Клянусь, что больше не буду вас беспокоить!

      Она бродила по переулкам, как обычно голодная. Неважно, будет это брошенная кем-то еда, гниль или даже напиток. Голодающий разум неустанно твердил, что она умрет, если в желудке так и останется пусто.       Нетвердые шаги, затуманенный взгляд и ускользающее ощущение реальности.       Она должна была искать еду, но сейчас брела, сама не зная куда. Будучи бездомной, она не могла толком отдыхать, и ее тело и разум, хронически страдавшие от недостатка сна, практически бессонницы, должно быть, уже достигли предела. Она брела не задумываясь, не понимая, где находится.       Она шла, пока не кончились силы, пока не поняла, что потеряла сознание: казалось, всего лишь раз моргнула, а перед глазами уже раскинулась прекрасная картина.       - ...       Она не понимала, что происходит, но сил не хватило даже не удивление. Все, что она осилила - понять, что сверкающий потолок в ее размытом поле зрения определенно не был небом.       Она не видела неба, она была не на улице.       - Очнулась?       - ...       Пока она пыталась понять, что происходит, ушей достиг тихий голос кого-то, кто решил войти в комнату, и несмотря на машинальную попытку приподняться она только и смогла, что чуть-чуть приподнять плечи над периной.       Голос хрипел и даже тепло, что окутывало ее тело, неприятно давило. Ее тело было подобно марионетке с перерезанными ниточками: она не могла пошевелиться, сколько ни пыталась.       - Я принесла тебе немного еды, сможешь поесть?       - ..., ....       - И попить, сначала лучше смочить горло.       Она ощутила, как ее губ коснулась прохлада, побежавшая через край стакана. Голодающее тело наконец сдалось, и Марин осознала, что прозрачной жидкостью за стеклом была вода. Повзло, что тело не слушалось и двигалось медленно.       Она медленно увлажнила горло, и малая часть свежей воды, которую девочка не пила уже давным давно, приятно растеклась по телу.       Прохладная вода помогла очистить разум, и пускай тело оставалось тяжелым, затуманенное зрение вновь обрело четкость. Впервые за все это время она смогла рассмотреть лицо своего спасителя.       - Раз проснулась, поешь хоть немного... А-а, не надо, не заставляй себя. Пока хватит и воды.       Коротко стриженные серебристые волосы. Большие, округлые как у котенка глаза напоминали небо, что вот-вот изольет дождь; Марин была готова поклясться, что видела над головой спасителя нимб, отражавший его мягкость и нежность, но в то же время и сияние. Белая нежная кожа со здоровым румянцем, а тонкие губы были столь яркими, что бросали вызов кроваво-алому.       На мальчике была белая рубашка и черные шорты с подтяжками, и даже отсутствие вышивки и узоров не портило впечатление, а напротив выделяло его на фоне остальных.       Его сказочная красота была словно сокровищем, квинтэссенцией всех мыслимых идеалов. Его впору было назвать ангелом, а не человеком, но именно поэтому она сомневалась с его полом.       На первый взгляд он казался ошеломляюще красивым мальчиком. Тон его голоса и одежда отличались от девичьих, но даже так.       Терзавшие ее сомнения, которые Марин была не в силах подавить, не давали ей четко определиться.       Пожалуй, он был младше Марин, но не сильно. Прекрасные черты его лица размывали границы не только пола, но и возраста, но он вряд ли был старше Марин, а она уже не ребенок.       Он не был низким. С таким-то ростом его вряд ли можно было назвать таковым, даже в сравнении с Марин, что была выше большинства своих сверстников.       Он был хорошо сложен и непохоже, чтобы жил постоянной нужде. Обычный невероятно здоровый мальчик.       Но почему его фигура казалась ей такой хрупкой?       - Т... ты...       Кто он такой? И где она сейчас находится?       Пускай разум очистился, физически она все еще была слаба. Горло так саднило, что пара глотков воды не смогла привести его в надлежащее состояние.       - Я...       Он не отвечал, словно вот-вот был готов закашлять. Казалось, разум не мог правильно подобрать слова, и с губ, что должны были дать ей ответ, срывался лишь воздух.       Он опустил взгляд, в замешательстве поджав губы. Но лишь на мгновение.       - Я Вайолетт. Вайолетт Рем Вахан.       Интересно, сколько метаний было в голове у Вайолетт в тот миг. Сколько же храбрости и решимости ей понадобилось, чтобы назвать свое имя?       В то время она ни о чем таком не думала, лишь плыла на границе грез и реальности.       До тех пор, когда через десять дней состояние Марин улучшилось и она была в состоянии говорить и двигаться.

***

      - Почему бы тебе не начать здесь работать?       - ... Что?       Десять дней назад Марин бродила по округе в поисках еды и сама того не подозревая случайно оказалась у задней двери дома Вахан. Слуга обнаружил ее и доложил Вайолетт, что после забрала ее в дом и десять дней заботилась.       Едва об этом услышав, первое, что Марин сделала - извинилась, поблагодарила и спросила, может ли она как-нибудь отплатить ей за доброту. У нее не было ни денег, ни дома, ни даже еды, и даже так она уперлась лбом в пол, желая помочь по мере своих сил.       И в ответ Вайолетт сказала это.       В противовес озадаченному виду Марин Вайолетт была полна уверенности, посчитав свою идею просто отличной.       - В дом заглядывает не так много людей... Я не так часто выхожу наружу, а все слуги здесь взрослые, так что я здесь скучаю. Если ты не против, не могла бы стать моей... собеседницей?       То, как она сидела на стуле, закинув ногу на ногу, создавало впечатление благородного дворянского сына. Это герцогский дом Вахан, и Вайолетт была ребенком этого дома, потому впечатление оправдывало само себя, и все же Марин не могла подавить дискомфорт.       Однако сейчас не время спрашивать об этом. Возникнет немало проблем, если сирота без крова над головой вдруг станет слугой герцогского дома.       Прежде всего, хозяева дома... родители Вайолетт наверняка станут возражать.       Вот о чем она подумала и была вынуждена сказать нет.       - Родители не будут возражать. Они... даже и слова не скажут.       Они так сильно ей доверяют, или же настолько опекают свою дочь, что позволяют ей все, чего она пожелает?       Марин, что никогда не получала и крупицы любви родителей, словно ступила на неизведанную территорию. Она чувствовала, как в сердце прорастает зависть, и если не отвращение, то некое иное грязное чувство в отношении Вайолетт.       Как бы то ни было, предложение было соблазнительным. До тех пор, пока Вайолетт была на ее стороне, у Марин не было ни единой причины отказываться.       Чем больше она слышала об условиях своей работы, тем сильнее становилось это желанием.       Она могла обрести крышу над головой, еду, одежду и деньги. Было нелепо даже сравнивать с тем, как она жила прежде.       Если так она сможет вырваться из той жизни, она скроет зависть к Вайолетт в самых глубинах своей души, словно никогда и не было.       Все было ради выживания, один лишь холодный расчет.       Она уже и не помнила, когда стала считать происходящее странным.       Отец, которого нигде не было видно. Мать, что отказывалась видеться с кем-либо помимо Вайолетт. Вайолетт, что почти не покидала комнату матери.       Ее наняли как собеседницу, но едва ли Марин могла работать по назначению. В свободное время слуги обучали Марин всему необходимому, но продолжали уходить от неудобных вопросов.       Не входить в комнату герцогини. Она будет очень, очень зла.       Не говорить о герцоге в присутствии его жены. Она будет очень, очень зла.       Не обращаться к молодой госпоже "леди Вайолетт" там, где это может услышать госпожа. Она будет очень, очень, очень зла.       Иначе леди Вайолетт будет страдать.       Со слезами на глазах и несчастными лицами они раз за разом повторяли эти наставления. Твердили держать эти правила в уме и никогда не нарушать их.       Марин не понимала, что они имели в виду, и спросила тому причину, но все как один повторяли лишь то, что герцогиня будет злиться. Она поняла, что если желает и дальше здесь работать, то должна неукоснительно следовать этим правилам.       Так было до тех пор, пока несколько месяцев спустя Марин не узнала, почему.

***

      Дверь в комнату герцогини, что всегда была плотно заперта, была слегка приоткрыта.       Она не собиралась подсматривать, просто подумала, что стоит закрыть самой. Но приблизившись к двери, она услышала шедшие из-за нее голоса и машинально заглянула в щель.       - Хи...?!       Она подавила вскрик, что готов был вот-вот вырваться наружу. Зажала рот обеими ладонями, ведь иначе не смогла бы сдержать не только крик, но и тошноту.       - А-а... как прекрасно.       - ...       - Глаза, волосы, даже кончики пальцев такие же... потрясающе, великолепно..!       Сидевшая на диване женщина протянула руку и раз за разом стала гладить щеку стоявшей рядом Вайолетт, ее волосы, тыльную сторону ее ладони.       Мать гладит свое дитя. На словах звучит замечательно, но в глазах Марин эта сцена не была такой восхитительной.       В противовес чистым сверкающим глазам матери, глаза Вайолетт были лишены всяких эмоций. Она считала свою молодую госпожу красавицей, подобной ангелу или кукле, но то была лишь метафора, ведь Вайолетт оставалась человеком из плоти и крови. Должна была быть человеком.       Лицо, отражавшееся в глазах Марин, принадлежало безжизненной кукле. А от лица матери, что пребывала в сладостном восторге, становилось еще страшнее.       И, что важнее, причина, по которой Марин еле сдерживала крик и тошноту.       "Леди Вайолетт..?"       Фотографии на стенах, полках и столе. Фотографии, раскиданные по полу. На всех был один и тот же человек.       Серебристые волосы, серые как тучи глаза, светлая кожа и алые губы. Он был прекрасен, подобно ангелу, и поначалу Марин решила, что там была Вайолетт. Прически и выражения лиц были так похожи, что было тяжело отыскать хоть малейшие отличия.       Единственной странность был возраст человека на этих фото.       Поначалу она решила, что фотографии отражали детство Вайолетт, но герой на них рос, стремительно обгоняя Вайолетт, и прежде, чем Марин осознала, она смотрела на уже взрослого мужчину.       Она уже видела это лицо. Жених со свадебной церемонии, отраженный на картине в парадной поместья.       - Ну же, позови меня. Кто я..?       - М... мама.       - Нет.       Резкий голос, что впился в самое сердце. Не просто отрицание, а явный отказ, отречение. Пламя ненависти, загоревшееся в ее алых глазах, ни в коем разе не должно было быть обращено к ребенку, что всего лишь назвал ее своей матерью.       - Ты ошибся. Верно... Олд?       - ... Белл... ройс.       - Да, вот так. Еще раз.       - Беллройс.       - Да, еще раз..!       Сцена, что повторялась из раза в раз, походила на ад.       Почему нельзя заходить в комнату герцогини, это место - ее личный рай?       Почему нельзя говорить о герцоге, потому что это разобьет ее грезы?       Почему нельзя звать молодую госпожу "леди Вайолетт"?       Потому что для нее это была не Вайолетт.       Потому что Вайолетт была не дочерью своей матери, а ее обожаемым мужем, Олдом.       ...!!       От невыносимой тошноты тело содрогнулось. Безумие, что узрела Марин, разрушило все, что можно было назвать здравым смыслом.       Она больше не могла смотреть, больше не желала видеть. Не в силах вынести этот ужас, Марин сорвалась на бег.       - Я люблю тебя, люблю тебя... Олд.       Она услышала эти слова давным давно, но помнила их даже спустя семь лет.       Без сомнений, ее признание в любви на деле было проклятием.