       - Не знаю даже. Проснулся минут пять назад, а как попал сюда – не помню, хоть убейте вы меня.       Бабушка при этих слова горестно вздохнула, покачав головой:       - Да нет, хватит с меня уже убитых… - На пару минут она замолкла. – Одних-то не жалко – гадина фашистская, били-били их, а гляди-ка – не добили, выходит. А вот потом уже… Когда в милиции работала… Сколько ж я бандитов перестреляла – не счесть. А у кого-то ведь и мамы, и бабушки, и жёны, и дети были. – Она опять горестно вздохнула. – А посмотреть, ведь и они же убивали… Может, и не впрямую, а так, опосредственно. Вот украли они деньги у женщины – а ей семью кормить больше нечем было, так она сама в петлю полезла. – Храмов вспомнил, что подобное уже где-то слышал, потом вспомнил, где – фильм с Высоцким в главной роли. Бабушка меж тем продолжала:       - А один совсем мальчонка был. И семья-то у него богатенькая была, а вот поди ж ты – воровать пошёл, уж зачем, не знаю. А как ловили их банду – вместе с бандитами отстреливаться стал, вот его и… - Она махнула рукой, вынула из кошёлки платочек старенький и принялась в него шмыгать.       Храмов меж тем поймал себя на том, что о чём-то сам рассказывает, о своём детстве. Точнее, об одном эпизоде. Был он тогда в деревне у отцовской сестры двоюродной, и пошло они с соседским пареньком за камышом для стрел – как раз «Робин Гуд» по телевизору показывали, и вся детвора поголовно с луками и стрелами бегала. Из камыша стрелы получались прямые и лёгкие – обмотал оголовье изолентой для веса – и стреляй, вверх такая стрела летела метров на пятнадцать-двадцать, хотя ещё от лука много зависело. Было им тогда лет по десять-одиннадцать, шли они по тропинке, трепались о чём-то. И тут выполз из травы маленький, сантиметров двенадцать, змеёныш – по цвету, гадюка. Что им тогда в голову втемяшилось? Испугались они его, что ли? Сейчас Храмов не мог этого сказать. Они просто взяли палки и начали бить. И били до тех пор, пока он не перестал двигаться. Так и стоит сейчас перед его глазами его искалеченное, переломанное в нескольких местах тельце.       Много лет прошло, прежде чем он осознал, что они тогда натворили. А теперь при воспоминаниях волосы дыбом встают. И тельце это перед глазами… И словно смотрит этот змеёнок на него своими маленькими глазками, словно вопрошая – «За что? Ты, такой большой и сильный, что я тебе плохого сделал или мог сделать? Да, я ядовитый. Да, мог укусить. Но что я, кусал тебя? Я просто полз домой с прогулки, как и ты потом вернулся домой со своей прогулки. За что ты меня так больно?!» Храмов не находил ответа на этот вопрос. Сейчас это опять его кольнуло, снова под ложечкой засосало, да так, что волком взвыть хотелось.       А бабушка тем временем, успокоившись, положила ему на руку свою ладонь, слегка похлопывая:       - Ну, вы же детьми были, вот детский страх и взыграл. Что уж теперь. Может, он потом в человека переродился. – Она с улыбкой повернула к нему своё лицо, и Храмов с удивлением увидел, что оно стало светлее. Тем временем, она продолжила:       - А один раз мошенницу ловили. Пенсионеров она обманывала, деньги у них обманов выманивала. Брала деньги, продукты покупала, а чеки показывала больше, чем заплатила, а разницу в карман клала. А старики ей сами ещё приплачивали, чуть не со слезами – мол, какая же хорошая и приятная. А потом она обнаглела, и стала чуть не в открытую у них подворовывать – те за деньгами уйдут, а она по тихой стянет что-нибудь, до чего рука дотянется. Старики-то и памятью особой иногда не отличаются, да и зрение подводит… А потом и вовсе – травить их принялась да всё, что дома ценного было тянула. Полтора десятка стариков на её совести было. А уж девке-то внешность изменить – раз плюнуть, вот и не могли ей отследить. А уж как задержать пытались – вот она устроила нам. Она в каким-то карате в детстве занималась, али боксу её отец учил, не помню уж, так что отбивалась от ребят наших только пух летел. У Павлика пистолет забрала, стрелять принялась. Вот и пришлось её застрелить. А потом уж узнала я, что две жизни загубила – дитя она носила. А дома у ней бабка парализованная да племянник-инвалид. Да вот только трое стариков померли – не выдержали, как узнали, что обокрали их. Пришлось и бабке и племяннику помогать – у него родители в катастрофе погибли. Да вот тоже перед глазами стоит тот ребёночек, что в ней был, мне его Пантелеевна показывала, эксперт наш тогдашний. Я ведь знаю, что тварь эта девка была хуже некуда, а вот ребёночек… Он-то виноват разве, что у него мамка сволочь такая? Почто я его-то загубила?       - Не вы это его загубили, а мамаша его. Ну что бы этого ребёнка ждало? Родился бы в тюрьме, куда бы ему потом, с таким-то прошлым? А не поймай вы её – да не дай Бог кому-то такую мамашу… Одних любит, других губит… Не вы его убили…       На этих словах Храмов вспомнил ещё одно… Был он уже постарше, лет двенадцать. Пошли они тогда от школы на общественно-полезные работы – убирать мусор с газонов недалеко от школы. Газон был узкий, метра три в ширину, метров пятьдесят или сто им предстояло почистить граблями. Стояла осень, было уже темно.       Вдруг откуда-то выскочил черный котёнок. Ребятня попыталась его поймать, но он оказался ловчее – вырвался из «окружения», да вот уселся он посреди проезжей части и принялся намываться… Да вот только недолго. Летящий автомобиль быстро прервал этот процесс – водитель то ли не заметил его, то ли целенаправленно не отвернул. Тогда, как и со змеёнышем, Храмов не понимал ещё, чему он способствовал. Судороги у котёнка длились недолго. Следующий автомобиль переехал уже неподвижное тельце. А пацаны вокруг только угарали, да граблями его под колёса подталкивали. Да вот только на сей раз водители его объезжали. Сам он уже не помнил, чем это всё закончилось. Запомнил лишь, как дёргалось маленькое тельце после первой машины.       - Ну вот и тут, не ты же его убил?       - Но я мог его спугнуть, чтобы он убежал совсем. И не задавили бы его.       - Он бездомный был, наверное. Раз от вас так бегал. Не тот раз – так потом бы задавило или замёрз, или от голода бы помер.       - Или домой бы его кто мог забрать. – Уже чуть не со злостью выдавил из себя Марат. Бабулька посмотрела на него долгим взглядом, и вновь горестно вздохнула:       - Твоя правда, внучек.       - Хотя… Ну вот взял я котёнка через пару лет… Нет, не с улицы. Я потом о том чёрном быстро забыл уже. А вот тут у знакомых кошка окотилась, и взяли мы одного себе. – Храмов вздохнул. – Сволочью я тогда редкостной был. Хотел, чтобы спал он только со мной, закрывал его в своей комнате. Потом лужу под дверью каждое утро вытирать приходилось. – Он отвернулся к окну, где по-прежнему не было признаков какого-либо света или иных признаков дороги, кроме летящей мимо обочины. – Злость на нём свою срывал иногда. А он меня любил. Как меня бежал встречать, когда я из школы возвращался… Мявкал радостно, хвост трубой… - Марат не заметил, как слёзы закапали из его глаз. – Когда я на улице гулял, он чуть не с балкона прыгал – домой меня звал. А потом, в один прекрасный вечер, просто исчез. Вот только тут сидел, а потом смотрим – нет нигде. Звали-звали – нету. По подъезду искали – нету… так и не нашли его… И полгода он у нас не прожил… - Храмов вздохнул и смахнул непрошенные слёзы. – Я потом тоже быстро его забыл. А тут недавно вспомнился мне Снежок… И подумал я – а что с ним сталось? Хорошо, если подобрал его кто – ласковый он был. А если нет? – Он повернулся к собеседнице, а та лишь с улыбкой смотрела на него.       - Не переживай, внучек. Ты ведь итак уже себя извёл. Хватит уже. Что бы с ними всеми ни случилось – знать, на роду всё написано.       Храмов лишь вздохнул и отвернулся к окну. Перед глазами его стоял образ Снежка – и радостный, и игривый… И испуганно-затравленный, когда идиот-подросток за ним с тапком в руке по всей квартире гонялся. Открыл было рот что-то сказать, повернулся к своей попутчице, да пусто место было рядом с ним. Он вздохнул, и вновь отвернулся, глядя в окно, а видя лишь змеёнка маленького, да двух котят – чёрного да белого.       Из раздумий его вывело чьё-то похлопывание по плечу. Обернувшись, он увидел высокую фигуру, которая ранее сидела рядом с водителем.       - Ваша остановка. – Прошелестел – сейчас Марат понял истинный смысл этой аллегории – голос фигуры. Храмов не видел никаких признаков остановки, но встал. Фигура немного отступила в сторону, пропуская его к передней двери. Почему-то Храмов подумал, что к передней – это хорошо, к задней было бы очень плохо. Почему эта мысль пришла ему в голову? Он не знал. Он лишь двинулся в сторону выхода, понятия не имея, куда ехал, и куда приехал. Но лишь он поравнялся с дверью, автобус остановился, и дверь открылась. За ней была непроницаемая темнота, и Храмову стало страшно. Однако, он откуда-то знал, что если не выйти – будет хуже. И он вышел.       И тут же яркий свет ударил по глазам. Настолько яркий, что стало больно глазам. Так больно, что хотелось кричать. И он закричал…