Два куска тройного шоколадного торта

      Серафина, как себя помнила, всегда училась на «отлично». Из высоких требований к ней в семье выросли высокие требования к себе, собой же и предъявляемые, но все, включая ее саму, были уверены в естественном их происхождении, потому как последние не знали ее другую: прививки правильности начали ставить довольно рано, а сама Сера была слишком юна тогда, чтобы понять, как и под воздействием чего меняется ее отношение к себе.       Экзамены для поступления в университет она сдала на высший балл без особого труда, за что была приглашена на награждение почетной грамотой и медалью и зачислена лучшим вузом страны вне конкурса как один из способнейших учеников.       С группой знакомство прошло быстро и очень вскользь: общение ей было не особо интересно, запоминать лица пока она не видела смысла, исключение составил человек, сразу предложивший свою кандидатуру в качестве старосты, — блондин, который вроде бы представился как Арло. На первый взгляд по некоторым выделяющимся внешне признакам своей роли он, по мнению Серафины, вполне соответствовал, а если бы в будущем — естественно, в недалеком — выяснилось, что не так сильно он и подходит, она вполне могла заменить его — просто уже давно хотелось отдохнуть от обязанностей, которые ей приходилось выполнять в школе течение нескольких лет. Родителей, возможно, это не обрадовало бы, но все же с ее взрослением их отношение стало более лояльным, поэтому отделалась она бы лишь словесным неодобрением, единично высказанным.       Комната в общежитии оказалась не очень большой. Девушка, которая должна была жить с ней, так и не появилась спустя несколько недель после начала учебного года, хотя в списках потока Серафина видела ее имя. В другой комнате жили еще двое — веселая Реми и боязливая Элайна. У них с Серой с самого знакомства сложились теплые отношения, но не слишком близкие; иногда по вечерам они вместе готовили, а потом за едой делились друг с другом забавными историями. С ними было приятно проводить время, но интерес к общению с ними Серафина не испытывала.       Спустя две недели о каждом одногруппнике сформировалось примерное представление, но условно все были разделены Серой на две множества: в одном были те, с кем можно скооперироваться при выполнении групповых проектов без ущерба для себя, в другом — остальные. В первое входило большинство. Во втором была пара бездельников, которые, скорее всего, отчислились бы сразу после первого семестра и черноголовый раздражающий выскочка Джон.       О том, как же он ей не нравился, Серафина могла раздумывать часами. Он никому не нравился. Пары, которые ему были не интересны, он просто не посещал, потому что по его словам: «ну они такие скучные и запаривающие, я просто засыпаю спустя несколько минут. Лучше уж в соседнем парке потусоваться»; мог просто встать и уйти, если рассказывали что-то нудно (по опять же его мнению), спокойно посмотрев в глаза преподавателю, провожающему его взглядом, и попрощавшись. Никакого уважения! Его поведение для Серафины было проявлением вопиющей наглости, у нее даже слов не хватало, чтобы описать свое возмущение. Она чувствовала, что если откроет рот, чтобы что-то ему высказать, то просто начнет глотать воздух, как рыба, поэтому она обычно с ненавистью смотрела ему вслед, а потом утыкалась лицом в парту и начинала раздраженно-сильно рисовать жирные линии карандашом на бумаге. Ну а споры, которые на парах он устраивал с преподавателями, продолжались черт знает сколько времени, когда вместо того, что бы выслушивать весь этот глупый и бесполезный, бестолковый треп, она могла по-настоящему учиться. И помимо всего прочего он постоянно вступал в драки, судя по количеству ссадин на лице и руках.       Его поведение могло быть в какой-то мере простительным, если бы он был хорош в учебе, но на фоне остальных одногруппников он явно выделялся в не лучшую сторону. Как такой придурок сюда вообще мог попасть? И что при всем при этом в нем такого находили преподаватели, что уделяли ему внимание не меньше, чем Серафине, а некоторые даже больше? Этого она никак не могла понять и только злилась-злилась-злилась. Чувство ревности засело глубоко внутри и не давало трезво все оценить.       Как же сильно каждый раз ей хотелось уйти с занятия, как только он начинал говорить. Просто до скрежета зубов, но воспитанная и правильная Серафина продолжала сидеть и терпеть его выходки, да так увлекалась бесконечным прокручиванием этой каши из негативных эмоций, что пару раз уже успела пропустить вопрос преподавателя, адресованный ей, а сейчас это произошло еще и в третий — тут же по рядам прошел шепоток, в котором она услышала кучу насмешек в свой адрес. Какой позор. И все из-за этого долбанутого идиота, который… хрустнул карандаш, и преподаватель попросил ее выйти, чтобы она успокоилась. Ее выставили за дверь! Просто немыслимо!       Но в одном — Серафина бы никогда этого не признала — они с Джоном были похожи: с ним, как и с ней, хоть и по разным причинам общаться никто не стремился. Вокруг Серафины сформировался ореол «особенной», а ее маниакальная одержимость учебой и оценками вкупе с холодной сдержанностью отпугивала людей.       «Делай то, что от тебя требуется», — всегда говорили ей родители, и она делала. Делала, черт побери, лучше всех.       Джон же просто казался людям странным, непонятным, да и его поведение «отщепенца», несмотря на дружелюбное отношение, казалось бы абсолютно ко всем, (даже к тем, кто этого не заслуживал), говорило о том, что он не горел желанием с кем-то дружить, которое выглядело в глазах некоторым весьма высокомерным. Вечные ссадины привлекательности ему точно не добавили, а потом и вовсе прошел слух, что он год ходил на исправительные курсы из-за каких-то нарушений и сейчас состоял на учете.       В один день Серафина задержалась после пары, узнавая у преподавателя про следующий групповой проект.       «У вас очень хорошие способности, Серафина. Но вам не хватает живости, движения ума. Посмотрите на вашего одногруппника Джона — с какой настойчивостью он со мной вступает в спор, приводя все более разнообразные аргументы. Вы бы сдались гораздо быстрее. Но и ему не хватает качеств, которые есть у вас. Теперь, когда я вас всех как следует узнал, могу с уверенностью сказать, что вы прекрасно друг друга дополните в командной работе. Ваш следующий проект вы будете выполнять с ним в паре. Жду от вас хорошего результата», — таков был его ответ.       Холодная пустота заполнила живот, но лицо ее не дрогнуло. Она спокойно попрощалась с профессором и направилась в библиотеку спасаться от подступающего ужаса. Каждая ее частица тихо выла.       После таких слов Серафина никак не могла отказаться от работы. От работы, которую с этим придурком она должна была сдать на «отлично», потому что других оценок для нее не существовало.

***

      Оповестить Джона об этой «чудесной» новости Серафина решила лично на следующий же день. Встала она рано, и каждое ее действие или слово так и отдавало неприкрытой агрессией. Соседки решили ее не трогать, а подождали в своей комнате, пока она собиралась. По дороге Серафина все же взяла себя в руки, и с высоко поднятой головой уверенно зашла в аудиторию, и сразу же направилась в сторону Джона, сидевшего к ней спиной.       Разговор начался очень грубо.       — Привет. Есть разговор. Выйдем? — Свой хмурый взгляд она сначала направила на его макушку и тут же переключилась на выбившуюся прядку волос из неаккуратной челки, как только он поднял на нее удивленные глаза, ничуть не смутившись ее грубости. «Видимо, причесываться тоже было слишком скучно для него», — подумала она и встретилась с ним взглядом — уступать ей не стали.       — Конечно, хотя ты могла быть и повежливее, уж если просишь, — опираясь подбородком на одну руку, хмыкнул он и повел другой в сторону, немного провернув кисть, как бы выражая свою усталость от этих частых невежливых обращений к нему, которые уже не обижали, а вызывали обреченно-ироничную улыбку. Он отклонился назад, убирая телефон, на котором играл, в карман брюк, и зевая встал из-за парты.       Выйдя из аудитории, они по обоюдному молчаливому согласию выбрали наименее людный угол. Великие умы, окончившие это учебное заведение, серьезно и как будто с укором смотрели на них со стены. Серафина изложила ситуацию с преподавателем и предложила Джону позволить ей сделать проект одной, начав зачитывать целый список причин, объясняющий, почему так будет лучше для них обоих, вызубрено чеканя каждый пункт со скрещенными на груди руками. Как только Джон сообразил, к чему она клонит, — а это произошло почти сразу — по его холодному выражению лица стало понятно, что он ни за что не согласиться с этим предложением.       — А не кажется ли тебе, что ты ведешь себя как эгоистка? — не до конца дослушав ее, перебил он с нескрываемым раздражением в голосе. — Это групповой проект, и делать мы его будем вместе, нравлюсь я тебе или не нравлюсь. Из своего дурацкого списка ты можешь вычеркнуть все отговорки и добавить туда одну-единственную причину. Думаешь, я не замечаю, как ты смотришь на меня? — У Серафины кольнуло сердце от его вполне обоснованных нападок. — Ведешь себя как капризный ребенок. Пора начинать учиться работать и с неприятными тебе людьми. Их ты еще встретишь немало. — «Вряд ли им удастся переплюнуть тебя». — Я пошел в аудиторию. Пара почти началась. Мой номер есть у старосты, напиши, когда тебе удобно будет встретиться.       Серафина со злостью впилась ногтями в ладонь и ничего не ответила, только тихо проследовала следом, прожигая взглядом дырку на белой рубашке Джона где-то между лопаток.       Первая их встреча в университетской библиотеке была назначена на этой неделе. Джон уже ждал. Серафина быстро шла по длинному коридору, прижимая к груди прозрачную папку, в которой находилось около ста листов отобранного ей за пару дней материала для проекта, и мысленно репетировала свои дальнейшие действия. Сдаваться она не собиралась и была все еще намерена усмирить его «идиотизм» и убедить уступить ей весь проект, поэтому со стороны выглядела весьма воинственной.       После крайне сухого приветствия Серафина «шлепнула» папку перед Джоном и приказным тоном предложила ознакомиться. Джон, сидевший со сцепленными в замок руками, неторопливо поднял их с колен, вытащил все листы из папки и, взмахом выпрямив их, принялся читать первый абзац. Серафина угрожающе нависала над ним, но его поистине издевочное послушание это ничуть не коробило. Это выбешивало.       Прочитав какую-то часть, он с невозмутимым видом два раза стукнул стопкой о стол, собирая листы один к одному, и поднялся со стула, очень сильно для Серафины вытягиваясь в высоту. Она даже немного растеряла свою уверенность, когда заметила насколько Джон был выше, стоя совсем рядом, но вскоре отмахнулась от сомнений и снова почувствовала свое превосходство, которое ничем ей не помогло: перед упрямством Джона оно оказалось бессильно.       Листы все равно полетели в окно.       Серафина тут же кинулась к подоконнику. Медленно ее труды приближались к мокрой земле и мутным коричневым лужам, моментально поглотившим бы бумагу.       Смотря на падающие белые прямоугольники, она вдруг поняла, насколько точно описывало злость слово «закипеть», потому что ей стало невыносимо жарко и душно. Она тут хотела было в оглушающем возмущении наброситься на Джона, но тот уже во второй раз ее перебил:       — В чем проблема, я не понимаю?! Или ты такая гордая, что ни за что не возьмешься за работу вместе с тем, кого считаешь глупее себя?       — Да! Потому что, если мы будем делать все вместе, то я ни за что не получу оценку «отлично»!       — Тебе эти оценки поперек горла встали, что ли?! Ничего важнее нет?       — Да! Такому бездарю, как ты, ни за что не понять, какая эта ответственность!       — Либо мы делаем все вместе, либо оба получаем неуд. — Джон встал из-за стола, сдернув со спинки пиджак, и направился к выходу.       Серафина почти зарычала.       — Ладно! Стой!       Джон остановился и недоверчиво посмотрел на нее.       — Но ты будешь стараться и слушать меня! Даже если умрешь от скуки!       — Я всегда стараюсь, если что-то делаю, в противном случае даже не приступаю, — процедил он в ответ и широкими шагами вернулся на место, с вызовом отодвигая стул так, чтобы ножки проехались по полу как можно громче.

***

      На третьей встрече совместная работа шла уже намного глаже. Джон и правда старался, но Серафине все равно приходилось его поправлять. Часто он вступал с ней в спор, чего не происходило, когда она работала с другими людьми; поначалу это немого раздражало, но потом стало нравиться — снова чувствовать себя на равных с кем-то оказалось приятно. Ему было все равно на все ее достижения, и выше себя ее из-за них Джон не ставил. Это сблизило их.       Еще он часто говорил о таких вещах, над которыми она никогда не задумывалась, и внезапно выдавал интересные идеи, когда ей казалось, что невозможно придумать что-то новое и все решения были уже давно обнаружены и учтены ей. Его споры с преподавателями она теперь слушала без раздражения, а скорее с интересом — узнав его поближе, она начала слышать в его словах другой смысл и вроде как бы пыталась начать мыслить по-другому, без оглядки на старые правила, вложенные родителями.       Все же было в нем больше от странного человека, нежели от недалекого.       Вне работы над проектом они не общались. А во время встреч не принято было обсуждать вопросы, не касающиеся работы, но на пятой, как бы невзначай, Джон вдруг задал Серафине личный вопрос.       — Тебя не напрягает то, что болтают за твоей спиной, или ты не в курсе? — Серафине показалось, что он усиленно делает вид заинтересованного этой непыльной чертежной работой: риски на линейке рассматривались со слишком умным видом.       — В курсе. Не особо, — спокойным тоном ответила она и, подняв на него глаза, с насмешкой спросила: — А что? Веришь?       — Пф. Совсем за дурака меня держишь? — сказал он беззлобно и указал пальцем на свое лицо. — Я верю своим глазам.       Спустя еще пять минут работы Джон потянулся и сказал:       — Я за газировкой. Тебе взять?       — Да, апельсиновую, — ответила Серафина не глядя, внимательно читая что-то с листка и проговаривая шепотом прочитанное, еле заметно шевеля губами.       Спустя три часа они, наконец, закончили и, заговорившись во время пути к выходу, незаметно вместе дошли до общежития. Там они попрощались, и Джон отправился домой.

***

      Известность не приносила Серафине ничего хорошего. Каким-то придуркам из университета показалось забавным пустить о ней «пикантный», по их мнению слушок, низвергающий местную богиню с небес на землю. Вскоре незнакомые люди стали оборачиваться на нее и перешептываться. На отношения с одногруппниками, конечно, это тоже отразилось, и они старались замечать ее как можно меньше, а некоторые проявлять демонстративную неприязнь.       Всю льющуюся на нее грязь она стоически принимала и не позволяла ей стать причиной ухудшения оценок, все с большим упорством подавляя нарастающее беспокойство и никак не реагируя на клевету в свой адрес.       Пустой треп за спиной вытерпеть она могла, но им ничего не ограничилось — к ней стали приставать с грязным предложениями, иногда сопровождающиеся не только словами. От последнего она еле отбилась — это стало последней границей, которую она уступила; пора было что-то делать и делать сейчас же, поэтому Серафина, попутно ругая себя за поистине глупое решение пустить все на самотек, не медля ни секунды отправилась к старосте, который точно не принял болтовню за чистую монету и мог помочь ей. Панический ужас, создаваемый воображаемым будущем, подбирался к горлу и, казалось, вот-вот начнет душить, но ее стойкость позволяла сохранять рассудок и действовать, а не поддаваться копившимся за все время, а теперь вырвавшимся эмоциям.       Арло заверил, что ей не о чем беспокоиться, и пообещал избавиться от проблемы «своими способами». Испытав некое облегчение, но все еще напуганная происходившим с ней Серафина отправилась домой. Подходя к переулку, еще издали она услышала странные звуки и похолодела.       Каждый шаг убеждал ее в правдивости собственной догадки. Его голос чисто и ясно запечатлённый в сознании не узнать было нельзя — это был Джон. Она застыла прямо перед поворотом. По разговору, если это можно было назвать разговором, потому что говорил каким-то страшным, неизвестным голосом один Джон, она поняла одно: это было из-за нее.       Время остановилось.       Она так и стояла у стены, подрагивая, неизвестно столько, пока Джон, сутуля плечи, не вышел из переулка, вытирая кровоточащий нос рукавом белой рубашки, и тяжело дыша остановился. Глаза его были затуманены, он смотрел куда-то вдаль и ни единую мысль нельзя было прочитать по его лицу. Наконец, он заметил ее и тут же очнулся; с языка сорвалась сбивчивая фраза, произнесенная шепотом: «Блин, Сера, я…», потому что собственный голос покинул его. Он потер шею, опустив голову, мотнул ей, пытаясь подобрать правильные слова, чтобы сказать Сере хоть что-то, но расползающийся по ее лицу ужас после брошенного в конец переулка взгляда — на тело окончательно отнял способность говорить.       — Серафина! — Серафина рефлекторно обернулась на свое имя — Элайна махала ей рукой — и резко вышла из оцепенения.       — Джо… — Но его уже не было.

***

      На следующий день, выяснив адрес Джона через старосту, Серафина поехала к нему домой. Она корила себя за то, что не смогла взять себя в руки, и ей не верилось, что Джон из-за чего-то несерьезного мог такое совершить. Ее мучили вопросы и самые невообразимые догадки. И беспокойство за Джона. В университете он не появился.       Путь к его дому проходил через не самые благоприятные кварталы. Низкие домики с кривыми крышами, кусками окрашенные стены, побитый асфальт, повсюду валяющийся мусор и зловещая безлюдность создавали особую атмосферу грусти и безысходности. Впервые Серафина задумалась о том, кем собственно был Джон и что за прошлое стояло за его плечами?       Совершенно случайно краем глаза в просвете между деревьями она заметила его бегающим в парке (удивительно то, что он тут был), чуть в отдалении от этого неприятного места, и направилась к нему. Из-за накинутого капюшона Джон не сразу заметил ее приближение и, попытавшись ускользнуть, был ловко пойман за сдернутый капюшон.       Не став ничего выяснять, он просто повел ее к себе.       Когда они закончили этот странный разговор, уже темнело, поэтому Джон вызвался проводить Серафину до остановки, но пройти им спокойно не дали: перед ними остановились двое, шедшие им навстречу от самого перекрестка, у которого был припаркован старый белый фургон.       — О, неужели это Джонни. Мой милый, маленький сопляк, — один из них вышел вперед и стал неторопливо прохаживаться перед ними, затем остановился и принюхался. — Что-то мочой попахивает. Ты штаны, че ль, обоссал? — рассмеялся своей шутке и продолжил. — О-о-о, да ты, бля, и телочку себе завел. Я уж было решил, что показалось, — присвистнул он, осматривая Серафину с головы до ног и вынес вердикт: — Ниче такая.       Серафина грозно сжала кулаки и двинулась на него, повышая голос:       — Я не… — Зик смачно харкнул ей под ноги, и она брезгливо сморщилась, остановившись. — Свинья, — процедила сквозь зубы.       — Пасть закрой. А то я тебе покажу, как…       Джон вышел вперед, закрывая Серу.       — Опять нарываешься, Зик, да? Зубы, смотрю, у тебя уже на месте. Родители оплачивали или толчки драить пришлось? — Джон с издевкой поднял брови и ухмыльнулся. — Ты же любишь запах чужого дерма.       Зик презрительно прищурился и наморщил нос. Лицо его стало неприятнее, чем прежде. Он остановился, посмотрев на носки лакированных ботинок, и задумчиво пошевелил руками в карманах штанов — задранные края синего пиджака ходили вверх-вниз. Откуда-то из трубы раздалось мяуканье.       — Не выёбывайся, Джонни. Сегодня точно не твой день. Х-х. — Он сплюнул на камень под ногами. — Тьфу. Ведь знаешь… — и двинулся в сторону. — Ты ж добренький до чертиков. — наклонился, вынул из трубы черного котенка и пошел обратно. — На-ка. Подержи, — сказал он своему приятелю и передал ему котенка.       Спустя несколько секунд Зик продолжил.       — Сейчас немного разукрасим твое немилое личико. Дернешься — котеночку будет больно. А ты стой смирно, розовенькая, если тоже отхватить не хочешь. У меня дело только к нашему общему другу, — сказал он и, оскалившись, двинулся на Джона.       Дальше все случилось за считанные секунды. Серафина, подхватив с земли камень, резко подорвалась с места — к приятелю Зика. Сам Зик заметил ее движение и дернулся в сторону за ней, но слишком промедлил — рука схватила воздух — в щеку врезался кулак Джона — в глазах помутнилось. Серафина попыталась ударить по голове державшего котенка, но, хоть это и было для него неожиданностью, он успел отклониться и схватил Серу за запястье. Не медля Джон, нанеся еще один удар, откинул Зика в сторону, опрокинув его на спину и рывком сорвавшись с места, с разбега вмазал его приятелю сначала в нос, потом — под ребра. От боли тот выпустил запястье и согнулся. Зик, кашляя, зашевелился на земле, оборачиваясь на него краем глаза Джон заметил, что тот ползал рукой во внутреннем кармане пиджака.       — Бегом! — крикнул он Сере, и вдвоем они рванули к белому фургону.       Тут же прогремел первый выстрел.       Джон ускорился и, первым добежав до автомобиля, дернул ручку — как он и предполагал: было открыто.       — Полезай!       Серафина замешкалась.       — Живо! — прокричал он, и буквально затолкал ее внутрь, и забрался следом, как только она перелезла на соседнее сидение.       Зик и его приятель, оклемавшись, побежали к фургону. Их разделяла пара сотен метров по прямой. Джон распахнул бардачок и дрожащей рукой стал копаться там. Ключи тоже оказались на месте.       — Т-ты что делаешь?       — Блять, фургон угоняю, не видишь, что ли?       Педаль ушла в пол. Прогремел еще один выстрел. Фургон сорвался с места.       — Пригнись!       Серафина в страхе прижалась грудью к коленям, обхватив руками голову, и зажмурив глаза. Для нее прошло несколько мгновений в темноте, прежде чем Джон сбавил скорость. Фургончик тихо плелся по пустой темной улице.       — Все, можешь расслабиться. Ты молодец. — Джон похлопал Серу по спине и выдохнул.       Не зная, что сказать, она медленно разогнулась и спросила дрожащим голосом:       — Котенок сбежал от них?       — Да, я видел, как он юркнул в канализационный сток. И извини за то, что тебе сейчас пришлось пережить.       Воцарилось пятиминутное молчание.       — Джон, а права у тебя есть? — задала вопрос Сера, когда они поворачивали на перекрестке, как фургон внезапно что-то сильно толкнуло сзади и он остановился, дернувшись один раз.       Кто-то врезался в них.       — Черт-черт. Сматываемся отсюда. Быстрее. И голову прикрой, голову. Тут камеры. — Джон стянул с себя толстовку и передал Сере, которая тут же накинула ее сверху.       Они вылезли из машины и, краем глаза осмотрев неудачливого водителя легковушки — тот был мертвецки пьян, говорил что-то невнятное и, кажется, даже не понимал, что попал в аварию, — побежали к темным силуэтом домов, которые не освещались желтыми фонарями.       — Думаю, за все те приключения, ты должен мне один поход в кафе, — сказала Сера, когда они оказались в укрытии, и оперлась рукой о стену, стягивая с себя толстовку и тяжело выдыхая.

***

      Тихо звякнул дверной колокольчик: Серафина и Джон вошли в кафе. На кухне приглушенно говорило радио.       «Сегодня ночью по оценкам между двумя и тремя часами ночи произошла авария на перекрестке улиц Уэллстона и Мидлл».       Джон направился к кассам, а Сера — к столикам, попутно внимательно осматривая место. Все было оформлено в приглушенных тонах, по-домашнему уютно и мило.       «Белый фургон был оставлен на месте происшествия. Водитель скрылся».       Серафина устроилась на мягком кресле голубого оттенка и, подперев подбородок рукой, повернула голову к окну, провожая взглядом неторопливо удаляющиеся машины. Солнце только-только всходило, дул свежий утренний ветерок. Их страшное приключение было позади. О том, что будет, если кто-то их узнает, Сера старалась не думать.       «По неточным данным с камер наблюдения с ним также находился пассажир. Пострадавших нет».       Джон нажал на кнопку звонка перед кассой и достал из заднего кармана джинс темный кошелек.       «Номера являются фальшивыми, поэтому…» — радио, стоявшее на кухне, заметив гостей, приглушила пожилая хозяйка и вышла к Джону.       — Что будете заказывать? — приветливо спросила она.       — Два куска тройного шоколадного торта, пожалуйста.