Влекомые ветром

      — Паппи, можешь отстегнуть нашего подопытного от операционного стола.       Спинка была приподнята, так что Неджи находился в полусидячем положении. Как только Паппи расстегнул специальные ремни, Хьюга сразу же сел.       — Спокойно, — обратился к нему доктор. — Не торопись вскакивать: у тебя может закружиться голова, так что подожди немного. Паппи, вытри ему лицо.       Неджи, стиснув зубы, переждал, пока зецу повозит ему салфеткой по лицу, и постарался изобразить равнодушие.       Он всегда считал сдержанность одним из необходимых качеств каждого уважающего себя человека, признаком хорошего воспитания, проявлением силы воли и ума. Скрывать личные переживания было так же естественно для Неджи, как прятать тело под одеждой, а Проклятую печать — под повязкой.       С недавнего времени все изменилось. И пусть глаза его, почти неподвижные и полуприкрытые веками, ничего больше не выражали, мимика осталась прежней. Сбитый с толку и погруженный во тьму, Неджи не сразу вновь научился владеть собой. Раньше он как бы видел себя со стороны и это способствовало усмирению эмоций. Хьюга мог с помощью одного лишь взгляда воздвигнуть стену между собой и собеседником и умел не только говорить, но и смотреть холодно, а когда использовал проницательность бьякугана, даже не активируя его, заставлял других отводить глаза.       «Я был за стеной, а все остальные — передо мной, беззащитные, лишенные покровов, — думал Неджи. — Теперь все наоборот: все укрыты от меня за этой тьмой, а я остался на виду… Безоружным, беспомощным. Чувствую себя так, словно все взгляды устремлены на меня. Словно меня пронизывает тысяча бьякуганов… Старейшина Хокомо, достигший глубокой старости и ослепший после того, как его бьякуган постепенно угас, принял это достойно. Будь мне сто лет, и я бы, пожалуй, это принял! Или нет… Никогда бы я не смог принять собственное ничтожество».       Левой руки Хьюга в области запястья коснулись пальцы доктора. Неджи было дернулся, но вспомнил о недавней договоренности и заставил себя замереть в прежней позе.       — Кажешься невозмутимым, хоть и бледным, а пульс учащен. Ты не смирился, а лишь сделал вид, но это пока. Советую тебе принять действительность как можно скорее, чтобы не испытывать лишней боли.       — Что с моими глазами?       «Я проявил позорную слабость, — подумал Неджи. — Но больше этого не повторится. Я запрещаю себе кричать, вырываться, жаловаться на жизнь и тяжелые условия. Пусть говорит и думает, что хочет: видеть меня насквозь я ему не позволю».       Гадзай откинулся на спинку стула, придвинутого к операционному столу. Он не боялся, так как помимо оков, поглощающих чакру, пленника сдерживали ремни: руки Хьюга были опущены и крепко прижаты к корпусу.       — Зрачкового рефлекса по-прежнему нет. Боюсь, это связано не с нервами, а с повреждениями внутри самого глазного яблока. Зрачок бьякугана отличается от обычного, и его природа мне мало знакома, так как я имел дело только с запечатанными белыми глазами. Если бы ты мог мне помочь…       — Я ничего не знаю, — оборвал его Неджи.       — Хм, — ответил Гадзай, задумчиво разглядывая серьезное лицо подопытного. — Может быть, да, а может быть, нет. Хьюга, насколько мне известно, никогда не изучали бьякуган столь подробно. Членов старшей семьи негоже использовать для препарирования, а младшие поголовно заклеймены Проклятой печатью. Так наука и задыхается под гнетом традиций. Тебе самому не кажется это глупостью?       — Я согласился на обследование, но обсуждать с вражеским шиноби политику моего клана не стану.       — А в чем разница? — прищурившись, насмешливо поинтересовался Гадзай.       — Я уверен, что ты не преуспеешь: мои глаза угасли навсегда.       Неджи осознавал, что его решение сотрудничать с доктором является нарушением законов шиноби и может быть расценено как предательство. Шиноби не имел права выдавать противнику секретные техники или способствовать их раскрытию, но Хьюга считал свой бьякуган пустышкой, а сделку с Гадзаем — игрой, которая не таила в себе рисков для клана.       Когда Паппи вернулся на базу с генератором, он принес и сведения о том, что происходит во внешнем мире. Доктор предложил пленнику вести себя смирно в обмен на хорошее обращение и новости. Так Неджи узнал о том, что Наруто жив и провозглашен великим героем Четвертой войны; живы Каге Пяти Стран; враг полностью и безоговорочно повержен; клан Хьюга понес потери, но глава его не сменился.       Вместо того, чтобы отвечать на реплику Неджи, доктор уткнулся в свои бумаги.       — Глазодвигательные мышцы работают с переменным успехом, — произнес он то ли для себя, то ли обращаясь к пленнику. — Веки подвижны. Слезные железы и протоки в норме — ну, это мы имели возможность наблюдать и ранее.       Неджи показалось, что Гадзай намеренно насмехается над ним, ведь зрительная система и слезный аппарат не связаны напрямую. При мысли о том, что доктор мог случайно видеть его слезы, у Неджи запылали щеки, а в груди раскаленным кольцом свернулась ярость. Он вдохнул поглубже, усилием воли гася разгорающееся внутри пламя, и сказал сухо:       — У меня руки затекли. Снимите ремни.       — Паппи, отведи подопытного в его комнату и сними с него ремни.              Мощности нового генератора хватало только на один из трех этажей убежища в скале, так что Неджи снова переселили. Теперь его комната находилась в том же коридоре, что и лаборатория, и несколько отличалась от двух предыдущих: вместо решеток имела четвертую стену и обитую железом дверь, огороженный ширмой санузел, железную кровать и обогреватель, провода от которого тянулись по специальному желобу вдоль стены к выходу из комнаты. Это уже нельзя было назвать тюремной камерой, и Неджи наконец-то обрел некоторую свободу движения. Прежде из-за невозможности использовать чакру ему приходилось все время мерзнуть. Деревянные ставни на решетчатых оконцах без стекол не спасали от сквозняков, а каменные стены и полки вместо кроватей в осеннее время сохраняли холод. Хьюга приходилось оставаться в верхней одежде и обуви, заворачиваться в футон и одеяло и в таком положении проводить целые дни.       Теперь же вечный холод сменился легкой прохладой, которую вполне можно было терпеть.       Паппи выдавал ему смену одежды, белья и полотенец. Еда, правда, все еще оставалась паршивой на вкус, а чай постоянно горчил. Однажды Неджи спросил зецу:       — Ты сам-то никогда не пьешь чай?       — Не-а.       Хьюга вздохнул.       — Поэтому у тебя и получается отменная гадость.       — Не знаю, — беззаботным тоном ответил Паппи. — Дядя Гадзай мной доволен.       — Не приноси больше чай: я буду пить воду.       «Все это выглядит так, словно я продался, — думал Хьюга. — Ну и хорошо: это усыпит подозрения доктора. Мне не нужно доказывать самому себе, как мало на самом деле для меня значат все эти удобства. Я был возмущен, но это в прошлом. Смерть меньше пугала меня, чем унижение человеческого достоинства. Теперь я готов ко всему, но должен выжидать. Нетерпеливый от природы, в свое время я научился бесконечному терпению. Не могу благодарить судьбу за преподанные мне уроки, но постараюсь использовать их».       Неджи вернулся к физическим упражнениям и медитациям и уделял им по несколько часов в день. Ему часто приходилось обращаться мыслью к своему учителю и товарищу по команде и вдохновляться их примером, выполняя назначенные себе задания без возможности применить чакру. Хьюга также нагружал свой мозг, заставляя себя вспоминать страницы из учебников, строки из стихотворений и поэм и имена всех шиноби, с которыми когда-либо имел дело по службе, от джонинов до генинов. Каждый вечер перед сном Неджи представлял перед своим мысленным взором различные картины: родную деревню, страны, в которых побывал, пейзажи, тронувшие его сердце. Он вспоминал собственные альбомы с акварельными рисунками, мысленно повторяя работу над ними, оживляя в воображении все возможные оттенки цветов. Цвета сделались его особой целью и сверхсложным упражнением.       Как человек, увлеченный живописью, Неджи знал названия всех традиционных цветов и мог по памяти смешать двести пятьдесят из них. Как только его перевели в новую комнату, он первым делом подробно исследовал железную койку и нашел болт, который легко выкручивался и вставлялся обратно. Именно его Хьюга выбрал своим орудием и с того самого дня с усердием вспоминал названия цветов и записывал их в столбики, разделив по группам. Ему удалось вспомнить около трехсот названий. Поверхности двух стен были исцарапаны, но во многих группах еще оставались свободные места. Постепенно они заполнялись.       Бывали сложные дни, когда сердце Неджи сдавливало отчаяние. Тогда он тренировался до изнеможения, а потом метался по камере, ощупывая стены и напрасно понукая свой разум. Чтобы не свести себя с ума, Хьюга усилием воли переключал память на совершенно иные воспоминания, чаще всего связанные с какими-то приятными эмоциями. Южное море, золотые осиновые рощи, тропический лес, увитый лианами, бездонные ущелья; солнечное тепло, мягкая роса, легкий ветер; тренировки с товарищами, удачные миссии, тихие вечера в доме дяди за чаем и беседами…       Эти усилия были похожи на попытки задыхающегося человека дышать размеренно и спокойно. Тогда Неджи прибегал к последнему и самому верному средству: вызывал в памяти голос доктора и его рассуждения об опытах над Хьюга. Тело сразу же подбиралось, все лишнее отступало на задний план, Неджи делался похожим на хищника, подстерегающего добычу, способного замереть на долгое время, чтобы потом сразить свою жертву в один решающий миг. Приходила уверенность, что он непременно дождется этого мига. А значит, нужно было держать себя в руках, соблюдать режим, сохранять полезные навыки.              — Раньше было намно-о-о-о-го интереснее, — заметил Паппи, ковыряя пальцем одну из картонных папок на стеллаже. — Можно было наблюдать за ним, как за птичкой в клетке, сквозь решетку. А теперь есть лишь маленькое оконце в двери и отверстие для еды внизу. Я иногда просовываю туда голову.       Доктор, сидевший на стуле боком к столу, закинув ногу на ногу и ссутулившись над тетрадью, ничего не ответил.       — Сегодня он нацарапал слово «гардения». Это ведь цветок? Он красивый?       Гадзай посмотрел на ученика поверх очков.       — Паппи, я же предупреждал тебя не мешать мне читать. Ты можешь болтать сколько угодно в любое другое время, но не когда я занят делом.       — Но мне скучно!       Так как доктор ничего не ответил, снова уткнувшись в тетрадь, Паппи начал прохаживаться туда и обратно вдоль стеллажа и тыкать пальцем в корешки папок, которые хоть немного выдавались вперед из общего ряда. Он напевал песенку собственного сочинения о том, как сделать из кого-то сладкую сливу, подвесив его за ноги на денек или два.       Гадзай захлопнул тетрадь и выпрямился. Он убрал очки в нагрудный карман и уставился задумчивым взглядом в шероховатость на стене.       — Так чем, ты говоришь, он занят?       — Царапает всякое на стенах или сидит, поджав ноги, в одной позе. Прыгает на месте, упражняется, спит. Мне кажется, дядя, он вполне смирился с жизнью внутри этой горы.       Доктор хмыкнул.       — А что ему остается делать в его беспомощном положении? Противиться из одного лишь упрямства, причиняя вред самому себе? Поверь мне, он не смирился, а просто беспомощен. Думаешь, были бы его пальцы сомкнуты вокруг твоей шеи, он бы не сломал ее?       — Ай!       — Вот именно. Об этом я и думаю теперь все время. План исследовательской работы готов, осталось лишь найти способ воплотить его в жизнь.       — С чего же мы начнем, дядя Гадзай?       — Прежде всего, отделять бьякуган пока нельзя: мы не знаем, на что именно кроме глаз повлияла Проклятая печать. Я должен изучить глазные яблоки, не извлекая их, а это тонкие манипуляции. К счастью, Хьюга мне совершенно не нужен на этом этапе, так что я решил разделить его на четыре операции. Или чуть больше, если потребуется. Между операциями у подопытного будет неделя времени, чтобы отойти от общего наркоза. Мы должны по возможности бережно относиться к его мозгу: его еще предстоит исследовать.       — Звучит интересно.       — По этой же причине от общего наркоза в дальнейшем нужно будет перейти к местной анестезии. Ты понимаешь, чем это грозит?       — Чем же? Он будет болтать во время исследования и мешать тебе?       — Нет, Паппи. Хьюга — ниндзя. Он может убить нас обоих.       — Но ведь оковы… О! А, я понял…       Гадзай кивнул.       — Этот металл реагирует на любую чакру в радиусе двух метров. Любую. Оковы хороши, чтобы держать объект под контролем, но я не смогу проводить операции и залечивать повреждения без применения техник. А если я использую чакру, пока на Хьюга оковы, его руки обуглятся.       — Может, без рук ему лучше? Я бы сам кормил его... — Паппи захихикал, представляя, сколько забавных штук мог бы проделать, угощая пленника.       — Это нарушит баланс чакры в теле. Если бы я собирался идти простым путем, думаешь, мы тащили бы его сюда живьем? Что может быть проще вскрытия трупа… Но раз уж в моих руках оказался столь уникальный объект, разве не мой долг выжать из него все возможные знания? Поэтому я — мы с тобой — возились, возимся и будем возиться с Хьюга, пока я не получу подтверждение или опровержение своей гипотезы. Так что вари ему рис и заваривай чай, меняй полотенца и утирай сопли, если потребуется.       — Ему не нравится мой чай.       — Правда? — Гадзай слегка прищурился. — А что так? Вряд ли во время миссий они готовили на кострах пойло получше.       — Говорит, горький.       — Каприз, — пробормотал доктор, — или изменение восприятия вкуса? Впрочем, все это потом…              В течение следующего месяца Неджи несколько раз пришлось пережить ощущение перехода от небытия к реальности, похожее на его пробуждение после мнимой смерти. Только однажды этот переход был плавным: ему привиделся день из его прошлого десятилетней давности.       Неджи тогда заболел и из-за жара бредил и то и дело проваливался в забытье. Он лежал в своей комнате на футоне и чувствовал себя плоским, вжатым в поверхность матраса, раздавленным. Неджи был так слаб, что не мог даже открыть глаза. Ему виделись смутные тени, алые пятна вместо источников света, слышались голоса. Глава клана зашел навестить его и за время своего визита произнес лишь три фразы, которые четко запечатлелись в мозгу больного.       «Как он?»       «Делайте все возможное».       «Слишком слаб».       Неджи был уверен тогда, что умирает. Так правильно было бы ему умереть! Мальчишка, во младенчестве потерявший мать, на пятом году жизни лишившийся любимого отца, Неджи жил один в доме своих родителей. До поступления в Академию у него сменилось несколько нянек, которых он едва ли запомнил и уж точно не воспринимал как источник любви и нежности. Нельзя сказать, что Старшая семья не интересовалась им — в клане Хьюга никого не бросают на произвол судьбы, тем более племянника главы, — но Неджи чувствовал себя так, словно никому на самом деле не было до него дела, словно он провинился в чем-то. Нет — словно его отец был в чем-то виноват.       Так странно! Герой, защитивший главу клана ценой своей жизни… Никто не прославлял его. Имя Хьюга Хизаши не было овеяно славой. По смутным ощущениям Неджи, все как будто замалчивали обстоятельства гибели его отца. Из того, что он узнал, а преимущественно из того, что чувствовал, Неджи сделал собственные выводы: во всем виновата Старшая семья. Это означало, что они враги, все враги. Весь клан, защищавший убийц и их право на жестокое убийство в соответствии с несправедливыми законами, некогда установленными предками.       Не только клан — весь мир зиждился на несправедливости и неравенстве. И бесправный одинокий ребенок столкнулся с уродливым лицом этого мира.       Было ли ему страшно? Неджи уже не помнил. Кажется, он не боялся умирать, а просто чувствовал, что это будет самым логичным. Думал ли он о том, что попадет в Чистый мир и встретит отца и мать? Нет, об этом он точно не думал. Ему приходили мысли о собственной незначительности, беспомощности и никчемности. И голос дяди Хиаши подтверждал эти мысли.       «Слишком слаб».       Неджи тогда почти радовался, что рядом с его постелью стоит хоть кто-то, пусть и ненавистный дядя. Никто не должен умирать в одиночестве.       Теперь он был так же слеп и ничтожен и вновь слышал голос Хиаши.       «Делайте все возможное».       Неджи постепенно приходил в себя, отделяя свое сознание от сознания мальчика из прошлого.       «Зачем мне эти воспоминания? — думал он. — Полжизни я был один, сам по себе, неужели это еще не вошло в привычку? Общность, товарищество, узы — где это все? Почему я снова оказался один?»       «Как он?» — откуда-то издалека спросил Хиаши.       — Нормально, — попытался выговорить Неджи, но язык еще плохо его слушался.       С этой минуты мысли Хьюга обрели ясность. Он слышал, как снаружи воет метель и волны беснуются, пытаясь сокрушить скалу. Поверх деревянного ставня Паппи заткнул решетчатое оконце матрасом, чтобы подопытный, валяясь в своей комнате без чувств, не околел от холода. Обогреватель под кроватью работал исправно.       Гадзай, видимо, залечил все повреждения, которые нанес, препарируя бьякуган наживую, потому что Неджи не чувствовал боли. Доктор пришел проверить, как Хьюга отходит от наркоза.       — Я проверю твой пульс, так что не дергайся.       Он уселся на край кровати и дотронулся до шеи Неджи.       — Помнишь, какой сегодня день? Руки-ноги шевелятся?       — Да.       Гадзай поднялся. Неджи кое-как перелег повыше и уперся затылком в стену.       — Сколько еще будет таких операций?       Засунув руки в карманы халата, доктор окинул внимательным взглядом бледное лицо Хьюга с темными кругами под глазами.       — Это был первый этап исследования и он подошел к концу. К сожалению, твой бьякуган ничем не отличается от других запечатанных бьякуганов: структура глаза нарушена, рецепторы, диск зрительного нерва и даже мышца, сужающая зрачок, повреждены. Если бы у меня был исходный материал, я мог бы сделать намного более подробное заключение, но мои представления об истинном, здоровом бьякугане ничтожны.       Неджи беззвучно рассмеялся.       — Радуешься? Не хочешь вернуть себе потерянное зрение?       — Я уже говорил, что это невозможно. — Хьюга перелег выше, опираясь на локти. — Я рад, что не поддался соблазну призрачных надежд. Но что дальше?       — Дальше, — хмуро ответил доктор, — я должен проверить зрительный тракт: нервы, подкорковые центры, кору головного мозга. Хочу узнать, изменила ли их Проклятая печать.       — Каким образом? Вскроешь мне череп?       — Нет, это удовольствие я оставлю под конец, когда уже ничего другого не останется.       — Тогда как?       Гадзай ответил уклончиво:       — Мне понадобится несколько дней, чтобы подготовиться, а пока восстанавливайся: мы только в начале пути.              Январский мороз сковал побережье. По нижнему краю ставня намерз слой льда. Неджи скалывал лед и складывал его в раковину, наполненную холодной водой. Слив был заткнут свернутым в жгут полотенцем. Закончив свою работу, Хьюга встал прямо, опустив и расслабив руки. Он стоял так какое-то время, пока не начал видеть внутренним взором циркулирующую в теле чакру.       Гадзай уже спрашивал, что именно «видит» его подопытный. Неджи тогда честно признался, что перед его внутренним взором стоит тьма. Доктор сказал, что слепые обычно, пытаясь что-либо увидеть, «видят» мглу. А если слепы от рождения, то ничего. Все равно что Неджи попытался бы задействовать никогда не существующий у него орган чувств.       «Самый лучший контроль чакры, — говорил себе Хьюга. — Я принадлежу клану, способному на то, что другим не под силу. Однако без тренировок невозможно не утратить свои навыки хотя бы частично. Гадзай имел возможность наблюдать Вихрь предчувствия и Воздушную ладонь, но он не знает, что я могу выпускать чакру точечно. Мне нужно тренироваться, чтобы использовать это в подходящий момент. Если я правильно понял, как работают оковы, если мне не показалось, что на время операции с меня их снимали, если я догадался, почему доктор тогда не лечил мои ожоги с помощью медицинских техник… Такой момент настанет!»       Неджи был занят тем, что выпускал из своих тенкетсу на разных участках тела как можно меньшее количество чакры. Поглощая эту чакру, оковы медленно нагревались, и тогда Хьюга подходил к раковине и опускал руки в ледяную воду.       Убедившись на практике, что бьякуган не поддается восстановлению, Неджи обрел большую уверенность в себе: это означало, что его действия в отношении родного клана не могли показаться предательскими даже стороннему наблюдателю. Кроме того, впервые за три с половиной месяца надежда Хьюга расквитаться с Гадзаем обрела хоть и смутные, но реальные очертания.              — Ты больше не боишься, дядя?       — Я уже говорил, что не ищу легких путей. Мы имеем дело не просто с шиноби, а с одним из Хьюга. Неужели ты думаешь, Паппи, что я никогда не работал с ядовитыми или взрывоопасными веществами? Может, я не упоминал об этом, но в юности мне довелось трудиться над разработкой взрывных печатей в лаборатории Нэгин. — Гадзай окинул ученика взглядом. — Впрочем, тебе ведь это ни о чем не говорит?       — Не-а.       — А ты не боишься?       — Я не умею бояться будущего, — Паппи беззаботно пожал плечами, — иначе я никогда не смог бы распуститься и слезть с Дерева.       — Хорошо, я доволен. Ты помнишь мои инструкции?       — Да!       — Тогда пойдем за объектом.       Оставив Паппи в коридоре, Гадзай сам отпер дверь и вошел в комнату Неджи. Хьюга сидел на кровати, подогнув ноги, и, набросив на плечи одеяло, чтобы прикрыться от сквозняка из окна, медитировал. С удовольствием окинув взглядом здоровое тело и умиротворенное лицо своего подопытного, доктор сказал:       — Если бы ты только не был так упрям, я мог бы назвать тебя идеальным объектом для изучения.       Неджи сменил позу и сел на край кровати, опустив ноги на пол и сложив скованные руки на коленях.       — В чем же выражается мое упрямство? — спокойно поинтересовался он.       Гадзай вздохнул.       — Ну ладно, перейдем лучше к делу. Сегодня начинается практическая часть второго этапа моего исследования. Я должен буду изучить твой мозг с помощью моей техники давления чакры. На этом этапе мне нужно, чтобы ты бодрствовал. Оковы придется снять. Прежде чем ты решишь совершить какой-нибудь опасный и необдуманный поступок, должен предупредить, что принял все меры предосторожности. Во-первых, стены и потолок лаборатории покрыты взрывными печатями таким образом, что мощное воздействие чакры наподобие твоей сферы из чакры и Воздушной ладони заставит их сдетонировать. Если ты решишь убить и меня, и себя, помни, что Паппи не пострадает и сможет передать мои труды в нужные руки. Возможно, тебя устраивает такой вариант? — Гадзай испытующе посмотрел в лицо Неджи.       — Нет, не устраивает, — сухо ответил Хьюга.       — Конечно, ведь речь о зецу. — Доктор усмехнулся. — Что ж, я продолжу. Во-вторых, во избежание излишне резких движений твои руки будут связаны ремнями, а ноги придется обездвижить с помощью уколов. Ко всему этому я могу добавить только, что моя работа очень важна для понимания механик особого зрения, не только бьякугана. Ради открытий в этой сфере я готов рискнуть собственной жизнью. А тебя прошу лишь об одном: не будь идиотом. До сих пор ты производил впечатление человека, способного внять голосу разума.       — Я хочу знать, что ты обнаружишь, изучая мой мозг.       Глаза Гадзая сверкнули. От предвкушения интересной работы его начинало охватывать воодушевление. Это означало, что лучше начать как можно скорее.       — Будет еще и «в-третьих»? — поинтересовался Неджи.       — О да. Когда я закончу свою работу, независимо от конечного результата, я перестану в тебе нуждаться. Мне нужен только бьякуган, а что касается остального твоего тела…       Хьюга невольно поднял голову выше и слегка нахмурился.       — Можешь оставить его себе, — договорил доктор.       — Что это значит? А как же вскрытие — последний этап исследования?       — Сиди смирно, дай мне как можно подробнее изучить твой мозг, и вскрытие не понадобится.       — Отпустишь меня?       — А что, разве ты будешь представлять для меня какую-то опасность? Самое дорогое, что есть в этом убежище, — мои работы. Их я заберу с собой. Генератор потащит Паппи. Даже если ты приведешь шиноби в это место, здесь вас будут ждать лишь голые каменные стены.       Неджи усмехнулся.       — Паппи будет разочарован: он так хотел съесть мой труп.       — Ничего страшного, — ответил доктор. — Меня он тоже грозился съесть когда-то.       Гадзай рассуждал так убедительно, что сам почти поверил в свои слова. Прежде всего он хотел посеять в душе Неджи надежды, которые удержали бы подопытного от самоубийственных попыток напасть на доктора и его ученика. Представляя себе удачное завершение опытов, Гадзай все-таки не мог ответить на вопрос о собственной готовности совершить легкомысленный поступок из-за благодушного настроения. Это было что-то из области фантазий — области, над которой доктор и не пытался властвовать.       «Почему ты так уверен, что свобода для меня — наивысшая ценность?» — думал в этот момент Хьюга.              В течение февраля и в начале марта два-три раза в неделю Гадзай забирал Неджи в лабораторию, чтобы исследовать работу его мозга с помощью различных методик. Сначала в ход шли всяческие приборы, затем особые техники. Все это время в коридоре напротив широкого входа дежурил Паппи. Он держал оковы наготове в специальном переносном сейфе, который ставил прямо на каменный пол в нескольких метрах от помещения лаборатории. Паппи мог дотянуться до сейфа, не теряя из виду доктора и объект его изучения.       Гадзай не только не скрывал, в чем заключается его особая техника, но и не без удовольствия рассказал об этом пленнику.       — Чакра обладает таким свойством, как плотность. В зависимости от плотности и силы потока меняется ее способность проникать сквозь предметы. Чакра может овеять тебя и рассеяться, а может пронзить и нанести повреждения. Ты знаешь это, если использовал Джукен. Хьюга вообще мастера в умении направлять чакру и воздействовать с ее помощью на тело человека. А теперь скажи мне, чувствуешь ли ты, каков твой напор чакры, какова ее плотность?       Неджи полулежал, пристегнутый ремнями к операционному столу с приподнятым изголовьем. Он ответил:       — Скорее да, чем нет. Я умею рассчитывать силу.       — А теперь представь, что ты медик и твоя чакра, пронизывающая тело другого шиноби, не вредит ему, а лечит. Ну или не вмешивается в процессы. Ты чувствуешь обратную связь, ощущаешь, где нужно сконцентрировать, а где развеять чакру, и в зависимости от этого делаешь выводы о плотности среды, в которой она находится, и формах, с которыми взаимодействует.       Неджи невольно приподнял брови.       — И это работает на практике?       Гадзай рассмеялся.       — О да. Именно так я определил, что твое сердце еще бьется, когда другие сочли тебя покойником. Редкие, едва уловимые сокращения — это была тонкая работа, но предстоит потрудиться намного больше.       «И использовать чакропилюли, — добавил про себя доктор, кинув взгляд на металлический стол в углу комнаты. — Мои силы исчерпаются слишком быстро».       — Я положу руки на твою голову и начну выпускать чакру, а ты молчи и не двигайся: мне нужно сосредоточить все свои усилия и сконцентрироваться.       Первая процедура заняла около часа. За это время доктор успел принять одну чакропилюлю. В конце он сообщил Неджи о том, что у него имеются разветвленные зрительные нервы, но их волокна рыхлые: очевидно, это следствие разрушительного действия Проклятой печати.       — Я пока ушел недалеко и еще не добрался до хиазмы. Это самое простое, а дальше придется иметь дело с разными участками мозга.       — Ты хочешь узнать, способен ли мой мозг распознавать то, что видят глаза?       — Именно. Пока я пришел к выводу, что связь между ними нарушена уже в самом начале.       Неджи помолчал немного, а затем спросил делано спокойным голосом:       — Ее можно восстановить?       Гадзай довольно улыбнулся.       — Я попробую это выяснить.       За хиазмой последовали подкорковые центры, веер зрительных нервов, различные участки коры головного мозга. Все это давалось доктору с большим трудом и требовало невероятно тонкого мастерства, которое Неджи мог оценить лишь отчасти. Он уже понял, что Гадзай как ученый не был лишен таланта и разработал поистине уникальную технику.       Его рассуждения навсегда запечатлелись в памяти Хьюга и не давали ему покоя.       «Если передо мной стоит открытый сосуд, до которого нельзя дотронуться, разве я не могу, не видя его, получить примерную информацию о его форме, размерах и исходном материале с помощью звука? Звонкость, громкость эха должны мне помочь. Что есть звук? Вибрация. Могу ли я заставить вибрировать чакру? Почему нет, если ей можно придать состояние вещества? Уплотнить… Нет, рассеять…»       Именно в этот период времени Неджи больше всего страдал из-за оков: они не позволяли немедленно проверить его предположения.              В конце концов доктор пришел к выводу, что прежде всего пострадали именно зрительные нервы на разных их участках. Сказать что-то однозначное о повреждениях мозга подопытного Гадзай не мог.       «Похоже, я уже никогда не смогу видеть, — думал Неджи. — Никому не под силу вылечить подобное. Не ожидал, что буду лестно отзываться о технике Проклятой печати, но какое счастье, что она имела направленное действие, а не спекла мне мозги целиком!»       В середине марта Паппи куда-то пропал, а Гадзай засел за свои бумаги. Доктор собственноручно приносил Неджи еду и питье и передавал их через специальное окошко в нижней части двери. Он ни разу не зашел в его комнату и избегал разговоров. Впрочем, и Хьюга не горел желанием вступать в диалог.       Морозы тем временем отступили, влажный ветер то и дело проносил над морем тяжелые тучи, наступил сезон дождей и штормов. Неджи все чаще убирал ставень, чтобы освежить ветром лицо, просовывал наружу сквозь прутья решетки кисти рук, пытаясь поймать дождевые капли. Его комната пропиталась запахом моря.       «В Конохе сейчас весна, — с тоской думал он, и в такие минуты лицо его искажалось от волнения. — Деревья в цвету, молодая трава пробивается и листья выходят из почек… Птицы трещат без умолку, встречая и провожая солнце… А у меня нет возможности любоваться даже этим грозным пейзажем. Он пробирает меня до костей, я чувствую его вкус, но не вижу. А может, и нет ничего? Ничего больше нет на этом свете, кроме холодного камня и соленой воды? Кажется, я начинаю в это верить».       Неджи почувствовал, что теряет контроль над своими чувствами. Все это время он балансировал на грани, стараясь не упасть в бездну отчаяния, и в критические минуты находил для себя способ отвлечься. Вот и теперь Хьюга оторвался от окна, спрыгнул с кровати и отправился к раковине. Открыв кран, он низко наклонился, подставляя голову струям ледяной воды. Даже в зимние месяцы из труб бежала не такая холодная вода, так как работала система обогрева, которая не давала водопроводу и канализации замерзнуть. Как только морозы спали, Гадзай отключил обогрев.       Неджи только-только закончил мыть голову и еще не успел вытереть волосы хорошенько, как услышал в коридоре голос Паппи. Дверь в комнату распахнулась, и ученик доктора воскликнул:       — Как хорошо, что ты уже встал! Завтрака сегодня не будет, отправляйся сразу за мной!       Эти чересчур громкие вопли вызвали у Хьюга раздражение, но он постарался не подать виду и, не обращая внимания на болтовню Паппи, продолжил вытирать волосы, затем неторопливо зачесал их назад.       В лаборатории Неджи связали ремнями, затем освободили от оков и пристегнули к операционному столу. Гадзая, очевидно, не было в помещении, зато Хьюга отчетливо слышал довольное пыхтенье зецу, делающего уколы в ноги пленника. После этого Паппи занял обычный пост в коридоре, а доктор дал знать о своем присутствии следующей репликой:       — Сегодня у нас много работы. Я попробую пересадить тебе обычный здоровый глаз и попытаться воздействовать на нервы с помощью моей лечебной чакры. Затем мне нужно будет провести диагностику с помощью техники давления чакры и в случае неудачи вернуть бьякуган на место.       — Чей глаз? — коротко поинтересовался Неджи. Неприятное подозрение зашевелилось в нем.       — Какая разница?       «Не по этой ли причине отсутствовал Паппи? — подумал Хьюга, стараясь не измениться в лице. — Убил кого-то, а теперь предлагает мне его глаза?..»       Мысль о том, что невинный человек был принесен в жертву эксперимента, погрузила Неджи в самое мрачное расположение духа. Мог ли он не думать о том, что косвенно поспособствовал такому развитию событий?       — Мне нужна будет твоя реакция и свободный ток чакры в теле, — продолжил тем временем Гадзай. — Так что ты останешься в сознании. А боль придется потерпеть.       Голову Неджи зафиксировали с помощью ремня на приподнятом изголовье.       — Если захочешь что-то сказать, сперва помычи, чтобы моя рука не дернулась. Для начала мне придется хирургическим способом удалить правый бьякуган. Я обработаю тебе лицо, закреплю веки. Сохраняй полную неподвижность.       Терпеть боль было проще, чем обвинять себя в смерти невинного человека. Если бы можно было ограничиться лишь физической болью! Глаза Неджи обильно слезились. Правый был максимально открыт, левый — прикрыт веками. По вискам текло.       Хьюга думал о том, что трижды находился в предсмертном состоянии: десять лет назад во время болезни, четыре года назад после сражения с Кидомару, полгода назад на поле боя Четвертой мировой войны. Хотя в третий раз это не было предсмертным состоянием, а скорее являлось самой смертью, иначе не сработала бы Проклятая печать. Дважды, выживая, Неджи понимал, какой путь ему предстоит пройти: стать выдающимся шиноби, изучить множество техник, отомстить Старшей семье, защитить Старшую семью… На этот раз все иначе, за исключением мести, и перед ним не расстилается светлой, хоть и полной трудностей, дорогой будущее — перед ним стоит неизбывная тьма.       Может быть, он выжил, чтобы уничтожить этих двоих?..       «Или просто так, без причины», — подумал Хьюга. Он терпеть не мог, когда что-либо случалось без причины!       Гадзай наложил ладони на верхнюю половину лица Неджи. Боль постепенно уходила.       — Готово. Сейчас я промою твой новый глаз, а дальше все зависит от тебя.       Ничего не изменилось. Сколько бы усилий ни прилагал Хьюга, ему не удавалось пробиться сквозь тьму. Впрочем, он мог бороться с ней с помощью воображения, представляя различные картины перед своим мысленным взором. Наконец, он подумал о докторе и его ученике, о том, что желал бы хоть раз увидеть их ненавистные лица. Иной раз объект ненависти хочется наблюдать столь же страстно, как и объект влюбленности.       Доктор помолчал какое-то время, обдумывая свои наблюдения.       — Продолжай попытки, а я проверю, есть ли изменения в работе мозга.       Положив руки на голову Неджи, Гадзай закрыл глаза и максимально сосредоточился. Он провел так около получаса, меняя лишь положение ладоней и интенсивность испускаемых импульсов чакры. Лицо его становилось все более хмурым.       Пытаться видеть, когда этого не можешь, было занятием утомительным, но Хьюга старался, несмотря на уверенность в неудаче.       «Если бы я был лишен зачатков гуманности и придумал Проклятую печать с целью защитить бьякуган, я бы сделал так, чтобы Хьюга не могли отказаться от своих глаз. Зрительная система Хьюга устроена особым образом, но печать должна видоизменять ее после смерти до неузнаваемости. Эта техника была создана, чтобы помешать таким, как Гадзай, проникнуть в секреты клана. Я уверен, что ее не обойти».       Доктор, судя по нежеланию озвучивать собственные наблюдения, был разочарован. Он убрал руки, а затем снова закрепил веки Неджи и приготовился заменить донорский глаз обратно на бьякуган. Правую глазницу Хьюга вновь пронзила резкая боль. Он терпел ее, стиснув зубы. Действительно ли местная анестезия помешала бы исследованию или Гадзай просто хотел деморализовать пленника, Неджи не знал: ему не хватало информации, чтобы судить об этом.       В какой-то момент Гадзай остановился. Он обернулся к столу в поисках упаковки с чакропилюлей, но не нашел ее.       — Паппи, где мои таблетки?       Зецу, стоявший в коридоре у дальней стены, растерянно развел руками. Доктор нахмурился и недовольно хмыкнул. Паппи сделал знак рукой, спрашивая разрешения быстро сбегать за ними в кабинет или спальню. Гадзай окинул взглядом Хьюга, по лицу которого кровь стекала вперемешку со слезами, посмотрел на его плотно сжатые губы и бледный лоб с капельками пота и кивнул.       Неджи эта немая сцена была недоступна, но он обратил внимание на вопрос, повисшую в воздухе тишину, а в особенности на шлепанье подошв Паппи по каменному полу коридора. Сердце забилось чаще.       Гадзай тем временем снова прикрыл глаз Хьюга руками и продолжил лечение. Чакра доктора стремительно таяла: слишком много усилий ушло на исследование последствий вживления донорского глаза. Гадзай устал, реакция его замедлилась, так что когда одновременно лопнули ремни на плечах и предплечьях Хьюга — те, что прижимали его руки к корпусу, и те, что закрепляли его на операционном столе, — доктор успел лишь вздрогнуть от неожиданности. В следующее мгновение Неджи перехватил его руки и, оторвав их от своего лица, вывихнул кисти из суставов. Гадзай хрипло вскрикнул, но все равно потянулся к нагрудному карману, в котором рядом с очками держал на всякий случай шприц с особым веществом. Пальцы его не слушались, так что он безуспешно цеплялся за карман.       Неджи правой рукой ударил Гадзая в челюсть, отчего тот завалился поперек операционного стола, а левой — обмотал ремнем и сдавил его шею. Затягивая ремень все туже, Хьюга еще раз ударил доктора, на этот раз в висок. Гадзай обмяк. Удерживая ремень левой рукой, правой Неджи быстро похлопал по карманам халата и, обнаружив шприц, зажал его зубами.       Ноги Хьюга были все еще прикреплены ремнями к столу, так как, освобождаясь, он выпустил чакру только из тенкетсу на нужных участках плеч и предплечий, а также на лбу. Разрезав чакрой ремни, Неджи на одном из них повесил Гадзая за шею, а затем скатился со стола на пол, стараясь упасть как можно удачнее. У него не было времени, чтобы обшарить стол и вооружиться: Паппи наверняка должен был скоро вернуться, — поэтому Неджи быстро пополз на руках к выходу.       Хьюга понимал, что совершает безумно отчаянный шаг. Из правого глаза текло что-то теплое — Неджи смирился с мыслью, что глазом придется пожертвовать, — ноги не двигались, где-то неподалеку находился зецу. Однако Хьюга также понимал, что это его первый и, возможно, единственный шанс за последние несколько месяцев.       «Ты говорил, что восстановишь бьякуган, доктор Рьюи Гадзай. Что ж, Хьюга победили…»       Хьюга победили, а он, Неджи, проиграл, навсегда лишившись зрения.       Выползая из лаборатории, Неджи все еще не слышал шагов Паппи. Он прополз еще немного вдоль стены, затем сел с помощью рук и приготовился выпустить мощный импульс чакры так, чтобы он прошел сквозь камень, не разрушая его. Неджи приложил ладонь к стене и сосредоточился. Эта техника отличалась от Воздушной ладони и создавала вибрации. Через секунду печати, которыми была обклеена лаборатория, активировались и произошло несколько взрывов. Стена и потолок не обвалились, но в помещении вспыхнул пожар. Горели ширмы, занавесы, кожаная обивка на столах и стуле, запасы материалов для перевязки, халаты на вешалке. Горел доктор Гадзай.       Неджи хорошо был знаком запах взрывных печатей, но сейчас пахло чем-то вроде напалма. Из помещения валил вонючий дым, так что Хьюга пополз дальше по коридору. Внезапно тишину разорвал отчаянный вопль, раздавшийся из лаборатории: кричал Гадзай. У Хьюга пересохло в горле, но он только крепче сжал зубы. Неджи был уверен, что доктор уже не придет в себя, и не желал ему такой ужасной смерти, когда кожа вздувается и лопается пузырями, а тело обгорает, все в прилипшем к нему расплавленном мусоре и обуглившейся одежде.       Тут же в конце коридора раздалось шлепанье подошв: Паппи со всех ног несся к своему учителю. Он бежал прямо на Неджи, так что тот вжался в стену и приготовился применять технику Воздушной ладони. Звук шагов помогал сориентироваться лишь примерно, поэтому Хьюга был вынужден атаковать наугад.       Делать этого не пришлось: Паппи молнией промчался мимо него и прыгнул прямо в горящее помещение.       — Дядя Гадзай! Дядя Гадзай! — в отчаянии выкрикивал он, кашляя из-за дыма.       Неджи, пораженный до глубины души, все же пришел в себя и заставил свое тело двигаться дальше. Он добрался до входа в какое-то помещение и заполз в него. Хьюга сел, опираясь спиной о холодную каменную стену, и тут вспомнил о том, что все еще держит во рту шприц. Этот шприц был теперь его единственной надеждой. Неджи взял его в руку.       Вопли Паппи затихли. Затем Хьюга услышал шлепки его ног по каменному полу: зецу шел к нему. Смерть доктора заставила его ученика быть, наконец, серьезным и замолчать. Возле входа в помещение, в котором прятался Неджи, Паппи начал красться, чтобы заглушить звук своих шагов.       «Доктора я убил, но этот… Черт, он же сожрет потом мое тело… Такого я заслуживаю конца?!»       По правой ноге забегали мурашки: она постепенно обретала чувствительность и подвижность, но это никак не помогало Неджи. Он пытался усмирить свое волнение и придумать, как более-менее точно определить направление удара. В эту минуту Неджи был бы неимоверно рад болтовне зецу!       В своем отчаянном положении Хьюга решил прибегнуть к технике, которую ни разу не использовал, а лишь продумывал в теории. Суть ее заключалась в том, чтобы выпустить чакру с поверхности всего тела (в данном случае за исключением левой ноги), как в начале Вихря предчувствия, но вместо того, чтобы придать чакре форму сферы, направить ее в разные стороны, подобно ветру, и, поддерживая силу потока, ощутить сопротивление предметов.       Он так и сделал, вложив в эту технику максимум стараний, но, почувствовав препятствия, не смог принять и уместить в голове всю информацию сразу и сориентироваться в пространстве. Зато Паппи без труда обнаружил пленника и, удлинив руку, обхватил его за пояс и поднял в воздух. Неджи тут же вонзил шприц в щупальце зецу. Щупальце как будто усохло и упало на пол вместе с Хьюга, Паппи не удержался от короткого смешка.       — Какой ты глупый! — воскликнул он. — Это всего лишь мой отросток и я в любой момент могу…       «Избавиться от него» — хотел договорить Паппи, но не успел: Неджи поразил его техникой Воздушной ладони прямо в голову. Зецу отлетел и ударился о стену. Так как Хьюга бил с довольно близкого расстояния, ученик доктора оказался оглушенным. Неджи подполз к нему, перевернул на спину и, сосредоточив в правой руке как можно больше чакры, пронзил ею грудную клетку растения в том месте, где должно было биться сердце.              Вонючий дым расползался по этажу. Неджи уже кое-как стоял на ногах и пробирался вдоль стены в свою комнату, расположенную в дальнем конце коридора. Прикрыв за собой дверь, он встал на кровать, открыл ставень и полной грудью вдохнул свежий воздух. Неджи этого не видел, но чувствовал, что погода сегодня ясная, и знал, что апрельское солнце поднимается все выше над горизонтом, разбрасывая золотистые отблески по ряби волн. Он представлял это перед своим мысленным взором.