Светлая королева

      Десять лет спустя

             — Уверяю вас, господин Абрамсон, отменять ничего не придется. Несмотря на сложившиеся обстоятельства и мой отложенный визит к вам в академию, все оговоренные лекции будут прочитаны в срок, — реагируя на звуки, никак не связанные с гарнитурой в ухе и с речью собеседника, смотрящего на нее из прозрачной глади большого проекционного экрана, Лайя вынуждена была отвлечься. — Непременно очно. Прошу прощения, господин Абрамсон, я переключу вас на своего агента, чтобы вы смогли обсудить детали, — не дожидаясь прощания, девушка мазнула пальцем по стеклу, смахивая собеседника за грань видимости и тут же вызывая иконку с подписью «Жан» в искренней надежде, что разница часовых поясов не сыграет в очередной раз против неё. Она только и успела отложить консоль, когда двери кабинета распахнулись, и внутрь ворвался вихрь из страха, отчаяния и надежды, сконцентрированных в крохотном тельце, с порога метнувшемся в её сторону. «Снова ничего не вышло», — сделала единственно возможный вывод Лайя, впитывая отголоски разочарования, настолько сильные, что они легко преодолевали любое расстояние и пробивали самые надежные щиты, ввинчиваясь в мозг ледяными иглами. Мика одним прыжком наскочила на едва раскрывшую объятия Лайю и прижалась к ней всей собой, уткнувшись в шею в отчаянном поиске защиты. Её всю колотило крупной дрожью, будто на грани обращения, хотя она не превращалась, оставаясь собой и, даже будучи до смерти напуганной, демонстрируя уровень доверия, путём взлётов и падений постигаемый годами. Тот уровень, который с некоторых пор существовал только между ней и Лайей. Влада она поначалу просто остерегалась, а после, когда начала понимать, что к чему, и вовсе стала бояться. С тех пор каждая попытка провести ритуал упокоения превращалась в пытку. И каждая новая неудача раз за разом била всё больнее. — Тише, хорошая моя, тише, — Лайя стала поглаживать малышку по голове, пытаясь успокоить, но не пуская в своё сознание засилье чужого первобытного ужаса, хотя Мика, прилипнув к ней в максимуме точек соприкосновения, неосознанно стремилась погрузить её в видения. Раньше абстрагироваться от такого напора было невозможно, но со временем Лайя научилась по необходимости защищать свой сознание, и стало легче. Но ненамного. — Всё хорошо. Всё закончилось. Ты в безопасности, малышка. В дверном проёме появилась и почти сразу же исчезла коренастая фигура священника. Несмотря на то, что они пересеклись взглядами всего на долю секунды, Лайе этого хватило, чтобы к ужасу Мики присоединился ещё и более осознанный, но от этого не менее разящий страх отца Николае. Мужчина был бледен до синевы и тоже дрожал, и это его состояние от Лайи не могли скрыть даже стены. В чёрном провале окон вспыхнуло лазурное зарево, окрасив реальность в цвета негатива, рёвом раненого зверя пророкотал гром, и девочка в её руках всё-таки обернулась черной кошкой, пропищав напоследок жалобное: — Tata este supărat… Din nou. «Не на тебя, котик, не на тебя он злится», — раньше принципиальная невозможность донести до мавки эту истину ввергала Лайю в отчаяние, из-за которого порой хотелось выть. Теперь подобные слова и мысли звучали холодной констатацией неизменного факта, из всех прямо или косвенно вовлеченных известного, пожалуй, лишь ей одной. Ведь только она всегда могла безошибочно определить, на кого был направлен гнев Дракона, не цепенея в процессе от непреодолимого желания сжаться в комок и раствориться, лишь бы не видеть и не ощущать. От того, что чаще всего в подобных ситуациях Влад злился на себя, легче не становилось. Хотя, пожалуй, сегодняшняя экзекуция отличалась от ей подобных, и страх в глазах священника, не впервые идущего с ними по этому пути, являлся вовсе не ментальной проекцией чужих вышедших из-под контроля эмоций. Это был осознанно переживаемый страх, у которого была вполне конкретная причина. «Неет. Влад, ты же не…» — начала Лайя, но оборвала мысль, зная, что не время сейчас. Бесполезно. Он не ответит и уж тем более не покажет ей, что в очередной раз пошло не так. Мика забилась в узкое пространство между стеной и книжным шкафом и желания вылезать оттуда не показывала. Дилемму между желанием остаться рядом с мавкой и необходимостью разобраться в произошедшем Лайя давно научилась решать без ущерба собственной совести. Подхватив со спинки кресла жакет, девушка поспешила выйти в коридор, заранее ожидая найти его пустым, потому как если отец Николае не желал даже случайным образом попасться ей на глаза, покорно ожидать от неё расспросов он точно не стал бы. Очередной громовой раскат прорезал ночь, гудящим эхом распространяясь над Карпатами и накрывая их невидимым и неосязаемым куполом, внутри которого переставали работать привычные законы физики, а высвобожденные стихии схлестывались между собой, вставая единым фронтом. Под стенания ветра, голодным зверем лижущего вековые каменные стены и мечущего в стёкла сотни тысяч мелких льдинок Лайя спустилась в подземелье — часть его, отведенную под крытую парковку для персонала и гостей. Встроенные в высокий потолок светильники отозвались на её бесшумную поступь холодным светом, постепенно выхватывая из темноты очертания помещения и его наполнение — электрический свет ложился бликами на металлическую поверхность выстроенных в полукруг автомобилей. Полукругу не хватало заполненных секторов, некоторые — большинство парковочных мест — пустовали, напоминая о том, что ещё накануне Лайя сама же отпустила практически весь персонал. Не потому, что заранее знала, насколько плохо закончится сегодняшний вечер, а потому что в этом году они не планировали ничего грандиозного, даже несмотря на то, что календарь отсчитывал третью декаду декабря. От покрытого слоем металла пола по затянутым в тонкую кожу лодыжкам отчётливо тянуло холодом, Лайя отметила это краем сознания скорее как факт, говорящий о серьёзности внешней бури, и отмерила ещё несколько шагов в направлении автомобиля, не нашедшего своего места в кругу, а потому криво припаркованного прямо неподалеку от закрытых сейчас ворот. Скромный седан бюджетной марки, появившейся на рынке каких-то лет пять назад, с ответственно установленной в срок зимней резиной — вполне годный для горных дорог в обычном их состоянии, при свете дня и радушии хозяина, ожидающего в своих владениях гостей. Уезжать на этой машине из замка сейчас означало в лучшем случае застрять где-то на полпути до самого рассвета, в худшем — не справиться с управлением на крутом повороте и умереть или умереть вовсе не своей смертью где-нибудь в кишащей нечистью лесной глуши. — Провести сочельник в скитаниях по замку Дракулы вы явно в планах не держали, отче, — негромко заметила Лайя, чуть обернувшись себе через плечо на застывшего в проходе человека. Лицо его выражало нечто среднее между смирением и обречённостью — он знал, что незамеченным уйти не сможет. — Возьмите свои вещи, Богдан, — Лайя кивнула на машину священника. — Я отвезу вас на своей машине, куда скажете. — Миссис Басараб, — короткий выдох превратился в облачко пара, и от внимания Лайи не укрылось, как мужчина скованно повёл плечами, вздрогнув в инстинктивной попытке обхватить себя, но так и не сделав этого, лишь украдкой сжав кулаки и уведя руки за спину. — Право, вы сейчас куда нужнее здесь. А мне не впервой, я сам доберусь. Лайя лишь неодобрительно покачала головой, отказываясь принимать аргументы, и шагнула навстречу, держа взгляд священника своим и не отпуская. Ей хватило бы нескольких минут такого контакта, пары уточняющих вопросов, быть может, одного согревающего прикосновения ауры и тёплой улыбки, чтобы мужчина рассказал и показал ей всё, что она хотела знать. И Лайя действительно хотела. Но не таким образом, не от этого человека и не в нынешних обстоятельствах. — Ещё вчера вы свободно называли меня Лайей, отче. Если вас это успокоит, я обещаю ни о чём вас не расспрашивать по дороге, но в город вас отвезу я, и это не обсуждается. Неприметная дверь, сливающаяся металлическим цветом с покрытием стен, бесшумно скользнула в сторону, впуская силуэт с небольшим подносом в одной руке и вешалкой, наброшенной на предплечье другой. — Добрый вечер, Госпожа! — Валентин привычно склонил голову в приветствии, не оставляя Лайе возможности выказать удивление своим появлением. — Отец Николае, — подойдя к священнику, мужчина услужливо протянул ему поднос с дымящимся высоким стаканом, источающим раскрывающийся в прогретом вине аромат пряностей, и, невозмутимо дождавшись, пока тот с явно читающимся на лице сомнением его примет, подал следом пальто, помогая надеть. — Сандра говорила, у тебя экзамены, — все же озвучила своё запоздалое удивление Лайя, убежденная в отсутствии Валентина в Румынии ещё как минимум неделю. — Я сдал досрочно, — мужчина улыбнулся своей фирменной улыбкой без улыбки, когда лицо оставалось непроницаемой маской, пока светлые глаза лучились сдерживаемой радостью. — Будут ещё распоряжения, Госпожа? — смотрел он на Лайю, но невербальный интерес его напрямую касался вынужденного гостя. Да, наверное, так было бы даже проще, разом решив остро стоящую проблему оставаться наедине и обсуждать случившееся, — попроси Лайя Валентина побыть в эту ночь водителем. Это был лёгкий путь избегания ответственности, за выбор которого её, наверняка, бы даже поблагодарили, но неправильный, а торговаться с собственной совестью, в отличие от чужой, Лайя ещё не научилась. Прямого ответа на словах от неё уже давно не ждали. Валентин лишь едва заметно кинул, вновь учтиво поклонился и, попрощавшись, исчез за дверью. Намеренная придерживаться своего обещания не расспрашивать и никак иначе не навязывать своё общество, Лайя в молчании миновала узкий коридор, ведущий к личному гаражу. Свет следовал за её перемещением, постепенно затухая сзади и вспыхивая спереди. — Мне будет спокойнее, отче, если я лично удостоверюсь, что эта ночь не станет худшей в вашей жизни только потому, что некогда вы дали согласие помочь нам. В полумраке между стеной и тенью от сверкающего чёрной сталью внедорожника на уровне колёс вспыхнули два лазурных глаза. Мгновение спустя силуэт вырос до уровня бокового зеркала, текуче-плавным движением отделился от темноты и, зевая всей своей внушительной клыкастой пастью, двинулся к Лайе. — Клото, — девушка ускорила шаг, желая сохранить дистанцию между верной питомицей и гостем, пусть и имеющим статус неприкосновенности, но всё же вряд ли готовым к ещё одному за сегодня испытанию самообладания. К тому же Лайя была точно уверена, что не призывала собаку, и, тем не менее, та оказалась именно здесь, именно сейчас. — Привет, хорошая моя, — на ходу ведя пальцами по кипенно-белой шерсти, девушка прикрыла глаза. Одного её желания, даже не облаченного в вербальную команду, будет достаточно, чтобы собака покорно осталась здесь и не посмела следовать за хозяйкой за пределы замка. Но поступи она так, за ней непременно последуют её сестры, а это уже будет большее из зол. Вести гончих в город этой ночью казалось особенно неправильным, даже если их единственным намерением будет охрана. Лайя не хотела в числе прочего давать Владу повод выпустить на свободный выгул Лахесу и Атропу. Клото тем временем, обогнув хозяйку, принялась осторожно вышагивать вокруг священника, приветственно повиливая хвостом. — Право, на настолько почётный эскорт я рассчитывать не смею, — мужчина смущённо улыбнулся, но мимолетная эмоция тут же потерялась в густой бороде, пока глаза продолжали излучать сомнение. — Сегодня ведь канун светлого праздника, и, прошу, поймите меня правильно, Лайя, меньше всего я хочу отнимать у вас время наедине с близкими. Лайя подошла к водительской двери, и внедорожник тут же приветственно мигнул ей фарами, а дверь со щелчком открылась. Лёгкий приглашающий кивок — и белоснежный росчерк, на долю секунды мелькнув в поле зрения, призраком просочился в салон, привычно расположившись на задних сидениях мордой на стороне водительского места. — Со мной за рулем поездка не отнимет много времени, а оказаться там, где нужна, я всегда успею, Богдан, вы же знаете, — Лайя мягко улыбнулась, встречая ответную такую же мягкую улыбку, спрятанную в бороде. Прежнее напряжение отступало, как наваждение, постепенно возвращая былую лёгкость между ними в общении, но пользоваться чужим расположением Лайя не торопилась, давя в себе потребность задавать вопросы. Вместо этого она заняла свои мысли тем, что уже давно превратилось в рефлексы и осмысления не требовало вовсе. Страх вождения, который Лайя испытывала вначале, почти не имея практического опыта, испарился без следа всего за несколько поездок за рулём «Мерседеса» по горному серпантину. Тот «Мерседес» успел безнадёжно устареть и уйти на запчасти, а Лайя, с подачи Влада и его увлечённых делом автомехаников успевшая перепробовать все существующие и несуществующие новейшие порождения мирового автопрома, научилась водить буквально с закрытыми глазами по любой дороге, при любых погодных условиях и в любое время суток. Примечательно, что Влад никогда не учил и не переучивал её водить, он лишь наглядно показал, как использовать в повседневной жизни изменившееся восприятие реальности. Он научил её любить быть водителем, а не пассажиром. За исключением тех случаев, когда за рулём оказывался он сам. — Мы не завершили ритуал, — тихо признался священник спустя десять минут поездки в абсолютной тишине, хотя Лайя по-прежнему ни о чём не допытывалась. — В очередной раз. Вы не подумайте, я… мы будем продолжать ровно столько, сколько Влад сочтёт необходимым, но, — мужчина окончательно оставил попытки рассмотреть хоть что-то за границей сплошной белоснежной завесы, застилающей вид из лобового стекла, и медленно повернул голову к собеседнице. — Лайя, я прошу вас поговорить с ним о том, — слова, очевидно, давались с трудом, но мужчина с усилием выталкивал их из сжавшегося в спазме горла, — о том, чтобы прекратить, — впереди, отделённый от пахнущего новой кожей, тёплого и безопасного салона только тонким стеклом, ураганный ветер рвал реальность в клочья. Колючий снег валил крутящимися по невообразимой траектории хлопьями, сквозь которые не пробивался свет фар, зато прекрасно виднелись зловещие синие росчерки, разрядами пронзающие небеса. Самое время, чтобы молиться, уповая лишь на высшую силу, и отец Николае непременно так и поступил бы, не знай он, что эта самая высшая сила воплоти сидела рядом с ним. Он не должен был и не хотел обсуждать случившееся, опасаясь сказать лишнее, уверенный, что непременно скажет, вовлеченный в оправдания, но и промолчать был не в силах, чувствуя за собой ответственность. — Дело не в том, что ритуал неверный или мы по-прежнему что-то ещё не учитываем, — один заполошный удар сердца, отдающийся в виски, судорожный выдох. — Дело не в вашем муже. Не в его энергии, будь она светлой или тёмной, не в его прошлых деяниях и не в будущих стремлениях, хотя он, разумеется, считает иначе. Я же верю, что дело не в нём, — упрямая убеждённость проскользнула в знакомый голос, словно священник зачем-то пытался до Лайи донести истину, которую она изначально не подвергала ни малейшему сомнению. И тишина. Резкая, как образовавшийся вакуум, тяжёлая и давящая, под которой не вдохнуть, не выдохнуть и не моргнуть. И имя этой тишине — страх, парализующий подобно яду самое ясное, давно незамутненное чужим мнением сознание. В их вторую в жизни встречу, в дождливый осенний день, когда Богдан Николае только вступил в сан священника и проводил свою первую самостоятельную службу, — порог храма переступил он, — тот, кто однажды забрал душу его наставника и духовного отца. Он не представлялся, не требовал к себе внимания, хотя, безусловно, не был его лишён, учитывая, о чём и ком с неожиданным появлением давнего знакомого были мысли новоиспечённого священника. А тот лишь ждал, умудряясь оставаться незамеченным прочими служителями, пока за последним из возможных свидетелей не закрылись двери опустевшего храма. Никто не упал замертво ни во время службы, ни по её завершении. Непрошенный визитёр не последовал ни за кем из ушедших. Значит… — …На этот раз ты пришёл за мной? — спросил священник, не отворачиваясь от святого распятия, но чувствуя шаги за спиной, холодом пробирающиеся под все слои церковных одеяний. — Я пришёл просить помощи, Богдан, — раздалось спокойное позади, и зажжённые свечи качнулись все разом в одном направлении. Но не погасли. В тишине гулко проехалась по полу тяжелая входная дверь, и лишь чудом отцу Николае удалось унять овладевающую телом дрожь. Под сводами опустевшего прихода раздалась торопливая лёгкая поступь, и когда священник всё же нашёл в себе мужество обернуться лицом к происходящему, рядом с давним знакомым, ничуть за прошедшие годы не изменившимся, плечом к плечу стояла молодая женщина. В руках у неё не было зонта, однако ни на лёгкой ткани покрывающего её голову платка, ни на её не по погоде светлой одежде и обуви не было заметно ни малейшего следа того проливного дождя, что второй день к ряду старался превратить Тимишоару в Венецию. В удивительно глубоких карих глазах незнакомки отражались горящие свечи. Также как сейчас в них отражались росчерки молний свирепствующей над владениями Дракулы стихии. Тишина, невероятным образом поглощающая даже раскаты грома, продолжала давить, угрожая порвать барабанные перепонки. — Прежде, чем вы спросите, — священник прикрыл глаза, взывая к той части себя, которая много лет назад по собственной воле согласилась стать свидетелем всему ныне происходящему. — Да, у меня есть определённые домыслы о том, почему ритуал не получается и почему следует прекратить пытаться, — дрожащий вдох, клокочущий внутри так, будто мужчина пытался дышать водой, а не воздухом. — Простите мне мою дерзость, Лайя, но делиться ими с вами я не стану, потому что если я сделаю это, — выдох с усилием, — ваш досточтимый супруг заставит меня пожалеть о своём красноречии прежде, чем вы попытаетесь его остановить. — Даже так, — Лайя приподняла бровь. Внутри неё бушевал вулкан удивления с проблесками пока ещё не оформившегося в самостоятельную эмоцию осуждения, но внешне она сохранила невозмутимость, по меркам собеседника, возможно, даже равнодушие, имей он возможность видеть сейчас её лицо. — Влад не причинит вам вреда, Богдан, и вы прекрасно это знаете, — перестав изображать необходимость следить за дорогой, Лайя повернулась к собеседнику. Тот стойко выдержал её взгляд и произнёс: — Нет, Лайя. Это знаете вы. Только вы и никто кроме вас. И я бы хотел, всем сердцем хотел бы обрести вашу убежденность, спустя столько лет знакомства, но, увы. В конце концов, я всего лишь человек. Простите. В зеркало над приборной панелью как и в любую мало-мальски отражающую поверхность мужчина старался не всматриваться, чтобы не думать об ещё одном молчаливом, о себе не напоминающем, кажется, даже дыханием, участнике диалога. Неупомянутые ни в каких известных теологических трудах ритуалы, в которых рукоположенный Богдан Николае не один год принимал участие, вместе с Дракулой и его ближайшим окружением, достаточно ознакомили служителя веры с потусторонним миром, чтобы в какой-то момент три пса, на его глазах выросшие из милых неуклюжих щенков в громадных сторожевых тварей, не подходящих под описание ни одной существующей породы, перестали быть просто псами. С тех пор при каждом взгляде в их периодически вспыхивающие лазурью глаза священник неизменно видел его — в королевском облачении драконьей брони, с сияющим венцом над рогатой короной, окруженного своей самой верной стражей, не покидающей хозяина ни в одном из измерений. Непредсказуемая, как норов хозяина, — Ла̀хесис; неотвратимая, неумолимая А̀тропос — две одинаковые тени чернее самой тьмы, везде следующие за Дракулой и возвещающие его приход, куда бы тот ни шёл. Клото — белее горных вершин — невидимая при свете дня и становящаяся Вифлеемской звездой в непроглядном мраке тёмного мира, та самая, что всегда была рядом во время ритуалов, та самая, что наблюдала сейчас с заднего сидения, слышала и понимала каждое произнесённое слово. Судьба, Смерть и Жизнь — ответ престола тьмы тринитарной формуле света, нашедший своё отражение в именах преставшего быть пережитком древней политеистической религии Цербера, который однажды придёт и за ним, за всеми, кого он знал и кто когда-либо знал его. Из-за сплошной белой завесы, с которой совершенно не справлялись лобовые дворники, постепенно стали проступать красные, зеленые и жёлтые кляксы, медленно, но верно принимающие очертания сигналов светофоров. Сигишоара. Ближайший город, обычно принимающий на себя основные удары скверного настроения Дракулы. Вблизи он, однако, совершенно не выглядел похороненным под снежной лавиной, каким должен был стать при такой погоде в горах. Исправно работали светофоры и даже горела вся праздничная иллюминация. Снег продолжал сыпать хлопьями, но здесь, в городской черте он оседал медленно, кружась в толще стоячего морозного воздуха. От ветров, грозящих снести горный хребет, здесь, на равнине, не осталось и следа. Вместе ними, казалось, схлынуло и наваждение, отцепило от души свои цепкие щупальца, и владеющий сознанием леденящий ужас слишком быстро превратился в гонящий к лицу горячую кровь обыкновенный стыд. За малодушие. За то, что даже столько лет спустя, после всех открывшихся перед ним истин, ему по-прежнему отчаянно недоставало веры. Не в Бога. — Лайя, во имя Света, простите меня, — будь мужчина моложе, он бы, вероятно, попытался выйти прямо так, на ходу, стыдясь тех объяснений, которые крутились в его мыслях и просились быть озвученными. — Если свернёте здесь, сможете высадить меня прямо у храма Святой Троицы, что в конце улицы. В Тимишоаре раньше послезавтра меня всё равно не ждут, не хочу проводить праздники в разъездах. Лайя лишь безмятежно улыбнулась своим мыслям, наблюдая, как вырастают вдалеке между низкими крышами высокие чёрные купола. — В этом храме мы с Владом венчались, — она сообщила шёпотом в тишину прогретого салона, и эта фраза, вполне возможно, даже не ему предназначенная, устыдила служителя веры ещё сильнее. Ставил ли он истинность этого откровения под сомнение? Разумеется, нет. А право Дракулы на это священное таинство? Но разве тот, кто обладал этим исключительным правом, мог одновременно быть тем, в чьей власти отнять жизнь мановением… нет, не руки даже, одной только мысли, обещающей все муки ада разом? Сегодня Богдан Николае узрел это обещание — клятвенное заверение — в его глазах, если только он посмеет озвучить свои домыслы хоть одной душе, живой или мёртвой. Сегодня на странный вопрос: «Кого же вы видите во мне?» — с которого некогда началось их знакомство, священник без колебаний мог бы ответить: «Я вижу дьявола». Во плоти ходящего по земле человека, глаза которого отражали всё невообразимое могущество небес, когда он брал крохотные детские ручонки в свои ладони и молил Всевышнего освободить от проклятия невинную душу. Каждый раз, вновь и вновь, не отступаясь. Разные сценарии, места, время и действующие лица — одно намерение и всегда одинаковый результат. О том, какова принципиальная роль простого смертного в этой нескончаемой череде попыток, Богдан уже давно и безнадежно отчаялся понять, потому что на протяжении всех этих лет успел много раз разочароваться в вере и ровно столько же раз уверовать вновь. Мелькала даже мысль, что таково уготованное ему лично испытание веры, и Дракула одинаково хорошо подходил как на испытателя, так и на искусителя. Вот только причём здесь к его испытанию душа ребенка, Николае объяснить себе никак не мог. Между тем, все эти годы девочка сопротивлялась с не менее отчаянным упрямством, чем Дракула пытался открыть для неё врата Предела. У священника ушли годы, исчисляемые пробами и ошибками, каждой из которых он вынужден был быть свидетелем, чтобы, наконец, сформировать своё предположение, увериться в нём и набраться смелости пустить его в свои мысли. — Что, если её душа не желает уходить? — настолько же очевидное утверждение, настолько же невероятное, неосторожно прищемившее Дракону хвост в момент его наибольшей уязвимости. Развивать идею дальше, пускаясь в убеждения, не имело никакого смысла — лазурный взгляд достал её из самого нутра вместе с душой ещё раньше, чем она успела оформиться в таковую мыслями. Священник мог поклясться, что увидел на лице, хранившем знакомые человеческие черты, те самые муки христовы, за миг до того, как они превратились в яростный оскал и хриплый смех, перерастающий в рёв. Чудо, что гончие не разодрали его на месте. Чудо, что их хозяину всё-таки хватило контроля. Над действиями, но никак не над словами: — Если Лайя об этом узнает, если посмеешь хотя бы дать ей намёк, позволишь себе обрывок мысли в её присутствии… А ведь он уже позволил себе гораздо-гораздо больше. Свободно распахнувшиеся навстречу запозднившимся прихожанам двери храма омыли лица теплом зажжённых свечей, запахом плавящегося воска и масел. Церковный хор плеядой юных голосов вплетался в звуки органа. Людей было много: родители, бабушки, дедушки и просто неравнодушные пришли послушать выступление детей. Яблоку негде было упасть среди сидящих впритирку тел. Обычное дело в канун Рождества, пусть даже католического. Здесь, в Сигишоаре люди все меньше придерживались разницы. Хотя именно сегодня факт скопления народа в святых стенах не приносил успокоения, как и многочисленные образы святых и прочие атрибуты светлой силы не внушали чувство защищенности. Сам ангел воплоти стояла рядом, счастливо улыбаясь сосредоточенным детским лицам, а священнику, уже совершившему свой смертный грех, казалось, что именно этот ангел и станет его погибелью, как только приход опустеет, и Дракула придёт за его душой, держа в руках пылающую эфиром свечу. Как это бывало всегда, стоило Лайе Басараб ступить на святую землю, люди, пришедшие в церковь в то же время, неосознанно стремились именно к ней, окружая её вихрем внимания. Дети, взрослые, старики. К ней прикладывались, как к ожившей иконе, этого даже не понимая. И все неизменно получали отклик. Её узнавали. Ее любили. Никто не отождествлял распространённую по всей Румынии фамилию Басараб с Дракулой, а когда он всё же приходил, его не замечали, словно сама сила святой земли старательно отводила от него глаза, делала бесплотным и неосязаемым для всех, в чьём внимании он не был заинтересован. Замечали милостыню, поданную им, замечали тень, отброшенную на ступени храма в солнечный день, замечали беспрецедентную доныне незаинтересованность государства делами церкви, и очень редко — молодого мужчину в строгом тёмном костюме. Кто-то запоминал короткую стрижку с бритым по моде затылком, кто-то — небрежно растрепанные ветром чёрные кудри, но все неизбежно сходились в своих описаниях на глазах незнакомца — голубых, как безоблачное небо в ясный полдень. Тех самых глазах, в которых отражалось распятье христово из любого места в стенах храма, где бы ни стоял их обладатель. Чаще — сзади, и шагов его никогда не было слышно, только приходящий вместе с ним потусторонний холод неизменно пересчитывал позвонки. Священник хотел спросить: «Чего же ты ждешь?» — но годы знакомства подарили ему достаточно знаний и уважения к той сущности, к которой он собирался так дерзко обратиться, поэтому он произнёс лишь тихое: «Я готов», — и прикрыл глаза в ожидании. Сердце заполошно отбивало ритм о решётку рёбер, отсчитывая мгновения, — секунды становились минутами, а в ощущениях Богдана Николае ничего принципиально не менялось, разве что стало теплее, а догорающие свечи по ту сторону смеженных век воспылали заметно ярче, изгоняя нездешний холод. — Прости меня, святой отец, ибо я грешен, — тихий, но глубокий и уверенный голос унёсся высоко под своды раньше, чем человеческое сознание уловило смысл происходящего и приготовилось выдать вслух заученный ответ: «В чем грех твой, сын мой?» Не спросил. Лишь медленно обернулся. Посреди опустевшего храма, погруженного в ночной полумрак, Дракула стоял на коленях, сложив руки на груди в молитвенном жесте. Его губы, подсвеченные отблесками пламени, едва заметно шевелились. Слишком тихо для слуха, слишком громко для мыслей, звучащих-звучащих-звучащих бесконечным потоком внушаемой исповеди, которую отец Николае совершенно не готов был принять здесь и сейчас, но в которой не посмел бы отказать, даже осознавая, что это станет его последним прижизненным деянием. — Не сегодня, — Влад опустил взгляд в пол, позволяя огненным вспышкам ещё какое-то время гореть черными фантомами на сетчатке. — Сегодня я прошу прощения не у Всевышнего. Сегодня вы не свидетель таинства исповеди, Богдан, вы именно тот, кому я приношу извинения за свои слова и действия, нарушившие те договоренности, на условиях которых я некогда смел рассчитывать на вашу помощь. Свой гнев на Него я едва не обрушил на вас. Этого не повторится. Даю вам слово, святой отец. Разумеется, не клятву. Слово. Слово Влада Дракулы — острие его копья и виток драконова хвоста. Неизбежное. Окончательное. Нерушимое. Священник оглянулся, но за его плечом никто не стоял, как и нигде в наползающем со стен полумраке, куда бы доставал несовершенный человеческий глаз. — Если вам есть, что сказать, сейчас можете говорите свободно, Богдан. Лайя не станет слушать. Наблюдая с расстояния за коленопреклонённым собеседником, Николае решился на вопрос лишь спустя несколько вдохов-выдохов, ставших слишком громкими в установившейся тишине. — А вы? Вдох-выдох. — Я уже услышал гораздо больше, чем вы сами были готовы мне поведать, святой отец. Но я говорю не о ритуале, — Влад неспешно поднялся на ноги, буравя взглядом иконостас сквозь ряды свечей. — Не уверен, что в моих мыслях сейчас есть место для чего-то иного. Простите, Влад, это был слишком… Долгий? Впечатляющий? Пугающий? Опасный?.. Опыт. Никакое из определений не стояло рядом с обещанием, которое священник однажды дал перед святым распятием. Выслушав от Дракулы историю о проклятой девочке, он пообещал сделать всё, что в его силах, чтобы помочь, бросив вызов собственным сомнениям и страхам. Позже, с каждой последующей попыткой это всё больше стало превращаться в дело жизни, которое Богдан Николе стремился успеть завершить. — По-настоящему, — произнёс Дракула как будто невпопад, но следом пояснил мысль: — Это было слишком по-настоящему. Как и надежда на то, что я что-то смогу изменить. — Но вы можете! — в сердцах воскликнул священник, и голос его, прозвучавший в тишине и пустоте несдержанным криком, осадил его раньше, чем могучий силуэт, окружённый отблеском свечей будто ореолом, обернулся, сверкнув горящими глазами. Приковывая, не позволяя ни моргнуть, ни вздохнуть, ни слова сказать. Предупреждая одним лишь взглядом. В омуте небесных глаз, в самом центре звёздчатых зрачков плескалась бездна мрака, с каждым выпущенным в синеву тёмным протуберанцем подбираясь все ближе к тому, чтобы выплеснуться бурей, в то время как сжатые губы внушали скребущее льдом по венам: «Не надо». Не угроза была в этих словах, но мольба.

Священник отступил на шаг и, в защитном жесте подняв руку, осенил себя крестным знамением, в конце концов, так и оставив руки на виду, приподнятыми. В повисшей густой и вязкой тишине он слышал собственное сердце. Которое всё ещё билось. А значит, он всё ещё мог говорить и надеяться быть услышанным. — Вы дали мне много ответов за эти годы, Влад. Вы и Лайя. На вопросы, над которыми прежде я и не помышлял задумываться. Но ровно столько же наше знакомство породило и новых вопросов, — с трудом отведя уже начавшие заплывать слезами глаза от выжигающих яркостью неоновых омутов, Богдан устремил взгляд на фреску. — Вы позволили мне быть свидетелем тому, как свободно ступаете по святой земле, как черпаете из неё силу, преобразуя её согласно вашему желанию; из воды в купелях; из огня в свечах; из молитв и покаяний, что вы приносите к распятию. Вы превратили для меня веру из некоей духовной субстанции в полноценную физическую величину, став её единицей измерения. Вы не оставили сомнений, что сами верите во Всевышнего, хотя вера ваша столь же необъятно велика, как те ненависть и проклятия, которые вы возносите к Небесам за их молчание. Я долгое время пытался осознать эти невозможные противоречия или хотя бы принять их существование как данность, но так и не смог сделать никаких выводов. — Вам без надобности выводы обо мне, святой отец, — Дракула отвернулся, отводя взгляд с целью не погружаться в чужие мысли раньше, чем они могли бы быть озвучены. — До определенного момента в вашей судьбе они всё равно не приблизятся к реальности. А догадки и домыслы опьяняют хуже вина и мешают здраво мыслить. На однозначный ответ рассчитывать не стоило. Ожидаемо. — И всё же. Я верю, что спустя эти годы заслужил право задать вам некоторые из своих вопросов, Влад. Вы не раз повторяли, что у каждого своя вера и каждый наделён правом обличать высшую силу в ту форму, которая наиболее близка его религии или личному восприятию. Даже если это… инопланетяне. — Инопланетным в людском понимании автоматически считаться всё, что не укладывается в рамки современного знания. Например, множественность измерений. Сути божественного явления в контексте некоего абстрактного влияния, которое человек не способен отследить и объяснить, это не меняет. — Но что есть эта сила для вас? — священник медленно перевел взгляд на литой человеческий силуэт, прикованный к распятию. Холодные блики танцевали в металле, очень символично не позволяя разглядеть даже то лицо, которым наделил своё творение мастер. — Каков для вас лик Бога, Влад, которого вы восхваляете и клянете одинаково пылко? — Надеюсь, вы осознаёте, насколько личный это вопрос, Богдан, — Влад вскользь глянул на распятие. — Советую дважды подумать, так ли необходимо вам это знание, учитывая, от кого вы намерены его получить. Тем более, что мой ответ вам может не понравиться.       Как растёкшиеся мазки краски на сырой грунтовке, по черному небу то тут то там перетекали один в другой разводы цвета, лениво переливаясь лазурью, бирюзой и аметистом. Медленно падал снег, ровным слоем покрывая улицы и морозно похрустывая под каждым шагом. Лайя неспеша возвращалась к машине, намеренно выбрав для этого самый длинный и заковыристо петляющий меж переулков путь, а впереди, резвясь и прыгая за парящими в воздухе снежинками, бежала Клото, собирая на реющую от ветра шерсть сияющие кристаллы замерзшей влаги. Час близился к полуночи, прохожих, способных в равной степени восхититься зрелищем и испугаться его, не было, витрины магазинов и кафе изнутри наполнял ночной мрак, и только снаружи горели вывески и рождественские огни, гирляндами натянутые между домами в узких улочках. Горизонт на стороне гор продолжала скрывать непроглядная молочно-серая пелена. В церкви Лайя не задержалась. Разговор, о чём бы он ни был, принадлежал только Владу и отцу Николе. По крайней мере, в стенах храма. О той части, что могла принадлежать только ей, они обязательно поговорят в другом месте, в другое время, когда Владу не придётся наживую выдирать из себя воспоминания об очередной неудаче. Или, по крайней мере, она подготовится и сможет хоть чем-то ему помочь. По запястью щекоткой прошлась вибрация уведомления. Лайя, погруженная в свои мысли, машинально поднесла руку к лицу, поддернув выше рукав. «Занята?» — полупрозрачные спроецированные в воздух буквы под её взглядом сложились в слово. Лайя усмехнулась. В который час и из какой временно́й зоны Милли бы с ней ни связывалась, она никогда не спрашивала: «Спишь?» Разве что поначалу. «А тебе захотелось на снег посмотреть?» — быстро набрала девушка в ответ и огляделась кругом себя, запрокидывая голову в поисках точки с красивым ракурсом. Ночь, разумеется, многое скроет, и обмен с залитым солнцем калифорнийским побережьем, в любом случае, не получится равноценным, но Милли не писала бы, если бы на что-то подобное не рассчитывала. «Вылезти из тёплой постели ради этого я тебе точно не предлагаю». К моменту прихода сообщения Лайя уже стояла на одной из крыш, легко ступая по пышной снежной шапке. Вытянув перед собой руку с коммуникационным браслетом, она развернула призрачно переливающееся в снежной пороше окошко голограммы, в границах которого мгновение спустя появилась знакомая кудрявая голова сестры. Глазам стало ярко от спроецированного контрастного окружению вида: — солнце, песок, разлапистые пальмы и крохотные тёмные точки все как один загорелых людей. Хотя Милли каким-то невероятным образом всё равно казалась темнее их всех, будто не проводила большую часть своего учебного, рабочего да и всего остального времени в закрытых стенах. Арабские гены в десятом поколении всё же давали себя знать. — Новая причёска? — щурясь на один глаз от яркости, спросила Лайя, больше констатируя факт, чем сомневаясь в правоте. Обычно кудрявящиеся пышной шапкой волосы сестры сейчас были убраны в тонкие косички, переплетающиеся в замысловатый узор вдоль головы, в витых проборах которого виднелся такой же загорелый как и лицо скальп. — Официально лучшее, что случалось с моими волосами, — Милли демонстративно потрясла головой в кадр, позвякивая десятком металлических подвесок, вплетенных в колоски. — Не жарко, не мешается и нет вечного гнезда на голове. Для работы самое оно! — она показала выставленный вверх большой палец. — У меня обед, кстати, как и всегда в это время, если я на него, конечно же, успеваю. Сегодня вот повезло добежать до побережья. Но, естественно, это и в половину не так интересно, как твои прогулки по крышам под северным сиянием, сестрёнка, в ваш почти час ночи. Знакомые кстати домики, — Милли прищурилась, пристально вглядываясь в голограмму со своей стороны. — Хоть я и привыкла видеть их цветными как светофор. Это Сигишоара? Лайя рассмеялась. — Серьёзно? Даже спустя десять лет жизни в Румынии я вряд ли смогу опознать город по заснеженным крышам. — Я попала пальцем в небо, — Милли ткнула в Лайю указательным и притворно разочарованно покачала головой. — Насколько же ужасная из тебя румынка, сестра. А если вспомнить, что ты ещё и королева местной нечисти… Уууу! Сущий кошмар! — девушка по ту сторону экрана продолжала беззаботно смеяться, а подвески на её косичках — шелестеть на ветру, вплетаясь в звучащий фоном шум океана. Больше о том, что Лайя забыла на крыше глухой ночью и почему небо за её спиной сияло характерными бензиновыми переливами, Милли расспрашивать не стала — между сёстрами это было настолько обыденным явлением, что запросто могло соревноваться с темой погоды в том, чтобы просто заполнить пустой диалог. — Как дела в университете? — примостившись на карнизе, свесив ноги вниз и изменив настройку трансляции с фронтальной на вид перед собой — падающий на крыши жилой застройки снег и силуэт горного хребта, теряющийся вдалеке, Лайя сама всмотрелась вдаль, жалея, что самым современным технологиям было всё ещё бесконечно далеко до той степени детализации, на которую были способны её глаза. — Да, я помню, что обещала не вмешиваться в твоё образование. Не то, чтобы я изначально собиралась… — Ты, может, и нет, — начала Милли прежде, чем Лайя успела закончить, и в голос её снова закралась холодная категоричность, которой, казалось бы, становилось тем меньше, чем ближе был конец обучения. — Да и Влад не из тех, кто стал бы, даже взбреди мне в голову одобрять подобное. Но, к великому сожалению, на вас двоих список вовлеченных и способных щелчком пальцев вмешиваться в мою жизнь не заканчивается, — Милли раздраженно закатила глаза, чего не делала уже очень давно, и скрестила руки на груди, всем своим видом демонстрируя праведное возмущение. — Ты все никак не забудешь тот «Урок анатомии доктора Тульпа», что Ноэ устроил тебе на первом курсе? — Лайя вопросительно приподняла бровь. — Помниться, ты сама согласилась, что это был полезный опыт. — «Уроки» Локида по гроб жизни не забываются, уж тебе ли не знать. Но мне не нужна ничья помощь! Особенно, — Милли скрежетнула зубами, глуша тем самым громкость голоса, — сверхъестественная! Ни тогда, — девушка зло глянула куда-то за фокус проекции. — Ни сейчас! — Так, — перестав флегматично разглядываться пейзаж, Лайя сосредоточилась на сестре. Взгляд та отвела, но этого было ничтожно мало для того, чтобы скрыть что-то значимое. — И что он натворил теперь? Откатил эволюцию до первобытного океана, чтобы пошагово показать тебе теорию Дарвина? — Если бы! — Милли фыркнула зло, хотя уголок её губы непроизвольно дернулся в подобии улыбки. — К такому я хотя бы была готова, после Тульпа-то, с его висельником, — Милли не поднимала взгляд от своих притянутых к груди колен, нервно наматывая на палец косичку. Лайя знала, что если бы сестра успела переварить и отпустить случившееся, она бы ни за что не затеяла этот разговор или бы запиналась через слово о собственные сомнения в том, стоит ли рассказывать. А теперь слова просто текли из неё бурным потоком, как если бы прошло не пару дней, а всё ещё происходило прямо сейчас. — Пару дней назад был выезд. На скорой. ДТП. Я полностью не уверена, был ли это Ноэ, может, у меня уже крыша на нервах поехала, — девушка красноречиво покрутила пальцем у виска. — Но мне показалось, будто один из парней в нашей бригаде, тот, что ассистировал мне… то есть, он выглядел как парень из нашей бригады, и никто даже ничего не заподозрил. Но мне показалось, будто это Ноэ был. Хотя он, разумеется, не признался. Последовавшая пауза затянулась, и Лайя сама взяла слово, морально приготовившись к подробностям: — Что он сделал? — Ну вот. А я надеялась, ты скажешь, что я просто переволновалась, и мне уже мерещатся всякие бледнолицые демонюги в обычных ни в чём неповинных людях, — Милли усмехнулась, качая головой, и резким движением с кувырка поднялась на ноги, смазав на мгновение изображение. — Неважно, забей. В любом случае, если я и захочу обо всём этом поговорить, то как минимум за бокалом фирменного глинтвейна Сандры, сидя на диванчике рядом с тобой, — девушка принялась спешно собирать вещи. — Сейчас мне пора бежать. — Милли, Ноэ иногда зарывается, и все это прекрасно знают. Я поговорю с Владом. — Не нужно, — лицо сестры вдруг снова вернулось в размытые границы голограммы — четкое и решительное. — Пожалуйста, Лайя, я давно не маленькая девочка. Сама разберусь. — Не сомневаюсь. Но если Ноэ… — количество вероятных «если Ноэ сделал то-то…» в мыслях Лайи превышало возможности устной речи, загнанной в рамки ограниченного времени. — Noapte buna sora, — Милли помахала ей, перекрыв ладонью почти весь обзор, и отключилась. Область опустевшей голограммы, и без того едва заметная в снежной завее, в ней же бесследно растаяла. А Лайя ведь даже не успела спросить, ждать ли сестру завтра на посиделки с глинтвейном. Хотя, собственно, потому и не успела, что не очень и старалась, давно разучившись заранее волноваться о таких мелочах, которые в её реальности решались исключительно желанием встречи, без всех бюрократических проволочек. Да если бы ни разница временных зон и занятость Милли, она могла увидеться с сестрой хоть прямо сейчас. Но социальные роли накладывали ограничения подчас строже географических. Сама же Лайя была не в восторге, когда её дергали с континента на континент или того хуже — из одного измерения в другое — в разгар лекции, приёма или выставки. Что уж говорить о Милли, которая большую часть своего рабочего времени проводила в операционных. Вряд ли на пороге хоть одной из них она хотела бы когда-либо в своей карьере увидеть старшую сестру. — Ты не посмеешь, — когда-то заявила ей Милли со всей строгостью и серьёзностью, которые ей позволял только что купленный к первой практике хирургический костюм и халат. — Никаких ангелов в мою смену. — Разумеется, не посмеет, — отозвался за жену Дракула, до этого вовсе не подававший вида, что участвует в диалоге. Впрочем, как и всегда. — Королеве не престало заниматься сбором душ, какими бы праведными они ни были. — А королю? — спросила Милли, пропуская сотню уточнений разом и пристально глядя Владу в глаза. — Королю такое престало? — Милли, — попыталась притормозить сестру Лайя, но Влад спокойно ответил: — По необходимости — да, это входит в мои рабочие обязанности. Скоро и ты обзаведёшься своими. И если каждый из нас будет хорошо выполнять свою работу, — Влад по-доброму усмехнулся, опустив на голову попытавшейся возмущенно отшатнуться Милли шапочку с цветным узором взамен совсем простой белой. — На профессиональном поприще мы с вами не пересечемся, доктор Бёрнелл, — он двинул головой в лёгком уважительном поклоне, — не переживайте. В тот момент ошарашенная подобным красноречием Милли посмотрела на Влада так, будто не совсем поняла, о чём он говорил, хотя первая затронула эту тему. Где-то в глубине души Лайя надеялась, что понять ей и не придётся, пусть это и слишком наглое желание с её стороны. Далеко внизу, в стелющемся вдоль стен домов мраке мелькнул силуэт чернее, гуще и подвижнее статичной ночи. Как чёрная кошка на чёрной подстилке в чёрной комнате. Только не кошка. — Атропа, — окликнула Лайя и свободно шагнула с крыши вниз, навстречу поджидающим её глазам цвета звёзд, в которых, если смотреть внимательно и долго, можно было разглядеть закручивающиеся спиралью рукава Млечного пути. Взгляд хозяина в глазах его питомицы. Его душа и воля в принявшем их сосуде. Как бы Влад этому ни противился в самом начале. Атропа легко боднула Лайю в бедро, потёрлась, напрашиваясь на ласку, и девушка охотно погрузила пальцы в густую, пышущую теплом несмотря на мороз шерсть. Потрепала. Собака вскинула морду и посмотрела прямо Лайе в глаза, и там, где девушка ожидала наткнуться на глухую стену, она ощутила податливую водную гладь омута, что манил её в свои глубины. Но Лайя не погрузилась, лишь тронула поверхность, едва всколыхнув её прикосновением. «Жду тебя дома», — проскользив напоследок кончиками пальцев по чёрной шерсти, Лайя снова взмыла вверх, на этот раз стремительно набирая высоту, чтобы побыстрее скрыться за белой завесой. Последние несколько недель она была занята организацией лекций и выставкой, проводимой в рамках лекционного курса. Внимания Влада требовал тёмный мир, из которого он вернулся только ради проведения ритуала. Где-то сегодня или завтра они планировали отметить долгожданную победу в их никому неизвестном маленьком сражении. Влад никогда не грешил излишней самоуверенностью, однако на этот раз был так убеждён, что всё получится, будто это уже произошло. Не получилось, не произошло. Считая мгновения до их встречи, Лайя отчаянно старалась подыскать слова утешения, что не стали бы солью в их общей ране. Только не было таких слов. Спустя столько бесплотных попыток — их не осталось, ничего не осталось, кроме злости, разочарования и желания подлить масла в и без того вечно полыхающий огонь ненависти Влада. Нет. Не-е-е-т, ненависти Владу хватает своей, Лайя не станет её питать. Даже если в ней самой её уже достаточно, чтобы выплеснуться бурлящим потоком. Владу хватает чужой ненависти и чужой тьмы. Ему хватает разочарования. Но в самой Лайе его тоже накопилось уже сверх меры, и деть его было некуда. — Ну, почему, Господи? Почему ты не принимаешь её душу в своё царствие света? — не замечая того, что разговаривает вслух, Лайя медленно бродила по зале, не глядя собирая с полок нужные баночки, пока в итоге не села на широкий каменный борт купели и не потянулась к отливающему медью крану. Не рукой, а мысленным приказом, заставляющим кран легко повернуться без прикосновения, а воду потечь упругой, горячей струей, ударяющейся о выложенное чёрной мозаикой каменное дно. Зачерпнув воду в ладонь, она заставила баночки воспарить, одну за другой медленно переворачивая дном вверх и выплёскивая их содержимое. Оно должно было течь вниз, повинуясь силе тяжести, как и вода в кране, но вместо этого оборачивалось крупными разноцветными пузырями и плыло в невесомости вслед за медленным движением направляющих их пальцев. Золотой пузырь — масло, синий — вытяжка из цветов вместе с бутонами самих цветов, черный — измельченная в пыль кора, способная придать горячей воде оттенок. Сегодня она сама готовила ванну, но не выбирала добавки, поглощенная другими мыслями: эти баночки сами легли ей в руки и сами создали композицию настроения — вязкую, поднимающуюся над купелью молочным паром, будто тяжёлое одеяло, готовое принять в свои объятия, окутать, согреть и не выпускать, пока усталость и сон не возьмут своё. Вдоль стен, в полусферах, неотличимых от современных источников искусственного света, тёплым оранжево-жёлтым горел огонь. Природный рисунок мрамора переливался разными оттенками, стремительно насыщающийся влагой воздух наполнялся постепенно раскрывающимися цитрусовыми нотками индиго. Дракула стоял и смотрел на окутанный белой дымкой силуэт, не в силах найти в себе волю ни на то, чтобы уйти, уведя за собой прочь обуревающие его тьму и холод, ни на то, чтобы остаться, поддавшись потребности, которая не подчинялась разуму. Промолчать и ничего не сказать, взяв от их единения только отчаянно необходимую ему сейчас близость было нечестно и неправильно. А на разговор у него сил не осталось — все ушли на то, чтобы загнать разочарование как можно глубже внутрь себя и запереть его там, в надежде сохранить запертым вечно. Говорить нормально, не перескакивая с оправданий на обвинения и наоборот он сейчас был просто неспособен, и даже мысли его были пусты, как испарившийся до последней капли влаги источник. На месте хроники недавних событий — в его сознании лишь изъедена чёрными дырами ярости пустота: показывать ему было нечего, даже если бы он этого хотел. Поэтому он стоял и смотрел, разрешая глазам наблюдать, а потустороннему чутью — замечать то, что любой другой на его месте заметить бы страшился, всячески ослепляя себя, хотя и был бы вынужден, в конце концов. Рано. Ещё слишком рано для выводов. Так отмахивался он от бесцеремонности Локида всякий раз, когда тот затевал подобный разговор. В последнее время всё чаще. «Для людишек, привыкших обманывать и жаждущих обмануться миллионом законных и незаконных способов, — да, действительно, рановато. И будет так ещё лет пять, самое большое десять, пока они за розовыми очками из косметики, пластики и новомодных фото-фильтров наконец-то соизволят разглядеть очевидное, и в них вскипит зависть вместе со страхом. Предсказуемая, вечная как мир парочка. Но ты не «людишки», Влад, во имя Бездны! Ты же уже сейчас всё прекрасно видишь! Если, конечно, смотришь, куда надо…» Тем вечером из тренировочного зала в Драконовом дворце Ноэ так и не вышел, оставшись зализывать расплату за свой язык без кости прямо там, на каменных плитах, покрытых растерзанными матами и обломками разбитого оружия. Разумеется, Влад всё видел изо дня в день, возможно, даже чаще, чем сама Лайя обращала на себя внимание в зеркало, и то, что сама она, возможно, ещё могла принимать за естественную норму наравне с остальными людьми, во всяком случае, пока, мужчина просто запрещал себе замечать и анализировать. Ему незачем было, его не интересовало мнение смертных, которых было слишком много на его памяти — младенцев, детей, юношей, молодых, зрелых, старых и престарелых. В конце концов, мёртвых. Память людей избирательна и недолговечна, они посмотрят вскользь, увидят лишь то, что им интересно в данный момент времени, неизбежно потеряют это в прожитых годах и, в конце концов, забудут. Кто-то раньше, кто-то позже. Но пока другие будут видеть косметику, пластику и финансовую состоятельность «жены богача, не знающей труда и нужды», Влад будет смотреть на все те же грациозные изгибы манящего неувядающей юностью тела, как и шестьсот лет назад, как и в день их первой встречи в новой жизни. В отличие от других, он будет чувствовать: неподдельную гладкость кожи, исходящей мурашками от его малейшего прикосновения, шёлк волос, ниспадающих густой копной шоколадных кудрей и обрамляющих ангельский лик — застывший в вечности и вечно же прекрасный. — Девочка моя ненаглядная, — Дракула задохнулся словами, понимая, насколько он, имея всё, что обрести не мечтал, расточителен, насколько грубы и неучтивы его плевки в сторону отведенного им времени, когда вот же она — перед ним, ждущая, призывающая. Только его и только для него одного. А он ищет способ уйти лишь потому, что ему нечего сказать. — Iartă-mă, înger meu. Отдавшись ощущениям и обратившись в слух, позволивший ей слышать, как там, позади заходилось в противоречиях родное сердце, Лайя так и не открыла глаз, лишь обхватила наконец-то обнявшие её руки своими. Ощущение защищённости и теплоты, которых она искусственно пыталась добиться вязким густым паром, объяло её, окутало, спеленало — самое настоящее — срывая с её губ непроизвольный полустон-полувсхлип облегчения. Он снова извинялся. Слова рвались из его души, как ножи из ран, оставляя после себя пульсирующее кровавое месиво, и Лайя снова не знала, что ей делать, чтобы не причинить большую боль — вопросами или же, наоборот, молчанием. Он всё расскажет сам, когда сможет. Скользя кожей по коже, не желая оставлять место даже воздуху между ними, Лайя медленно повернулась, глядя на его обнаженную грудь — не в глаза, ведя ладонью и оставляя дорожки там, где под пальцами расступались тёмные волоски. Тук-тук-тук — под ладонью, там же, где в аналогичном сумасшедшем ритме бился пульс на её запястье. Удар в удар. — Я бы хотел никогда, — Влад крепко зажмурился, с трудом разжимая челюсти, чтобы насильно вытолкнуть засевшие в глотке репьём слова. — Никогда не говорить тебе этого. Медленно поднявшись взглядом от вздрагивающего в такт словам кадыка, через плотно сжатые губы к закрытым глазам, Лайя обхватила ладонями напряженные, будто высеченные из камня скулы и выдохнула. Больше мыслями, чем немо прозвучавшими словами: — Не говори, — она ласкала его лицо подушечками пальцев, медленно приближаясь к губам и наблюдая исподволь, как трепещет на коже тень от ресниц. — Если для тебя это невыносимо. Не сегодня. Или никогда… Влад покачал головой, и обречённый стон сорвался с его губ. Лицо исказила гримаса, и он увернулся от новых прикосновений. Распахнувшиеся голубые глаза были полны льда, источающего физически ощутимый холод. — Я бы убил Николае, скажи он тебе хоть словом больше, чем сказал, — Дракула запустил пальцы себе в волосы и запрокинул голову, вперив взгляд в прозрачный купол над головой в надежде позаимствовать у виднеющихся звёзд хоть каплю их бесконечного спокойствия. — Хотя это всё домыслы, догадки, его личная интерпретация, не подкреплённая и сотой долей знаний о нашей жизни и о той реальности, в которой мы с тобой существуем и в которую он с моего позволения лишь подглядывает время от времени, как любопытный мальчишка — в замочную скважину. Лайя шагнула вперёд — осторожно, но уверенно, не желая соблюдать выставленную Владом дистанцию, и положила руку на его плечо, медленно ведя пальцами вниз, по рисунку бугрящихся вен. — За домыслы ведь не убивают, — сказала, делая ещё один крадущийся шаг вокруг, чтобы поймать, наконец, его взгляд. Разговор был начат и он будет закончен вне зависимости от результата. Влад сам не оставил себе путей к отступлению, а, значит, стоило быть готовым к худшей развязке. Добравшись до ладони, Лайя переплела их пальцы, и подняла сцепленные руки к груди, настойчиво глядя снизу вверх, ища взаимности. — Если только они не близки к истине. — Он понятия не имеет об истине, — негромкий, источающий холод вечной мерзлоты, голос Влада был стократ страшнее яростного крика. Он обнажал догола, забирался под кожу и морозил кровь, заставляя жертву цепенеть. Лайя же вновь обхватила свободной ладонью его лицо, мешая отвернуться. Она была так близка, ей нужно было так мало — лишь растопить вековой лёд его взгляда и погрузиться в безбрежный океан событий, слов и лиц, которые в мгновение сложатся для неё в целостную картину. Она могла просто забрать, но так хотела, чтобы он отдал сам. Хотя бы часть той боли, что сейчас выплёскивал через ярость и угрозы человеку, который эту боль ему невольно причинил. — Скажи мне, — тихо попросила Лайя, чувствуя, как их сцепленные в замок руки упираются в грудь, не позволяя соединиться телами. — Чем бы это ни было — скажи. Я буду знать, что это только твоя истина и твоё к ней отношение. — Тебе оно не понравится. — Знаю, — Лайя грустно улыбнулась. — Но лучше горькая правда, чем чья-то переслащенная, приукрашенная ложь. Влад качнул головой, и уголки его губ дрогнули: улыбка пробивалась сквозь всё то, что клокотало внутри. — Нет здесь ни правды, ни лжи. Сказка по библейским мотивам да и только, — Дракула тяжело вздохнул и длинно выдохнул. Он источал холод эфира, и теплый воздух не мог коснуться его, клубясь клочьями пара на расстоянии, ближе к купели. — Идём, — проследив направление взгляда, Лайя поманила его к воде, и пару шагов Влад покорно следовал за ведущей рукой, но у самой купели замер, осторожно усадил вопросительно наблюдающую за ним Лайю на выступающий каменный борт, а сам опустился на колени рядом. На лице любимой, как и всегда в подобные моменты, мелькнуло возражение, но мужчина отрицательно покачал головой и прикрыл глаза, не оставляя вариантов. Так будет проще и быстрее. У её ног он, не запнувшись, скажет даже ту правду, что будет каждым словом вспарывать ему грудину. — Мика видит Врата. Видела всегда, даже когда мы считали иначе. Они для неё открыты. Не было и нет никакой силы, что не позволяла бы ей войти в них. Влад говорил, а перед внутренним взором его оживали годы воспоминаний, накладываясь друг на друга, будто калька на оригинал самой первой попытки, в который раз за разом вносились изменения в надежде на лучший результат. На единственно желаемый. Вначале складывалось впечатление, будто Мика просто не понимала, чего от неё хотят, как и любой ребёнок, которому нужен пример, чтобы обрести новый навык и поступить, в конечном итоге, так, как от него ожидали. Тогда Влад взял её за руку и повёл. Это был первый и последний раз в череде попыток, когда малышка от начала до конца оставалась в человеческом облике, полностью безусловно доверяя происходящему. В последующем каждый очередной приход к Пределу заканчивался или её побегом в обличии кошки, или, если Влад силой не позволял ей обернуться, истерикой, словно бы он намеревался опустить её в котёл с кипящей смолой. Прежде она никогда не проявляла к нему агрессию, не боялась его, даже когда на то были причины, теперь же, если бы Дракула это позволил, она бы выцарапала ему глаза. Участие Лайи, на которое Влад так уповал, ничего не изменило. Определенно, не в лучшую сторону. Только ещё невыносимее стало пассивно наблюдать со стороны, как малышка испугано жмётся к женской груди и плачет навзрыд, и как Лайя не знает, что с этим делать, ровно как и сам Влад. Применить силу и толкнуть её за грань у Влада духу не хватало, не при Лайе. А в последний раз, когда он был полон решимости и убеждённости в том, что Мика просто-напросто боится того, чего не понимает, что ему любым способом придётся сделать выбор за неё… — Я держал её на руках и сам смотрел на свет, льющийся из Врат. Я почти касался его, мне нужно было только вытянуть руки — отдать то, что не принадлежит ни одному из измерений, где я имею власть, — горло сдавило спазмом, заставляя Влада сжать руку в кулак и впиться ногтями в ладонь, чтобы выпустить наружу хотя бы часть раздирающей изнутри боли. — «Tată, nu mă da departe!» — она вдруг сказала, вжавшись в меня, будто хотела просочиться мне под кожу. Дракула вскинул взгляд на жену в надежде, что она поймёт, объяснит, оправдает то, что выворачивало его внутренности наизнанку неразрешимыми противоречиями, которых и прежде было в нём слишком много, чтобы теперь возводить их в абсолют подобным образом. — Она не может знать, что ждёт её, не может этого не хотеть! Ни одна душа на это не способна. Души уходят, даже познав жизнь, имея связь с теми, ради кого они хотели бы остаться. Оказываясь перед Вратами, все они уходят безропотно, желая этого больше всего на свете. Иначе не может, не должно быть! — Ты не отпустил её, — не вопрос, не обвинение — констатация свершившегося факта. — А должен был! — хриплый от эмоций голос Дракулы вновь налился силой и уверенностью. Злостью на самого себя за слабость и малодушие, которых не должно было возникнуть в решающий момент, потому что другого выхода не было, а тот единственный — дар, за которым он охотился слишком долго. И что теперь? Отказаться от долгих лет поисков, от борьбы за саму возможность — из-за каприза? — Я… мы должны отпустить её, — Владу стоило титанических усилий не сказать вслух «заставить». Но его мысли сейчас были не менее громки, чем слова. Лайя запустила пальцы в его волосы, принявшись перебирать пряди. — Мы её не держим. Но и не заставим. Даже Тьма никого не заставляет, её выбирают по собственной воле. — Но это неправильно! — Влад невольно повторил свои же слова, сказанные в запале священнику — обязательному по условиям ритуала и потому неизменному свидетелю каждой попытке. Они запустили цепную реакцию воспоминаний, которую он уже не мог — не хотел — останавливать, зная, что ни за что не повторит этого вслух, сохранив при этом должный уровень самообладания.       — Простите мне мою вольность, Влад. Что вы подразумеваете под «неправильно»? То, что дело оказалось вовсе не в вас, хотя вам куда привычнее винить себя за неудачу? Потому что это продолжает питать надежду, будто в следующий раз вы сможете что-то исправить, и всё непременно получится. Вы ведь сделаете для этого всё, хоть душу продадите, хоть со Всевышним сядете за игральный стол. Влад рассмеялся — глубоким, холодным смехом, царапающим горло. Как же люди любят красиво пустословить о том, чего не понимают и чего никогда не познают сами. — Если вы считаете факт, что девочка называет меня отцом и держится мёртвой хваткой за меня делом «не во мне», тогда я сильно ошибся в вас, Богдан. Обещаю, с вашим участием это был последний ритуал. — Как вам будет угодно. Только это не ваше решение и не ваш выбор. Вы не давали жизнь этому ребёнку и не вы лишили его жизни. Но вы дали силу его развоплотившейся душе. Преподнесли дар, сами того не подозревая, который даже Всевышний дать не мог. Не таким образом. Вы показали ей жизнь вне жизни, в которой было с избытком всего того, что не каждый живой ребёнок получает. Вы и ваша жена, конечно же. Вы любили и любите её, и, как бы вы сами не считали, это не то, что вы можете контролировать — забрать назад, выключить по необходимости, лишь бы всё стало правильно по вашему разумению. — Неупокоенная, потерянная душа вне физического вместилища — это неправильно по чьему угодно разумению. И если бы одной любовью можно было это исправить, мы бы с вами не тратили время впустую, — Влад усилием задавил рычание, спазмами сдавливающее грудь. — Дальнейшая дискуссия беспредметна, нам пора возвращаться. Лахеса! — Дракула взглядом приказал гончей следовать вперёд себя в портал. — Клото! — белоснежная копия своей сестры по бессловесному приказу хозяина выросла у ноги священника, готовая следовать за ним шаг в шаг. — Атропа! Выпустив следующее за Дракулой тенью громадное чудище с горящими эфиром глазами, брешь в измерении схлопнулась, наглухо отсекая миры друг от друга, хотя ощущение перехода ещё какое-то время сжимало в тисках внутренности Богдана Николе, запуская ледяные щупальца под кожу. В мире живых, как и все прежние разы, его неизменно ждало горячее питьё, еда и всё необходимое для быстрого восстановления сил, но гостеприимство и радушие хозяина испарились, будто их никогда и не было. — Влад, прошу, выслушайте, — священник имел смутное понимание того, насколько далеко ему позволено отныне зайти в своих речах, потому что один на один с разочарованием Дракулы он прежде не оставался. Всегда рядом был кто-то ещё: Лайя или кто-то из ближайшей свиты, и ещё никогда прежде Богдан не становился прямой причиной его гнева. — Очевидно, это не тот вариант решения, на который вы рассчитывали. И у меня нет ни достаточных знаний, ни авторитета для того, чтобы предлагать вам иные, но я уверен, что таковые существуют. Как существуют перерождающиеся души Тетраморфа, как существует всё то, что вы создаете одной лишь силой своего желания, не идя в этом наперекор воле Творца. Я видел, что Он вам позволяет, так же как апостолы видели воду, обращённую вином. Влад, что если вы единственный можете дать этой душе то, что она действительно заслу… Сквозь воспоминания, сквозь разделившее события на «было» и «ныне» время Дракула видел, ощущал, как сжимался на беззащитной шее невидимый захват, поднимая тело над полом и отбрасывая в стену прежде, чем роковая мысль могла бы быть завершена. Слухом он воспринимал только беспомощные хрипы в судорожных попытках дышать передавленным горлом, пока в голове звоном колокола звучало несказанное, но неизбежно настигшее адресата: «Не проси о том, на что способен сам». Дракула будто получил пощечину, шатнувшись одновременно и от происходящего, и от уже содеянного. — Убирайся, — рыкнул Влад, телекинезом распахивая двери и вышвыривая в них человека — подальше и побыстрее, пока ещё силен сдерживающий эффект осознания. Следующая волна энергии врезалась в уже закрытые двери, в стены, в окна, заставляя их содрогаться, но не разрушая, проходя насквозь, где-то снаружи прорываясь в реальность раскатами грома. Недавно восстановленное в месте разлома пространство задрожало, пульсируя нестабильной материей, готовое вновь искривиться в портал. Сквозь клокочущую в солнечном сплетении ярость Влад заставил себя вдохнуть и выдохнуть, отступил к ближайшей стене и съехал по ней вниз, стараясь экранировать себя от всего физического и сосредоточится на той метафизической цепной реакции, что ширилась внутри него, нагнетая энергию. А ведь он хотел ее выпустить, действительно хотел, чтобы ни у кого больше не возникло желания подменять понятия и считать его тем, кем он никогда не являлся. — Влад. Любимый, всё уже позади, — после нескольких безуспешных попыток вырваться из гравитации чужих воспоминаний, Лайя сжала руку на волосах Влада сильнее, пробуя приподнять его голову со своих колен. От того места, где они сидели в объятиях друг друга, по полу и бортику купели стремительно распространялось кружево тёмной наледи, делая поверхности скользкими и хрупкими, а изо рта вместе со словами и дыханием вырывался пар. — Влад! — Этого не случится, — отозвался, наконец, Дракула, и голос его звучал так, словно заклинал саму реальность. — Ничего, о чём он имел дерзость предположить, не удержав предположения при себе, когда я давал ему этот шанс. Я никогда не сделаю с тобой ничего подобного и никогда о подобном не попрошу, мой ангел. Это мой крест и мне его нести. Кажется, Влад, сам того не заметив, разыграл в своём сознании партию от начала до конца, забыв сообщать ходы. — Мы женаты, любовь моя. Я и так достаточно позволяла тебе искать решение в одиночку, — Лайя попыталась прижать голову мужа назад, позволив ему расслабиться в объятиях, но, осознав, что сказал больше, чем собирался, он стал статуей изо льда, продолжающей генерировать холод — цепкий, колючий, стремящийся поглотить. — Ну конечно, — выражение лица Влада исказила невообразимая смесь из захлестнувшего его в один момент страдания, разочарования и ненависти. — Я знал, что однажды ты заговоришь об этом. Какой удобный предлог, надо же! — Что бы ты ни сказал сейчас, я предпочту этого не услышать, хотя ты будешь потом всё равно себя корить, — Лайя провела ладонью по его щеке — точно айсберга коснулась — пытаясь утешить, забрать часть того, что клокотало внутри него, наливая сиянием вены. — Тебе лучше уйти. — От такого удобного предлога не растягивать наше хождение по мукам на неопределенный срок? — Лайя легко толкнулась ладонями от бортика и опрокинулась назад — сквозь плеск воды кожу обожгло мелкое крошево сломавшейся под её весом тонкой корочки льда. Нащупав пальцами ног дно, девушка раскинула руки, взглядом и улыбкой приглашая застывшую над купелью мужскую фигуру. В голубизну его глаз медленно просачивалась чернота расширяющихся зрачков. Влад не был готов услышать то, что услышал, в очередной раз озвученное чужими устами. Он не был готов в одночасье отказаться от шанса, который ещё вчера держал в руках, воображая, как сегодня будет молиться и благодарить за успех. Но более всего он не был готов делать больно. Не так скоро, если понятие времени вообще было применимо в их ситуации. Ну что ж. Вот и расплата за неограниченную власть, вкус которой он смаковал. Неизбежная, ожидаемая. Пусть и не так скоро. Не сегодня. Дракула не принял приглашение присоединиться. Не заслужил. Вместо этого он сел на обледенелый мрамор и погрузил в воду пальцы одной руки, вбирая выплеснувшуюся энергию тёмного мира назад. Движением другой руки по воздуху он выкрутил на максимум горячий вентиль и под шум льющейся воды произнёс: — У нас не будет детей, Лайя. Я бы озвучил это раньше, не будь во мне уверенности, что ты сама это знала и принимала, — Влад не сводил взгляда с кругов на воде, оставляемых срывающимися с его пальцев каплями. — Ничего не изменилось в том, кто я. Ничего не изменится, вне зависимости от того, насколько ты будешь этого хотеть и на что готова будешь ради этого пойти. Ребёнок от меня с моей кровью наследует бремя силы и власти, которые ни один родитель в здравом уме не пожелает своему наследнику. Разве что, — заготовленные слова рычанием вибрировали в горле Влада на запале отчаяния и ревности, для которой не было и не должно было найтись причин, — кто-то другой подарит тебе счастье материнства. Лайе казалось, она знала, что делает, когда поджигала этот бикфордов шнур. Казалось, что она обозревала широту той пропасти, что могла существовать между ними в этом вопросе. При наихудшем раскладе она не казалось ей непреодолимой. Но… это! Кто-то другой? Кто-то?! Да как он мог? Нет. Неет! Она не даст ему того, к чему он неосознанно её подталкивает. Она не пропустит через себя его эмоции, позволив смотреть и слушать себя как своё зеркало, получая в ответ ту же боль и ярость от беспомощности изменить ситуацию. — Любой ребёнок, ненужный своим родным родителям, подарит мне это счастье без необходимости ложиться под другого ради факта продолжения рода, — Лайя ответила ровно. — Но я удивлена, что подобную возможность ты вообще допустил, как потенциально осуществимую. — Сейчас — нет. Но впереди у тебя ещё много времени передумать. В любой момент с моей стороны это будет милосерднее, нежели подарить тебе ребёнка, который в будущем познает ад, ради того, чтобы им править, или умрёт, не выдержав борьбы. Такова судьба крови дракона — моего отца, всех моих братьев. И моих детей. Но бессмертному правителю, способному удерживать трон вечно, наследники без надобности, а значит я не обреку никого на повтор прожитого мной сценария, — Влада колотило, его вены горели, испуская в пространство волну за волной, но он этого не замечал. Выворачиваемая наизнанку реальность дрожала вместе с ним, расходясь дырами, будто достигший предела натяжения мыльный пузырь. Из стремительно расширяющихся прорех тянуло холодом тёмного мира, пробивались аномалии его физических законов. Лайя заставляла себя больше обращать внимание на происходящее, а не на слова. Обычно Влад даже на пике эмоций умел сдерживаться и уже давно не терял контроля вот так — неосознанно, безотчётно и совершенно не заботясь о последствиях. Нужно бы остановиться, но на этом тема себя не исчерпает, а продолжит гнить, как инфицированная рана. Милосерднее пройтись по всем незакрытым вопросам единовременно, пережить это, перетерпеть в моменте, чтобы больше никогда не возвращаться. Тем более, что принципиально нового он сказал? Если не считать того, что всё-таки сказал — вслух, не выбирая слов. — Я всегда знала, что ты не хочешь ребёнку своей судьбы, даже когда ты был князем, для которого рождение наследников должно было стать абсолютным приоритетом. Валашская знать, из согласных с твоим положением у власти, готова была свечу держать пред дверями и окнами наших покоев, и только я понимала, почему их молитвы останутся тщетны. Ещё в те времена, когда нерожавшая женщина будто и на свете не жила, а уж бесплодная жена — немыслимый позор любому правителю. Но мне было всё равно на мнение толпы. Ведь это не они, а я своими глазами наблюдала, как в погоне за властью умирали наследники султана. Я знала, что случилось с твоими родными. Я всё понимала, Влад. Даже тогда. И понимаю сейчас, когда эпоха падишахов и князей прошла, а от судьбы мы так и не убежали. Я никогда не заговорила бы с тобой о ребёнке лишь из собственной прихоти, если бы… если бы не сегодняшняя ночь, Влад. Твой страх и запреты, которыми ты связал себя, ослепили тебя. Неужели ты не понимаешь, какой шанс нам выпал? — Лайя воодушевленно подалась вперёд, лишенная возможности видеть лицо, обозревая всё остальное, лаская взглядом, раз уж не позволено было руками. — Ты ведь понял, что имел в виду Николае. Понял раньше меня и даже него самого. — Шанс? — если бы мог, Дракула поперхнулся бы определением. — Шанс?! Это яблоко раздора, красивое снаружи, но полное червей внутри. В напоминание мне о том, чтобы я знал своё место и не просил больше, чем уже имею. Лайя, — молитвенно произнёс Дракула, пытаясь вытянуть из себя внятные объяснения, в очевидности которых прежде ему сомневаться не доводилось. Она ведь знала. Знала! Тогда почему… — Перерождаться дано лишь святой крови и только тогда, когда Он видит в этом необходимость. Но даже если предположить — поверить — будто для нас с тобой это окажется возможным, и душа Мики действительно переродится. Одному Богу известно, будет она драконом или ангелом. А я не позволю Ему это решать! Кроме того, мы… ты ведь будешь помнить… о Хуньяди, об Эржебет, о судьбе предыдущего воплощения души, которая никогда не станет тебе по-настоящему родной. А если… когда она начнёт вспоминать, как ты и остальные души Тетраморфа? Каково ей будет со знанием, что её отец — убийца? Каково ей будет со знанием, что её отец — повелитель всех тёмных душ, которых когда-либо носила эта земля? — Влад зажмурился, мечтая как можно скорее пробудится от этого кошмара, который просто не мог претендовать на реальность. Но пробуждения не наступало, и ему пришлось продолжать: — Но даже если ничего из этого чудесным образом не случится, и ей действительно всего лишь будет дарован шанс прожить жизнь, — ты сможешь отпустить её, когда придёт время? А оно непременно придёт, потому что Всевышний не горазд разбрасываться бессмертием. Я понял это, да, я понял всё гораздо раньше священника, потому что для него это просто красиво звучащие несбыточные фантазии. Для меня же это реальность, определяемая и создаваемая моими желаниями. И ничего из этого я никогда не пожелаю ни для себя, ни уж тем более, — для тебя. Лайю накрыло с головой лавиной вопросов, ни на один из которых она не дала бы однозначного ответа сейчас. Все они требовали осмысления более холодной головой, чем была у неё сейчас, и даже тогда ни о какой однозначности речи не шло. Но она ведь и не убеждала себя, что будет легко. Тем более, не пыталась убедить в этом Влада. Не сегодня, не в один момент. Да что говорить, если ещё несколько часов тому назад она и не воображала ни о чём подобном, хотя тёмный мир как нельзя положительно развивал воображение во всех направлениях, на которые хватало самой изощрённой фантазии. — Влад. Мы десять лет бились над вопросом, что делаем не так и почему не получается, — Лайя смотрела на идущую от неё кругами воду, будто в ней содержались ответы разом на все вопросы. Их только нужно было разглядеть. Но вода была чёрной. — А теперь у нас есть не просто ответ, но и решение, ведущее к нему. Да, оно не столь простое и не сводится к тому, чтобы под правильный напев молитв вытолкнуть душу за Предел, полагая это единственным вариантом. Но это решение, и оно не обязано быть идеальным во всем. Или… — Лайя медленно подняла взгляд, с замиранием сердца желая посмотреть на Влада, прочесть его реакцию на её слова, но он уже стоял к ней спиной. — Мы можем попытаться… сделать его таковым. Вместе. У нас есть время, мы можем… — Я не хочу, — разносимый между измерениями, голос Дракулы обрёл множественное звучание, став громче и мощнее. — Я осквернил эту душу, не имея с ней никаких родственных связей, и усугублять без того непоправимое не намерен. Даже ради тебя. Его стремительно теряющий очертания силуэт окутала наползшая из разломов тьма, и он растворился в ней, исчез, а с ним исчезла и сила, ломающая реальность, оставив за собой лишь холод и пустоту. В полусферах светильников, как и прежде, горел огонь, вода продолжала литься из открытого крана, грозя вот-вот переполнить купель, вместе с чашей самообладания Лайи. Было больно, невыносимо, но она уже не могла различить, чья эта боль и кому из них было сейчас хуже. Влад безжалостно сжигал мосты, не допуская самой возможности, а Лайе пока плохо давалось понимание, какой из сотни кинжалами брошенных им аргументов тот самый — навылет торчащий из его груди. Горячее прокатилось по лицу, и пусть Лайя знала, что никто её сейчас не увидит и не услышит, она залпом вдохнула, плотно смыкая губы, и рывком ушла под воду, позволяя сомкнувшейся над лицом толще черной от добавок воды растворить в себе любые намёки на слёзы. В них не было ни пользы, ни смысла. Особенно, в слезах обиды и скорби по причине, которая не была принципиально новой. В конце концов, Влад имел это право — не хотеть, не обязывая себя объяснениями, почему. Недаром говорят, что хуже внезапно обретенной надежды только столь же внезапное осознание, что ей никогда не сбыться.       Утром следующего дня Лайя улетела в Иерусалим давать обещанные лекции в академии «Бецалель» и завершать подготовку к организуемой в первую декаду января выставке. Организаторы запросили несколько знаменитых полотен из Лувра. От неё, как безымянной в медийном поле фигуры, стоящей выше директора, но пожелавшей непременно сохранить за ним номинальное руководство, ждали одобрения. Кажется, Жан закрыл все эти бюрократические вопросы ещё неделю назад. Теперь ей просто нужно было появиться вовремя в приёмной ректора Абрамсона, за что тот, конечно, сильно переживал. Влад её не провожал, оставшись в тёмном мире на слушание очередного дела. Лайя никогда не жалела подсудимых, своими деяниями добравшихся аж до публичных слушаний в залах Пандемониума, но сейчас она им особенно не завидовала. Как минимум потому, что любой из них был убеждён, что Его Величеству, проживающему, в том числе, и земную жизнь, в исправно соблюдаемые человечеством праздники будет не до карательных сессий, и их судьбу по скромному решит малый состав Совета. Бывает, ожидания разочаровывают даже способных к безошибочному расчёту и прорицанию тёмных. Это было первое Рождество, которое они встретили порознь. По какой-то причине других этот факт привёл в куда большее недоумение, чем саму Лайю, которая, расправившись со всеми запланированными на день делами, сидела в своём номере на балконе и созерцала по сложившейся традиции один из лучших видов, который могла предоставить ей очередная страна пребывания: в данном случае — изобилующее композициями из пальм побережье Мёртвого моря. Звонила Сандра, потом — Лео, Милли ограничилась короткой перепиской по мессенджеру, и, наконец, мама. Прямых вопросов никто из них не задавал, но все они слишком громко и явно излучали недоумение даже сквозь тысячи разделяющих их миль. Когда Лайя движением пальцев свернула последнюю голограмму с видом террасы родительского дома в Лэствилле, в стекло балконной двери постучали, осторожно обозначая свое присутствие. Лайя обернулась. — Ваше Величество, — ей поклонилась обычная на вид девушка в форме персонала отеля. Металлический значок на жилетке обозначал её имя иероглифами иврита, и Лайя склонна была верить, что именно так её и зовут. Изначально так повелось, со временем превратившись в негласное правило: в каждой стране, где ей доводилось бывать, она распоряжалась, чтобы из бесконечного множества предлагаемых кандидатур её сопровождала именно местная уроженка. Так было проще учить язык, знакомиться с традициями, а заодно не обзаводиться фаворитами, предоставляя равную возможность знакомства и общения с королевой самым разным тёмным существам, представляющим разные культуры и нередко даже занимающим разные социальные положения: от высокородных демонесс, до мелкой эндемичной нечисти. — Моё имя Рива, королева, сегодня я в ответе за ваш комфорт. — Приятно познакомиться, Рива, — Лайя ответила на иврите, тем самым предлагая продолжить на нём же. До этого слегка настороженный взгляд тёмной сменился заинтересованным, даже восторженным, как будто она ожидала одно, а получила совсем иное. — Позвольте, моя королева, я помогу вам разобрать причёску, — её рука уже приподнялась в нетерпении, а цепкий взгляд тёмных глаз нацелился на первую из множества спрятанных в густых волосах шпилек. Лайя благосклонно кивнула, вверяя себя в компетентные руки и вновь оборачиваясь лицом к морю. Постепенно небо становилось темнее, а затерявшиеся в неоновой иллюминации звёзды — ярче. Быстро найдя общий язык, девушки болтали обо всём и ни о чём одновременно. Рива несмело высказала своё мнение о ректоре Ларри Абрамсоне, который позволял себе слишком много необоснованных подозрений, при той бесспорной выгоде, которую получал от профессионального общения с художницей, что познаёт мир искусства много дольше него и, ко всему прочему, владеет Лувром и всеми выставленными в нём экспонатами. Подарок Влада на пятую годовщину свадьбы, о котором Лайя узнала постфактум, после проведённого свидания в арендованном, как ей было сказано, на всю ночь музее. — Об этой незначительной детали господин Абрамсон, разумеется, не знает. А его сомнения относительно того, как сочетается мой возраст с моим образованием и известными заслугами, из-за которых он и позвал меня читать его студентам лекции, нисколько меня не задевают. До первой отведённой лекции. А дальше — решать студентам. Они как раз подошли к обсуждению меню из самых редких и непременно самых вкусных по авторитетному мнению Ривы блюд еврейской кухни, которые редко можно встретить даже в здешних ресторанах, когда зазвонил внутренний телефон отеля. Миловидное лицо увлеченной беседой тёмной в мгновение ока ощетинилось до хищного, будто кто-то рубильником щёлкнул. Все они могли представлять разные культуры и эпохи, но быть застигнутыми врасплох непредвиденными звонками и происшествиями в равной степени не любил никто. Как минимум потому, что застать врасплох тёмную, приставленную ассистенткой к Её Величеству, варьировалось от крайне сложного до абсолютно невозможного, и уж точно ни одна не позволяла себе забыть о звонке прямо в номер в поздний час. Клото заинтересованно вскинула морду. — Добрый вечер, госпожа Басараб, — приветствовала поднятая Лайей трубка голосом администратора с ресепшена. — Прошу простить за беспокойство. К вам посетитель. Он ожидает в лобби отеля. Ожидает? Надо же. Несмотря на явное неудовольствие подобным поворотом Ривы, которая по мановению руки из хрупкой ассистентки готова была превратиться в ни на шаг не отходящую телохранительницу, Лайя спустилась вниз одна, пристегнув на поводок грациозно вышагивающую рядом Клото, которая сопровождала бы её в любом случае. Лайя лишь предпочла такой, что не нарушал бы установленных обществом порядков и норм морали. Собака крупной породы белоснежного окраса даже на поводке у ноги производила впечатление. Не всегда положительное. Но к таким людям возникали вопросы. В почти пустом лобби, декорированном в светлых тонах, спокойно ожидающий посетитель приковывал к себе взгляд не хуже гончей. Тёмный костюм в сочетании с крупной фигурой и цветом кожи резко контрастировали с белым окружением. На чайном столике рядом стояла услужливо поданная персоналом крохотная чашка эспрессо и безупречно прозрачный стакан воды. — Уильям! — Лайя приветственно улыбнулась — удивленно и радостно одновременно, а мужчина тут же поднялся ей навстречу, совершенно не замечая собаку. Та ровно также не замечала его, потеряв к непредвиденному гостю интерес ровно в тот момент, когда его к нему проявила хозяйка. — Давно не виделись. А внешне — как будто вчера. Себя-то Лайя видела в зеркале каждый день, поэтому грешила на замыленность взгляда, но вот перед ней стоял её духовный брат, с которым они не встречались вживую несколько лет — пять, больше? — а он остался таким же, как в их первую встречу: курчавые виски лишь чуть припорошены сединой, неизменное золотое кольцо в носу и гладкое лицо с морщинами, не продвинувшимися ни миллиметром дальше глаз и губ. — Приехал по делам Ордена, — пояснил Таурус, не дожидаясь вопроса. — Узнал, что ты тоже здесь, грех было не встретиться. Знал, что ты, наверняка, будешь не одна и решил твоих впечатлительных хранительниц своим суровым апостольским видом не стращать, позвал тебя на нейтральную территорию, — мужчина с намёком взглянул в сторону выхода. — Давно гуляла по ночному Иерусалиму? Был бы рад твоей компании. Только после того, как они медленно двинулись к выходу, Лайя заметила в руке Уильяма ту самую книгу, которая десять последних лет была настольной у Влада и не покидала стен его кабинета. Ну, разумеется. Любые случайности в их жизни — не более чем закономерный итог причинно-следственных связей, приводящих к определенному результату. Пора было это запомнить и перестать всякий раз изображать святое удивление. — Нашёл её сегодня в своём чемодане. С Владом связаться не смог, а раз уж мы всё равно в одном городе… — Таурус придержал дверь, пропуская вперёд сперва спутницу, а следом и её питомицу. Вокруг да около мужчина решил не ходить. — Расскажешь, как всё прошло? С тех пор, как Влад взялся за расшифровку гримуара, Тетра смогла разыскать и упокоить не один десяток безвинно проклятых душ. Так что интерес Уильяма, в особенности, после столь неожиданного возвращения к нему книги, не облагаемого никакими пояснениями, был вполне понятен. С одной стороны, Лайя совершенно не была готова к обсуждению очередной неудачи и её последствий, с другой — Уильям был едва ли не единственным осведомлённым и причастным, кто не отделял в своём мировоззрении духовное от физического и мог её по-настоящему понять, не вдаваясь в лишние подробности и не оглядываясь с опаской через плечо на мнение Влада. В раздумьях помолчав, Лайя всё-таки заговорила: — В последний раз Мика чуть не сняла с меня скальп. Она по-прежнему сопротивляется уходить, а отец Николае полагает, что мы с Владом способны дать девочке то, чего она жаждет куда больше, чем упокоения, — Лайя поджала губу, не глядя на собеседника, но прекрасно считывая его реакцию. — Влад с подобным мнением категорически не согласен. — Богдан Николае, — Таурус задумчиво проговорил имя вслух. — Этот человек знает больше, чем ему положено. Что важнее, он понимает больше. Тетра не просто так хранит свои знания в тайне от человечества, Лайя. Хотя я так же прекрасно понимаю, что Влад не просто так стремиться держать свои тайны подальше от Тетры. А заодно и Ватикана, неспособного унять свои амбиции и жажду контроля. Привлёк бы он к делу Мики не преданного ему священнослужителя, мы бы уже имели на первой полосе статью о пришествии антихриста. — Непреданный и незаинтересованный в результате никогда не подал бы Владу подобную мысль, — Лайя не ошиблась, говорить с Уильямом было и вправду очень легко, несмотря на то, что у них было мало опыта подобных бесед. Молчать, просто идя рядом и наблюдая за бешенным ритмом жизни никогда не засыпающего мегаполиса тоже было легко. — Десять лет назад, когда мысль о возможности твоего воскрешения Владу подал Алан, он был более чем просто не согласен. И никто из нас ни словом, ни делом не смог бы повлиять на исход, если бы Дракон не сделал свой выбор. — Это несравнимо. — Никоим образом, — Таурус согласно кивнул. — Ведь в этот раз у него есть ты, и это уже больше, чем, по его мнению, он заслуживает. Он ведь считает, что наше замедленное старение — ничто иное как попытка Всевышнего через нас контролировать его, блюсти, чтобы не сорвался с поводка. — Именно так это и выглядит, — в той же прямолинейной манере ответила Лайя, коротко усмехаясь, — а об истинных причинах нам всё равно знать не положено, так почему бы не упростить восприятие до буквального, без вечного поиска тайного смысла. Лайя смотрела вперёд, но чужой взгляд на себе ощутила и прочла. — В таком случае я тоже вижу вполне буквальное объяснение, указанное во многих древних текстах разных цивилизаций и эпох. При взаимодействии с эфиром через Дракона души Тетраморфа и в прошлом проживали в одном воплощении многим дольше, чем ныне считается нормой. Направляемая Владом энергия тёмного мира вплеталась в наше стихийное единство, исцеляла нашу плоть, укрепляла нашу броню и усиливала наше оружие. С моей стороны можно считать профессиональным упущением, раз я полагал, будто наше слияние в момент твоего воскрешения не возымело отдалённых последствий для каждого. Прикосновение к силе творения всегда имеет последствия, а нам довелось это сделать не раз. Теперь у нас появилось время, чтобы оценить плоды своих трудов в динамике большей, чем средняя продолжительность жизни современного человека, а после уйти со спокойной душой и чувством выполненного долга, оставив человечество в руках надежного Хранителя. Что до контроля и поводка, — Уильям задержал молчаливый взгляд на руке Лайи. Все время прогулки её ладонь оставалась пустой, но иногда неосознанные движения наталкивали на желание дорисовать поводок, протягивающийся невидимой цепью к шее гончей, которая давно растворилась в толпе. — Влад с этим прекрасно справляется вовсе без чьей-либо помощи, раз даже идущая ему в руки возможность обрести то, что он заслужил, видится ему очередной проверкой умения обуздать жажду большего. — За всё, что мы обретаем, мы так или иначе платим. Влад выучил этот закон Вселенной лучше любого из нас, потому что ему всегда приходилось платить втридорога. Уильям дотронулся до плеча Лайи и легонько его сжал. — То, что ему принадлежит, никто другой не возьмёт. Вопрос, нужно ли ему это. Потому что если нужно, нет силы, что остановит его. И именно этого он боится. В своих владениях он всесилен. Реальность тёмного мира с некоторых пор подчинена его воле, там он формирует законы, создает и разрушает. Мне по-прежнему сложно даже вообразить себе подобную мощь в оболочке из плоти, а уж то, насколько эта мощь способна растлить волю укротителя я и воображать не хочу. По ту сторону бытия он волен творить, что хочет, возвращаясь же в подлунный мир, он возвращается под длань Господню, вынужденный считаться с тем, что есть кто-то выше него, что есть материи, ему не подвластные, и законы, которые нельзя переписать. Жизнь и смерть в их числе. Мы — проводники Его силы, но мы не есть сила. Влад боится потерять эту принципиальную разницу, и я не вправе осуждать его за это. — Мне всегда было интересно, — задумчиво произнесла Лайя, рассматривая виднеющуюся далеко впереди стену плача, подсвеченную белым светом ночных фонарей. — Даже когда вы были врагами по разные стороны, в тебе всегда было больше понимания к нему, чем осуждения. И даже сейчас, рассуждая, почему попытка вернуть Мику может быть опасна для всех нас, ты не исключаешь самой возможности. — Я верю, что ни одной попытки Господь не предлагает нам зря. Как верю и в то, что это всего-навсего шанс. Воспользоваться им или нет — решать только вам. Тебе и Владу. И это не то решение, которое может быть принято кем-то за вас. — Скажи это моей ветви Ордена, которая в панике от того, что на мне прервётся родословная. Таурус неожиданно засмеялся, сверкая в ночи белыми зубами. — Лайя. Даже до Африки добралась цивилизованная мысль, что детей рожают не для родословной. Увы, не до всей, но тенденция обнадёживает. Не расстраивай же меня, сестра. Лайя улыбнулась в ответ на беззлобный укор, размышляя о том, что бы мог обо всей этой ситуации сказать её отец, если бы узнал. Но, разумеется, это не то знание, которым она поделится, к какому бы решению они с Владом в итоге не пришли. Редко просачивающиеся за грань миров откровения об их силе, о перестающих быть догадками перспективах физического бессмертия, отнюдь не способствовали налаживанию отношений, как и не теряющее своей категоричности из года в год намерение Влада сделать Ноэ посредником между Тетрой и Орденом Дракона. Ноэ не собирался соглашаться, иных кандидатур Влад не рассматривал, место великого магистра продолжало пустовать, и отец Лайи не уставал об этом напоминать. Алан вот устал где-то после одного раза и впредь в отсутствии Влада адресовал все вопросы тёмному престолу через Лайю. — Они ведь помнят, что у тебя есть сестра? Странно, но об этом Лайе не хотелось говорить даже с Уильямом. Он бы понял, наверное, поймёт в будущем, имея все шансы дожить до нужного момента, но не сейчас. Сейчас Лайя старалась не пускать это знание даже в свою голову. Всему своё время. Они продолжили гулять по священной столице до самого рассвета, наблюдая за людьми и обсуждая темы, большинство людей мало интересующие. Утром госпожу Басараб ждали музее, а господина Тауруса — в одном из храмовых комплексов.       Дракула сидел в тронном зале, смотрел на увлекающие в пустоту звёзды и задумчиво поглаживал по загривку Атропу, прокручивая перед мысленным взором принесённые ею обрывки событий. На почтенном расстоянии от трона Дракона, припав на одно колено в покорном ожидании распоряжений, стояла шедим, назвавшаяся Ривой. — Дай знать персоналу музея, что их почётная гостья голодна и что её, по законам гостеприимства, о котором, надеюсь, они не забыли, надо накормить. Как и её питомицу. Наряд я подготовил, заберёшь на входе в портал и позаботишься о том, чтобы у королевы непременно нашлось время на себя, каким бы плотным ни было расписание. И напомни между делом старику Абрамсону, что зависть — смертный грех в иудаизме в том числе. — Будет исполнено, Повелитель, — демонесса склонилась ещё ниже, касаясь лбом собственного колена. Для того, чтобы удостовериться, что Дракон не в духе, вовсе не обязательно было приходить под его очи, параллельно внимая обрывкам сплетен о том, что творилось последнее время в залах суда. Но не явиться на зов было смерти подобно, особенно, после того, как Повелительница провела ночь вне её надзора, и тёмной даже нечего было ответить на возможные вопросы, если Повелитель пожелает знать подробности. — Ступай, — Дракула отпустил демонессу движением пальцев, и та исчезла, всколыхнув застоявшийся воздух. Но одиночеством Влад наслаждался недолго. Обычно не обременённый ни этикетом, ни витающими в воздухе слухами о настроении хозяина престола, Локид вторгался в тронный зал сгустком энергии, начинающим разговор ещё до того, как в узнаваемом обличии переступал порог. Сегодня он бы постучал и вежливо дождался приглашения, если бы было обо что стучать в общепринятом смысле. И если бы не получил ответа, то ретировался бы от греха подальше, вовсе на аудиенции не настаивая. Существовала только одна вменяемая причина, почему Дракон сотрясал тёмную реальность тогда, когда его здесь и близко не должно было быть. И эту причину с Владом, решительно настроенным вычистить застенки Пустоши от законсервировавшихся там экземпляров возрастом в пару десятков тысяч лет, Ноэ бы предпочел не обсуждать. Ни в шутку, ни в серьёз, ни прямо, ни косвенно. В кое веки даже природное любопытство проигрывало базовому инстинкту самосохранения. «Старость», — с сожалением подумал Локид и под направленным на него выжидающим взглядом сделав ещё пару шагов, опустился на колено. Стоять в радиусе метров десяти от трона вне зависимости от расположения духа восседавшего на нём была способна только королева. — Владыка! С усилием надавив пальцами на переносицу, Влад прикрыл глаза и заметил уже из-под руки. — Думал, ты захочешь в очередной раз потренировать мою ментальную защиту. — Не когда ты сам об этом просишь и уж точно не после того, как ты лично привёл в исполнение четыре смертных приговора, не прерываясь на кофе-брейк, — заметил Ноэ, поднимаясь на ноги, но для уверенности отступая шаг назад. — И вообще, есть множество других способов занять время, помимо преднамеренного мучительного убийства лучшего друга. Я так-то завещание до сих пор не составил. — Например, поупражняться в сарказме? — Дракула глянул на выхаживающего вдоль выставленного невидимого барьера Локида, подперев пальцем висок. — Почему бы и нет. Вот расскажешь мне как раз из первых уст, что там за очередная история приключилась в Лос-Анжелесе, с твоим неподражаемым маскарадом? — Да об этом-то ты откуда знаешь?! — от неожиданности вопроса и от удивления, что Владу действительно было до этого дело, Ноэ разом забыл всю осторожность и любые намёки на этикет. Всё равно они были одни. — Я о том, что это не первая и не единственная клоунада с участием наших в упомянутом тобой временном промежутке, но тебя интересует именно она. Ты уже и к Милли приставил королевскую рать? — Приставлю, если понадобится, хотя, за редким исключением, ты и сам неплохо справляешься с этой задачей. Так что произошло? — Ничего, чем тебе вообще стоило бы интересоваться, если только ты вдруг не решил отслеживать явление каждого тёмного среди людей. А то как-то обидно получается. Тем более, я всё доступно объяснил маленькому доктору с резко завышенными требованиями к возможностям современной медицины. А заодно и посвятил её в принципиальную разницу между нами в способности пободаться с верхним ведомством за сохранение чьего-то места под солнцем. Думаю, она прекрасно осознала своё преимущество, и больше мы к подобному вопросу не вернёмся. К тому же, она сама неплохо справилась. Когда перестала истерить, во всеуслышание называя медбрата из своей бригады бессердечной, бездушной скотиной, которой просто лень щёлкнуть пальцами. Влад вскинул ладонь. — Избавь меня от подробностей того, что именно сказала тебе Милли и лучше напомни-ка: ты сам что забыл рядом с ней в момент чьей-то смерти? — Да не помер там никто! Откачала она своего жмурика, — Ноэ на всякий случай поднял ладони в защитном жесте. — Легально и без моей помощи, иначе бы я с тобой сейчас это не обсуждал, сам знаешь. Перестав давить беса испытующим взглядом, Влад покачал головой, красноречиво выражая своё отношение к подобному хождению по грани. Ноэ ведь иначе не умеет! — Нет, друг, старость тебе на пятки определенно не наступает. Все также ищешь адреналина любой ценой и слово «нет» не понимаешь. — Ты за этим выводом меня позвал? — Локид ухмыльнулся. — Накинь ещё пару объективных тысяч, как знать, может, что-то и поменяется. Влад вскинул бровь в ответ на красноречивую дерзость, но больше никак не отреагировал, ведь это была даже не треть потенциала. — Обычно ты более многословен. — Обычно ты менее взбешён и склонен вызывать на ковёр своих поданных за ничуть не выходящую за пределы дозволенного рутину взаимодействия со смертными, — Ноэ не был бы Ноэ, если бы лез за словом в карман, даже стоя в тронном зале. — У них там, кстати, прошёл очередной праздник ряженной ёлки и всяческих подарков под ней, я полагал, тебе с некоторых пор такое интересно. — Безусловно интересно, — к своему величайшему неудовольствию и регулярно повторяющемуся позору демон замер на месте, услышав голос за спиной — высокий женский, распадающийся на разные тональности под куполообразными сводами зала. — Когда Его Величество не в очередном конфликте с виновником торжества. — Приветствую, Королева! — Ноэ поклонился, параллельно прикинув в уме десяток способов ускользнуть из этой точки пространства подальше и побыстрее, пока не поздно. Третьим лишним между Их Величествами без вреда жизни и здоровью мог быть только Огнегривый, да и тот в дворцовом комплексе тёмного мира не появлялся. — Всякий раз переступая грань миров, вы становитесь ещё прекраснее. Дракула встал с трона, подавшись навстречу жене, и Локид ощутил эту перемену всем своим естеством, даже не оборачиваясь. — Оставь нас. Единственной фразой Ноэ буквально вымело прочь из зала сквозь сотворенный Владом портал, и демон оказался нисколько не против устроенной поспешной неучтивостью центрифуги. Цел и ладно. Его даже перестало терзать любопытство, что за армагеддон грянул в королевской семье, за неполные земные сутки прокатившийся апокалипсисом по всему тёмному измерению. — Лайя, — Влад сделал несколько шагов к супруге, но остановился. Его эгоистичная потребность сейчас не имела значения, он не имел права как ни в чём не бывало делать вид, будто между ними ничего не произошло, хотя он хотел этого больше всего на свете — чтобы того вечера, тех слов не было, чтобы он не ушел тогда, оставив её в одиночестве. Хотя именно потому, что вовремя не ушёл, их разговор вообще состоялся, когда он меньше всего был к нему готов. Не сразу после очередного провала с ритуалом, не после ударом под дых настигшего осознания, что ничего не вышло и не выйдет уже никогда. Ради всего святого, он не был готов к тому, что Лайя всё безоговорочно поймёт, примет и пожелает этого, ни в чём не усомнившись, не задав ни одного вопроса, не дав ни одному из них времени на раздумья, как будто всё уже было решено. Лайя сама покрыла оставшееся расстояние в несколько шагов и прижалась к мужу, оставляя все сомнения позади. Влад обнял любимую и с прерывистым вдохом уткнулся лицом в её волосы. Он должен был что-то сказать, обязан, но в мыслях не было ни одного достойного слова, кроме жалких оправданий, за которые он успел возненавидеть себя, придумывая их. И более всего за то, что он знал, что так всё и будет, он это предвидел, и за всё то время, что у него было, так и не смог найти слов, которые не причинили бы боли или хотя бы смягчили её. Не смог сам достойно выдержать эту боль, хотя кто как не он заслужил её в полной мере. Ведь он убивал чужих детей! Он убивал беременных женщин и младенцев вместе с матерями. После Эржебет и Мики он считал это милосердием. — Ни одна душа не заслуживает такого отца, — Дракула продолжал в отчаянии прижимать к себе любимую, хотя произносимые слова не давали ему на это никакого права. — Ни одной душе я такого не пожелаю и своим эгоистичным желанием не обреку. Лайя хотела сказать, что одна конкретная душа уже сделала свой выбор, но прямо сейчас это бы только вспороло свежую рану, которую было нечем лечить. Хотя её собственная ещё кровила и еще имела все шансы зажить первичным натяжением, если она выяснит всё сейчас. Небольшая мгновенная боль — и всё закончится. Лайя сглотнула и чуть отстранилась, насколько позволяла сила объятий, чтобы взглянуть Владу в лицо. Губы его были расслаблены и чуть приоткрыты, желваки не играли, но глаза оставались холодны, как космическая пустота — дыра, поглощающая все эмоции и не выпускающая назад даже их жалкие, перемолотые в пыль остатки. — Мне нужно знать, — Лайя произнесла в металлические пластины брони на его груди. Голос звучал не громче шёпота, но дрожать ему девушка не позволяла. — Один вопрос, пожалуйста. И мы больше никогда об этом не заговорим. Всё внутри Дракулы возопило в отрицании, но ещё одного «нет» женщине, которой он и так причинил непозволительно много страданий, он не скажет. Прижавшись лбом к её лбу, он замер в покорном ожидании. — Представь, что это не ради меня. Не ради Мики. Не ради долга и не ему вопреки. Не в искупление и не в наказание, — Лайя через силу улыбнулась дрожащими губами, осознавая, что Влад, по сути, ничего подобного никогда и не знал. Ради семьи, ради своего народа, ради неё и ещё сотен и тысяч безымянных людей и нелюдей — он клал на алтарь себя самого, свою свободу, свою душу и свои желания, подменяя их чужими потребностями. — Пожалуйста, представь, что не существует ни одной причины, почему нельзя. Ты хотел бы… — голос Лайи всё-таки дрогнул, а глазам стало горячо и влажно. — Ты сам хотел бы… Стать отцом, иметь ребёнка, оставить кого-то после себя — как много разных слов, складывающихся в столько разных вариантов звучания, ни один из которых Лайя не могла себя заставить внятно произнести вслух, потому что ни один не звучал как нужно. А ей почему-то навязчиво казалось, что малейшее неверное слово сейчас могло разрушить мир в одно движение век, или, по крайне мере, уничтожить душу. Или две. — Девочка моя… Рука Лайи судорожно дернулась, как и она вся, накрывая пальцами его губы и отчаянно мотая головой в отрицании. — Молчи. Умоляю, не отвечай. Не сейчас. Дай себе время. И всё-таки какая же она отвратительная трусиха. Даже после всего, что пережила. Сама же хотела всё выяснить раз и навсегда, а теперь, как истеричный ребёнок, готова была поднять крик, лишь бы только не услышать ответа. Аккуратно, но настойчиво Влад отнял дрожащие пальцы и тут же склонился в поцелуй, накрывая родные губы своими, мечтая забрать всю причиненную боль, выпить всё горе, даже если самого его оно переполнит. Когда его это волновало. Не проси… И после этого Дракулу спрашивают о всемогуществе Всевышнего, ожидая речей, преисполненных благоговейного восторга. Ведь как же так, ведь данная ему в искупление сила Дракона — благословение свыше. Будь благодарен. Уважай. Как же он от этого устал! Не проси, если можешь сам.