Доверие

Доверие — не совсем та вещь, которая является большой ценностью в чёрном наёмничестве; когда возишь контрабандой оружие, влезаешь в чужие национальные конфликты и, чего уж там, убиваешь людей — честности и идейности от тебя не ждут. Купленная гниль, у которой нет ценностей и которая переметнётся при любой перестановке сил — какое тут доверие? Наёмник, впрочем, тоже никакого доверия к своим товарищам и заказчикам не испытывает: всё должно быть зафиксировано на бумагах, оплата вперёд, страховка и полное понимание, что подставить кого-то будет невыгодно. Волкова это раздражало неимоверно порою, поэтому никаких эксцессов в своей работе он не допускал, чем заслужил себе репутацию и понял: класс наёмника диктуется в первую очередь доверием, которое ты всё-таки на него можешь возложить, и только потом — опытом и навыками. Людей себе в заказчики он выбирал по похожему принципу и чужое доверие всегда старался оправдывать: ему нравилась чистая и чёткая работа, но, так уж вышло в чёрном наёмничестве, люди, которые не гнушаются расправляться со своими противниками подобными грязными способами, жизни наёмников тоже ценят не очень; и если вдруг репутация им позволяла, они всегда могли провернуть что-то неприятное. Но к любой особенности профессии приспосабливаешься, изучаешь заказчиков тщательней, своих наёмников — ещё тщательней, проверяешь досье на цели в других источниках и в целом стараешься обходить уж чересчур сомнительные дела… Про Волкова шутили, что с его щепетильностью самое то работать только в офисе, но именно это его и сбивало с ног каждый раз — не хватало в любой другой работе адреналинового кайфа, интересных невыполнимых задач и неожиданных перемен, что держат постоянно в тонусе, на взводе. Именно эта потребность в авантюризме и любопытство порой перекрикивали доводы разума, заставляя соглашаться на весьма сомнительную работу, особенно, если за неё так хорошо платят. Вытащить психа из тюрьмы? У человека так много денег и влияния, чтобы оплатить эту работу и выйти на связь с зашифрованными данными, которые не пробить, в то время как заказ звучит как завязка DC-комикса… Волкову очень хотелось бы посмотреть и на психа, и на заказчика. Что ж. Посмотрел. Серый пришёл в себя быстрее и обрадованным не выглядел, чем немного сбил с толку, но это объяснимо: он в тюрьме, ещё и злится за опоздание (видно, что устал и нервничает, замучен). В его личном самолёте, после еды, ванны и новой одежды, он уже выглядел гораздо бодрее и весьма непринуждённо вёл беседы в своей манере. До Волкова только потом дошло, что он и есть заказчик, и умудрился найти его и нанять с простенького смартфона украденного у психиатра — что ж, меньшего он от Серого и не ждал. Волков смотрел на него, следил за жестами, слушал его планы и указания, и думал: Серый поменялся. Он всегда был суетливый, взбаламученный и сердитый на всех, но сейчас в его глазах читался какой-то надлом, болезненная одержимость, зацикленность. Он был зол и замкнут — ну что ж, его только что вытащили из тюрьмы, где явно пришлось нелегко, и он злится на того, кто его туда засадил. К тому же, столько лет прошло… Они оба изменились, наверное… Так и началась бесконечная череда оправданий всех его поступков и рационализации. Впрочем, сейчас, вспоминая всё это, Волков понимает — ключевую ошибку он допустил ещё в самом начале, когда нарушил базовое правило наёмника: он отнёсся к заказчику как к другу, игнорируя все напоминания об их деловых отношениях; он интуитивно воспринял Серого как товарища в беде, увлёкся идеями и пошёл за ним, полностью доверив ему свою жизнь и жизнь своих людей. *** Тогда же Волков и понял, что он никогда не начинал их разговоры: так ему только казалось. Да, он, может, был инициатором, сам приходил, смотрел, спрашивал, но задавать конкретные наводящие вопросы? Самому высказывать мнение? С этим всегда были проблемы, а за годы такой работы он вовсе разучился говорить по душам. Серый охотно ему отвечал, бравировал, огрызался, но не говорил с ним. У него был подвешен язык, и он мог часами говорить ни о чём; вот и сейчас за бравадами и пафосными речами не было ничего. Это ощущалось некомфортным: Серый любил поговорить. Если его что-то волновало, он мог замкнуться на долгое время, обдумывая, но в конце концов он всегда делал страдальческий вздох, и Волкову нужно было просто спросить «что такое?» или даже просто оказаться рядом, чтобы на него вывалился поток мыслей и эмоций. Иногда ему не нужно было даже отвечать — Серый, запутавшийся и всклоченный в процессе своего монолога приходил к каким-то своим выводам и находил решения. Нужно было просто слушать и давать понять, что он согласен и будет рядом. Или что находит эту мысль сомнительной — неважно — Серому нужна была реакция. Тогда он задумчиво кусал губу и снова уходил в мысли, пока его опять не накроет. И Волков был уверен, что ему, конечно же, есть что рассказать и что обсудить, про все эти годы, про злоключения и нажитых врагов, про идеи, которые стоят за планами — конечно, он все вывалит, куда же он денется; в более подходящей обстановке, может, в более спокойной, когда мысли в кучу соберёт. Поэтому Волков по привычке был поблизости — чтобы снова оказаться рядом в тот самый момент, когда Серый наконец захочет объясниться. Ночь, личная комната, только они вдвоём и невнятный кошмар — такое уже бывало, не новое; Серый потерян, напуган и сбит с толку, и Волков думает — всё, сейчас он точно захочет поговорить, и всё встанет на свои места. Он не захотел. И Волков остался с их невнятными отношениями один на один, понятия не имея что дальше делать. И тогда он, как последний чёртов дурак, променял многолетний опыт наёмничества на установки из детства: пошёл за другом, доверившись ему и переложив ответственность только на него, даже не думая о том, чтобы прикрывать тылы. Серому можно было доверять: если он будет сомневаться и портачить, он расскажет; если он не говорит, значит он всё держит под контролем. Кошмары. Изрезанные руки. Таблетки. Сейчас Волков не понимает, как можно было верить в то, что все под контролем — у Серого, у него самого. Как можно было быть настолько вшитым в другого человека, чтобы после стольких лет и всего дерьма доверять ему, когда он в таком состоянии. Как можно было забыть все правила работы наёмником, когда даже Серый постоянно об этом напоминал, все приятельские разговоры возвращать в русло работы. Были причины. Наверное, были. Нельзя же было без серьёзных причин так подставляться. Ведь даже когда он приходит в себя в ошейнике и слушает бред про шахматы, он всё еще пытается убедить себя, что это такая игра, как обычно, хитрый план, чтобы обставить всех. Даже когда вокруг по-настоящему умирают его люди. Даже когда на него наводят пистолет ему всё ещё кажется что- Доверие — не совсем та вещь, которая является большой ценностью в чёрном наёмничестве; в этой профессии доверять заказчику и товарищам нельзя, особенно если огромные деньги красиво сочетаются со всеми тревожными сигналами; доверие — не та роскошь, которую ты можешь себе позволить. Столько лет опыта выживания в этой гнилой среде — и всё к чёрту из-за одного-единственного человека, который когда-то заслужил его безоговорочное доверие, — вот что последнее думает Волков перед тем как отключиться.