Больше не жизнь

Они больше не жили. Сгорали. Что-то выжигало, снедало их изнутри, и справиться с этим было слишком сложно. Но только одно заставляло их бороться. Ни капли ни чистое изначально, и совершенно алчное, восхитительно яростное сейчас — то, что толкнуло её в его объятья в пору свадьбы, то, что возникло в нём ярчайшей вспышкой в мерзкой камере, где дни напролёт он погружался в полунаркотический туман мыслей об ушедших по его вине. Любовь. — Ты снова кричал во сне. — Тонкие пальцы ложатся на шершавые, растрескавшиеся губы, белый локон щекочет кожу. — Прости меня. Спи, я уйду. Она не отпускает, обнимает крепко, не то оберегая, не то ища защиты… Нет, больше они не жили. Каждую ночь просыпались от диких криков, разрывающей темноту мольбы о прощении. Жюли сотрясали рыдания, а он звал ушедшего друга — так же, как тогда, стоя на коленях перед бездыханным. Их тянуло в церковь, но они не умели смиряться, и каждая их молитва дышала ненавистью — ненавистью к себе — и виной, сжигавшей всё, неотступно преследующей пятнами крови на полу, застывшими взглядами, пустотой внутри, не заполнявшейся ничем… Они обнимали друг друга крепче, чтобы не рассыпаться на части. Счастье было недоступно, бессмысленно, никчемно, как вся эта любовь, возникшая непонятно откуда, но… Любовь излечивала их, очищая от гнили. Это вселяло надежду в давно забывшие покой сердца.