Мы ничего не теряем, Ведь ничего не имеем — Не дожидаясь прощанья, Стучись в закрытые двери… Ясвена «Мы ничего не теряем»
— Малец, — на третий день пути послышался из кольца насмешливо-заинтересованный голос алхимика, — ты в курсе, что уже четвертый час идешь в неверном направлении? Павильон Звездопада в другой стороне. Сяо Ян качнул головой, зная, что наставник все равно не увидит этот жест. — Я знаю. Парень готов был поспорить, что на этой обтекаемой фразе Яо Чэнь заинтригованно выгнул бровь. — И? — в ехидном голосе уже отчетливо сквозило любопытство. — Ты решил лишние сутки побродить по окрестным лесам? На кой тебе в эти дебри? По губам юноши скользнула горькая усмешка. — Скоро узнаешь, Яо Лао, — только и ответил он и ускорил шаг, игнорируя дальнейшие расспросы возмущенного учителя.***
Спустя еще почти два часа блужданий по почти незаметной, ему одному известной тропинке Сяо Ян вышел на поляну, со всех сторон окруженную густым лесом. Посредине искрилось и переливалось в свете заходящего солнца кристально-чистое озерцо, совсем маленькое, с покатым, покрытым даже на вид мягкой травой берегом, а сбоку, под сенью раскидистой ивы, примостился аккуратный могильный камень. Парень замер и рвано выдохнул, руки безвольно опустились вдоль тела. Каждый раз как в первый. Из кольца послышался свистящий звук, как если бы алхимик резко втянул носом воздух: даже не видя с такого расстояния надгробной надписи, он безошибочно догадался, куда привел его ученик. На негнущихся ногах юноша в тяжелом молчании подошел к камню: иероглифы не выцвели, не стерлись временем, все также сплетаясь в дорогое имя. В далеком детстве мама как-то рассказывала ему, что любила убегать сюда от учителя, когда задания были особенно скучными, а погода так и звала искупаться в прозрачной воде. Об этом месте не знал никто, даже учитель — это была ее личная маленькая тайна. Здесь ее и похоронили: подальше от людских глаз, где никто не будет кричать «Предательница!», куда не доберутся злые языки и насмешки. Здесь навеки воцарились тишина и покой для нее одной. Юноша опустился на колени и бережно огладил холодный камень, стряхивая листья и пыль. Он осторожно зажег тут же стоящие благовония и замер ненадолго, жадно вглядываясь в до последнего скола знакомую надпись, — прежде чем согнуться в глубоком поклоне. Раньше они каждый год ходили сюда с отцом — но в последнее время как-то совсем не выдавалось возможности — и вот наконец он здесь. Но уже без отца. Кольцо молчало и все же привычной тяжестью сидело на пальце, безмолвно говоря, что он все еще не один. Сяо Ян не знал, сколько провел там времени: будто окруженный сплошной стеной из тишины, нарушаемой только шелестом листьев и колыханием воды, до боли в глазах вглядываясь в тусклый огонек почти прогоревших палочек благовоний. Солнце уже давно село, а далекая сова проухала первый раз, когда он наконец отошел от камня и, собрав ветки, развел костерок на берегу. Сон упрямо не шел, и в какой-то момент, посреди ночной тьмы, где только пламя костра тут и там выхватывало отдельные силуэты, отбрасывая на землю танцующие тени, он вдруг отчетливо почувствовал себя неправильно, словно не на своем месте, точно чего-то не хватает, чего-то очень важного. Или кого-то. Не раздумывая, он уселся поудобнее и приложил кольцо ко лбу. Стоило ему приблизиться к беседке, где за низким столиком сидел, сгорбившись, будто враз постаревший алхимик и, спрятав лицо за завесой волос, рассеянно крутил в руках чашку, как тот хмуро посмотрел на ученика исподлобья и грубо бросил: — Если ты с очередным ворохом вопросов, то проваливай. Парень поднял на него откровенно больной взгляд, полный невысказанной тоски, и, читая в глазах напротив отражение собственного горя, только молча покачал головой, и, грузно опустившись возле ног наставника, устало облокотился на низкий столик, прикрыл глаза. Тихо зажурчала вода, и с глухим стуком где-то около его уха приземлилась чашка. Сяо Ян как-то потерянно повернул голову: Яо Чэнь сидел, прямой как палка, и, отстраненно глядя куда-то в пустоту, побелевшими пальцами сжимал чашку с вином. Вторая точно такая же стояла на столике, дожидаясь своего хозяина. Юноша с благодарностью отпил терпкий глоток и снова закрыл глаза, подставляя лицо искусственному, никогда не заходящему солнцу. Было на удивление спокойно вот так вот тихо сидеть рядом, когда не надо никуда бежать, никого спасать, никому мстить. Когда даже слова не нужны, чтобы понять и разделить чужое горе. Должно быть, в какой-то момент Сяо Ян задремал или слишком глубоко погрузился в себя, потому что, когда он в следующий раз открыл глаза, Яо Чэнь уже стоял на краю обрыва, и только стиснутые в кулаки руки под широкими рукавами ханьфу выдавали его внутреннее напряжение. В этой светлой безразмерной одежде с седыми волосами, волной спадающими на широкие плечи, выхваченный неяркими лучами светила, он был похож на призрака или скорбного духа из древних легенд, поднявшегося из глубин Диюя. Это было странно и непривычно: смотреть на него, такого близкого — только руку протяни — и такого далекого, текучего, ускользающего как вода сквозь пальцы или как предутренний сон — и парень вдруг поймал себя на мысли, что, несмотря на долгое знакомство, почти не знает своего наставника — вот эту его сторону, лишенную насмешек и издевок, наглухо закрытую, как устрица в раковине, не предназначенную для чужих глаз. Он видел ее раньше: мимолетной тенью в глазах, скорбным изломом губ, углубившейся сеточкой морщинок на лбу — но это все были намеки, незаметные, если не приглядываться, но отчетливо выдающие его настоящий возраст. Было в нем что-то… завораживающее, влекущее, это почти невесомое ощущение силы, которая иногда вырывалась наружу, мудрость, скрытая за ехидством и ребячеством. Его глаза, такие живые и уставшие одновременно, эти хамелеоны, которые с равной вероятностью могли бы принадлежать как хлебнувшему горя юноше, так и седому старцу. — Яо Лао, — сам не зная зачем, тихо окликнул парень хриплым после долгого молчания голосом — и поморщился от того, насколько вдруг резануло слух это уже давно привычное обращение. То, что прежде слетало с языка по сто раз на дню, сейчас нехотя и неповоротливо упало между ними неподъемной тяжестью, будто проводя незримую черту, такую чуждую и неправильную, которую отчаянно хотелось преодолеть, переступить. Алхимик никак не отреагировал, и мысли Сяо Яна замерли в растерянности — как вдруг одна-единственная, словно нашептанная нежным женским голосом из прошлого, сама собой скользнула с языка: — Шифу, — и все сразу встало на свои места. Больше не раздумывая, юноша плавно перетек на колени. Слово сорвалось тихо, на грани шепота: так ребенок, испугавшись грозы, зовет маму, одновременно желая и не желая, чтобы она пришла, — но Яо Чэнь прекрасно его услышал: белая спина напряглась, он резко развернулся, хотел было сказать что-то наверняка насмешливое и дразнящее — и осекся, наткнувшись на донельзя открытый уязвимый взгляд, на дне которого тлели угли былой гордости и упрямства. В темных глазах блеснуло понимание, он замер и как-то выжидающе склонил голову набок, по губам скользнула тонкая лукавая усмешка. Парень незаметно выдохнул: значит, не против. Он опустил взгляд и неуверенно потеребил ремешок на рукаве. Страшно: как в омут с головой — но пути назад уже нет. В ушах звенело нежданно-негаданно сорвавшееся слово, непривычное, но удивительно правильное, и Сяо Ян покачал головой: и чего он, в самом деле, боится? Какая же глупость… Он снова посмотрел на алхимика, тепло и спокойно, и легко улыбнулся самыми уголками губ. — Извини, что не сделал этого раньше, шифу, — и глубоко поклонился. Усмешка стала отчетливей, темные глаза сверкнули гордостью. Юноша не спешил подняться из поклона, то ли не решаясь посмотреть в глаза наставнику, то ли ожидая позволения, и Яо Чэнь, в три шага приблизившись к ученику, опустился рядом и потянул за локоть. — Ну, вставай, малец, — прозвучало на удивление мягко, хотя и не без ехидства. — Хватит тут валяться. Помедлив, Сяо Ян выпрямился, подчиняясь настойчивой руке, и как-то потерянно посмотрел на учителя: в голове царила пустота, но напротив уверенно горели живым огнем родные темные глаза, а локоть несильно, но твердо сжимали надежные пальцы, будто удерживая на краю, не позволяя упасть, давая ощущение опоры, — и он вдруг отчетливо понял, что об этом решении не пожалеет никогда, потому что один только этот момент стоил всего. Скорбный дух вернулся в Диюй, а невидимая черта пропала, будто ее и не было.…Но и на грани отчаяния Я все равно тебе верю.