МЕТОД-2. Игра с большими ставками

Самый сладкий грех — разделённый с любимым. Острый перочинный нож срезал с карандаша тонкую спираль стружки, а Есеня внимательно наблюдала за каждым движением его пальцев. — Мы подошли к критической точке, не правда ли? Ты знала, что случится, если ты ослушаешься приказа начальства. Тебя выпустили, нарушив все установленные инструкции и правила, поскольку твоё участие в работе было необходимым. Польза перевешивала риск. Она медленно проговорила: — Всё так. Добавила: — Это решение спасло жизнь мне и заложнику. — Этого никто не оспаривает. Но почему ты не вернулась под стражу, как было оговорено? Почему ты решила сбежать? Есеня глухо ответила: — Он угрожал моему ребёнку. — Он — это "Ты меня не поймаешь"? Она сдвинула изящные брови, промолчала. — Ты думала так тогда, — продолжал психолог. — Но что ты скажешь теперь? — То же самое, — резко заявила она. — Не теряй времени. — Ты так уверена в своей версии. А между тем, есть и другие. Хороший следователь должен учитывать их все. Без улик и доказательств твои слова — это только догадки. Не более. Отложив оба предмета, Самарин встал и задумчиво прошёлся по камере. — Тебя не настораживает тот факт, что, кроме тебя и Меглина, этого "Ты меня не поймаешь", практически, никто никогда не слышал? Тем более, не видел? У нас нет других показаний, только твои. Она сжала кулачки. — Правильно. Потому, что все другие были убиты. Он обо всём позаботился. В его пьесе можно сыграть только один раз. — Если у тебя эпизодическая роль, — добавил психолог. — А если — главная? И так, как его Есеня не поддержала разговор, продолжил: — Скажи сама. Зачем ему понадобилась вся эта история с цифрами? Она молчала. — Вот видишь? Внятных мотивов здесь нет. Если проанализировать всё, что ты сказала, то получается, его единственный мотив — мучить тебя. Не окружающих, не "наших", не Меглина. Тебя. Есеня попыталась взять себя в руки. Главное было не поддаваться на провокации и сохранять спокойствие. В особенности, если хотелось, чтобы слова звучали убедительно. Он просто пытался её подловить, проверить, вывести из себя. Что ж, тогда и в двадцать пятый раз ничего нового он не услышит. Только как же тяжело было ходить белыми и открывать свои карты первой! А потом — нервничать в ожидании ответного хода. — Он пытался мной манипулировать, сделать своей очередной марионеткой. И использовал для этого малейшую возможность. Ты же видишь это! — наконец, не выдержала она. Как обычно, Самарин взял задумчивую паузу. И когда начал говорить, прямого ответа у него не было. — Специфика приёмов воздействия на подсознание в том, что они действуют на всех без исключения, — проговорил он. — Независимо от конкретной целевой аудитории или типовых особенностей личности. В общем и целом, психика разных людей имеет единые компоненты и различается только несущественными деталями. Отсюда, и повышенная эффективность разработанных методик манипуляций. Если ты об этом. — Я именно об этом, — подтвердила Есеня, прожигая его взглядом насквозь. — И мы оба прекрасно знаем, что свести с ума обычного человека — это реально. И легко. Он кивнул. — Легко умеючи. В "газлайтинге" злейший враг человека — это он сам. Кто, как не мы, лучше всех знаем свои болевые точки? Кто, как не мы, можем в два счёта ввергнуть собственную психику в состояние парадокса? В Штази, например, давно разработали и сформулировали методику, которую ты, конечно, изучала. Как он и думал, Есеня оживилась и включилась в дискуссию охотнее, ведь это могло помочь её оправдать. — Может быть, ты хочешь обозначить основные пункты? — спросил Самарин, когда вернулся на своё место и зашуршал карандашом по бумаге. Она сказала: — Разрушение базовых ценностей. Он кивнул. И. по своему обыкновению, немного расширил это обозначение: — Если для человека главным в жизни была семья — его с ней разлучали; карьера и репутация — их безнадёжно портили. Друзья предавали, любимые изменяли, мечты рушились. Так или иначе, у объекта отнимали всё, что он ценил, всё, что придавало устойчивый фундамент его жизни. С подрывом базовых ценностей человеческая психика оказывалась уязвима для дальнейших вмешательств. Дальше? Есеня вздрогнула и подняла голову. Помолчав, пробормотала уже не так уверенно: — Наружное наблюдение. За объектом учреждалась тотальная слежка, в результате чего постепенно развивались паранойя и мания преследования. — Здесь мне нечего добавить, — произнёс Самарин. — Ещё? — Психотропные препараты. Подмешивались в еду или давались под видом лекарств. Они дестабилизировали психику ещё больше. — И наконец? Она вздохнула: — Так называемые "специальные уловки". Сотрудники спецслужб скрытно проникали в квартиру объекта и в его отсутствие переставляли некоторые вещи, другие бесследно пропадали либо же на их месте появлялись новые. Психолог отложил карандаш, подытожил: — Таким образом, базовые ценности человека разрушались, резервы организма стремительно исчерпывались, а мозг ввергался в состояние парадокса. В результате страдала не только психика человека, но и его вера в собственную вменяемость. Просто и гениально. Она тяжело дышала. — Он хотел свести меня с ума. — И у него неплохо получилось, — мрачно заметил Самарин.

***

По просёлочной дороге, всё больше удаляясь от Вологды, летел серебристый "Рендж-Ровер". Вокруг расстилались зелёные поля, опалённые закатным огнём, солнце уже понемногу клонилось к горизонту. Дорога стелилась под капот пёстрой гипнотизирующей разметкой. А перед её мысленным взором были только раскрытые папки на краю стола и бледные, сложенные в аккуратный замок руки Быкова... — Значит, вы хотите, чтоб я... — она не удержалась от усмешки. — Проконсультировала? Чтоб я вышла отсюда на свободу? А не боитесь, Егор Александрович? — она зловеще понизила голос. — Я же безумная шизофреничка? Голоса слышу, папу своего задушила, и ни хрена об этом не помню. Генерал-майор поморщился. — Это шутка? Или признание, Стеклова? Ты смотри, могу оформить как чистосердечное. Та прикусила язык. Опустила взгляд на фотографии, что начальник разложил перед ней. Поднесла к глазам одну — самую впечатляющую. Вздрогнула. — Вчера в Белогорске на автобусной остановке был обнаружен иностранец с крайней степенью обморожения, — тем же морозным тоном продолжал Быков. — У него на спине — глубокая рана, до позвоночника — считанные миллиметры. Эксперты сказали: он висел на крюке как туша на мясокомбинате. Сама понимаешь, что это означает... Престиж страны под угрозой, как и репутация всей нашей конторы. Пока что риск новых убийств превышает риск твоих передвижений по планете. Есеня подняла голову. А он достал и положил на стол компактный маячок, вроде тех, которые носили с собой "уточки" из клуба самообороны. Сказал: — Всё это, конечно, идёт вразрез с правилами, и ты это хорошо понимаешь. Потому должна дать мне слово, что мы всегда сможем отследить твоё местоположение. Будешь носить его круглосуточно. Из личных вещей — только телефон — для связи. Табельного, естественно, не получишь, придётся надеяться на помощь местных. Раскроешь дело, найдёшь своего "мясника" — и сразу обратно. Без фокусов. Ясно?.. Есеня невесело усмехнулась, положила на руль вторую руку. Ужасно хотелось курить, но портсигар наставника остался в изоляторе, как и его фляга. Ничего не попишешь, придётся что-то соображать на месте. Для успешной работы следовало остановиться у ближайшего продуктового и запастись красным вином, а заодно и сигаретами... — Стеклова, ты слышишь меня? Сообразив, что, задумавшись, она только что пропустила добрую половину монолога начальника, Есеня вздохнула и заставила себя сосредоточиться на уже нынешнем разговоре — в телефонном режиме. — Личность установили? Колонки машины раздражённо засопели. — Эжен Тьери, — наконец, терпеливо повторил Быков. — Француз. — Турист? — Инженер. Французы молокозавод строят в Вологде, он там работал. Только посольству всё равно. Гражданин Франции, им этого достаточно. Есеня фыркнула: — А чего он в Белогорске забыл? — Вологда — семьдесят километров, — напомнил он. — Час езды. — Думаете, с ним можно поговорить? — Если тебе позволит твой французский, — мрачно пошутил Седой. — Как он выжил — непонятно. Так что допросить его у тебя вряд ли получится. Вообще когда-нибудь... Опальная сотрудница спецотдела СК свободной рукой заправила за ухо прядь волос, задумалась. — Почему иностранцы? — удивилась она. — Деньги? Вряд ли, если обычный работяга... Тут какой-то личный мотив. — Патриот, — проворчал Быков. — Сейчас начнётся... из каждого утюга. Реакция на пропагандисткий психоз. Человеку навязывают образ врага, и патриот убивает, защищая Родину. Есеня усмехнулась, покачала головой. — Нет, тут ритуал. Оставил под дождём, хотя мог вернуться. Ему всё равно, что тело нашли. Француза вот вообще не сжёг, отпустил. Тупик. Внедорожник сбавил скорость и свернул с шоссе на неровную грунтовку. — Стеклова. В Белогорск по другой дороге, — строго напомнили колонки. — Так, может, надо было меня в автозаке привезти? — так же холодно предложила она. — В кандалах и под конвоем? Трубка промолчала. А Есене вдруг стало стыдно за свою вспышку. — Простите, — буркнула она. И вдруг услышала самый настоящий человеческий вздох. — Куда хоть едешь? Не скажешь? — Туда, где всё начиналось, — ответила она. — Егор Александрович, меня уже встречают. После этих слов тот заметно успокоился. Даже хмыкнул. — Ни пуха тебе, капитан. — К чёрту. В стороне от маленького указателя поле заканчивалось довольно глухой лесополосой. Неподалёку посверкивала маячками полицейская машина. — Это точно то место? — недоверчиво спросила она, когда выпрыгнула из внедорожника. И снова — в полевую грязь. Правда, уже подсохшую. — Так точно, — с готовностью подтвердил Каховский, покосившись на хмурого майора. Кивнул в сторону рощицы: — Оттуда смотрел, издалека. Там его палатка осталась. — Оттуда, — задумчиво повторила Есеня. И настороженно направилась в указанном направлении. Мужчины — за ней. Шелест травы и листьев под ногами, как и движение в этом густом зелёном лабиринте, вдруг напомнили ей стажировку и их с наставником маленькую экспедицию по следам приморского "маньяка-романтика". Тогда вокруг тоже смыкались ветки деревьев и кустов, но Меглин каким-то непостижимым образом находил среди них дорогу. К удивлению Есени, он направился совсем в другую сторону, нежели вся поисковая группа во главе с овчаркой. И шёл уверенно, настороженно, раз за разом обнаруживая маленькие подтверждения того, что вел свою единственную ученицу правильно. "Иди, как они шли", — напутствовал в ушах голос, удивительно похожий на его баритон. И она шла, углубляясь в рощицу и раздвигая ветви. Наконец, растения расступились, перестали хватать её веточками за одежду, и на небольшой поляне обнаружилось место для костра, а чуть поодаль — яркий синий бок палатки. "Ну, и что тебе здесь понадобилось? — мысленно фыркнула Есеня, поднырнув под заградительную ленту. — Эксперты каждый сантиметр облазили, ничего интересного не нашли". Тот, к кому она обратилась, как будто тихо засмеялся: "А чего тут искать? Перед глазами всё. Самое главное — под носом у тебя". Она невольно опустила глаза и увидела набитые, туго завязанные мусорные мешки. Скривилась: "Ты серьёзно?" "Давай работай, — посуровел её невидимый собеседник. — Мусор — он ведь многое про человека сказать может. Многое. Как отпечатки, даже лучше. Что видишь?" Есеня присела у пластикового мешка, пересилив себя, развязала ручки. Заглянула внутрь и брезгливо поджала губы. "Вот сам и ройся здесь!" И сердито высыпала непривлекательное содержимое на траву. Пнула носком какую-то жестянку, раздавила каблуком пластиковую тарелку. И упрямо скрестила на груди локти. Наверное, если бы Меглин был жив и рядом, то испустил бы такой же раздражённый вздох. "Ну, ты глаза разуй! — загремел внутренний голос от его имени. — Смотри, сколько тарелок! Обед явно не холостяцкий был". Она пожала плечами: "Мало ли, кого он приглашал... на посиделки?" "Спальных мешков — два, — спокойно подсчитало подсознание. — А палатка одна. Винишко вон, смотри. Красное, сладенькое. Было? Было. Она пила, она. Он-то — нет, он — за рулём". Есеня недоумённо уставилась на перечисленные предметы. Среди мусора на свету блеснул кусочек фольги. Она поморщилась. "Любовь, любовь, — с ехидством заметил невидимый участник следственного процесса. — Гляди, вещи все собраны, но с собой не взял. А как он взять-то мог, когда сам — вон там сидел?" Она невольно посмотрела в сторону, которую указал Каховский. Опушка была на небольшом возвышении, и с неё, если раздвинуть ветви, неплохо просматривалось место преступления. Увы, каких-то особенных подробностей с такого расстояния разглядеть было трудно. Разве что рост? "Вот здесь сидел, смотрел. А она собиралась, — убеждённо продолжал знакомый баритон. — А как испугались, — так и побежали, всё бросили. Уехали, даже палатки не захватили. Хорошая вещь — палатка. Неосмотрительно. Был бы он один, так бы не сделал. Не за себя испугался... Баба с ним была, понимаешь? Баба испугалась". Есеня отпустила ветки, удивилась вслух: — Но почему он ничего про неё не сказал? Выгораживает? "Получше вопрос есть, — раздалось в ушах. — Сейчас же двадцать первый век, телефоны у всех? А свидетель твой из автомата звонил". — Боялся, — ответила Есеня. Её незримый собеседник фыркнул. "Боялся... Только чего?" Она задумалась, прошлась по траве. Представила себе возможную картину, учитывая все новые обстоятельства. "Кто бабу в лесу вином угощает по воскресеньям? — подсказал ворчливый внутренний голос. — Чего они за вещами-то своими не вернулись? Уже десять раз могли. А не вернулись". Есеня потёрла виски. Покосившись на коллег, что бродили за деревьями, негромко передразнила: — Чего... Рабочая неделя, вот чего. Чтоб не так подозрительно было. У неё же, наверное, муж... А у него — жена? Решил до следующих выходных подождать, чтоб опять — на рыбалку? Тогда и заберёт всё. Тишина в эфире звучала утвердительно. — И гостиница тут одна всего, и та — в городе... Значит, любовница? "Самый главный свидетель, — подтвердил он. — Всегда". — Вон там — от машины следы были! — крикнул Широков. Он зашуршал травой и ветками, остановился в указанном месте. Есеня направилась туда же. "Большая машина, смотри, не легковая". — Ну да, — согласилась она. И прибавила громче: — Свидетель что-то говорил про грузовик? — Да у него — самого такой, по ходу, — откликнулся майор. Она закусила губу. "А как он их замораживает-то? — вдруг поинтересовался всё тот же внутренний голос. — Сидя? Ни в один холодильник человек не влезет. Так что давай ищи морозильные установки. Большие, промышленные". Есеня усмехнулась. Она и сама давно собиралась этим заняться, ещё в прошлый раз. — Вы уже думали, где он их замораживать мог? — Думали, — беззлобно передразнил начальник РОВД. — Тут пока глухо. — Работаем, — тут же смягчил это заявление Каховский. Наверное, было бы интересно подкараулить анонимного свидетеля здесь, когда тот явился бы за своим добром. Однако не хотелось терять времени, к тому же тип его машины, на удачу, немного сужал круг поисков. — А тут из города в деревню какой-то транспорт ходит? — спросила Есеня, внимательно рассматривая колею примятой травы. — Небольшие грузовые машины, и так, чтоб не подозрительно? Ну? Местные задумались на пару, одинаково наморщили лбы. Жизненный опыт состязался со скоростью и энергичностью молодого ума. — Разве что, — наконец, неуверенно выдал лейтенант. — Автолавка... — Да, ходит тут одна. В деревню, — подтвердил майор. — Магазин далеко, — старикам не добраться. Молодец, Каховский!

***

— Ты? В трубке тянулось молчание. Наконец будто поставили старую пластинку и передвинули регулятор скорости. — Как тебе ребус? — Яйца выеденного не стоит, — резко ответила она. — Рад это слышать, — так же спокойно продолжал "Ты меня не поймаешь". — Если будешь действовать быстро, сможешь предотвратить ещё одно убийство. Есеня хмуро слушала, как и прежде, жалея о том, что вообще взяла трубку. Насторожилась: — Чего это ты... добренький такой сегодня? Какая тебе разница? Больше трупов будет — тебе же лучше. Или я неправа? В ответ послышался грубый, словно замедленный смех. — Главное: не количество фигур на доске, а насколько интересна партия. Она вздрогнула, уже предчувствуя подвох. Сдвинула брови, осторожно сказала: — Знаешь, я никогда не любила, когда в игре менялись правила. Особенно в шахматах. Он молчал, паузой в очередной раз подтверждая, что говорит с ней в реальном времени, а не по записи. — Не хочу, чтобы ты скучала, — наконец, услышала она. — Правила нашей игры остаются. Мы просто немножко её подстегнём. Самую малость. Есеня скривилась: — Что ты имеешь в виду? — У меня — две фигуры, — пояснил искажённый голос. — Два туриста, что приедут на фестиваль, с интервалом в два дня. А у тебя — два дорогих тебе человека. Последних дорогих тебе человека. Она почувствовала, как стремительно оледеневает до кончиков пальцев. Что он ещё задумал? — Поиграем? — предложил маньяк. — Голова за голову. Умрёт турист — я съем одну из твоих пешек. Думаю, что самую маленькую. Всё просто. И, честно. "Ты как уверен в этом? А если не умрёт? Если — спасу? — завертелись в голове вопросы. — Что ты тогда будешь делать?" Но ничего из этого Есеня произнести не смогла. Мозг отключился напрочь, оставив одни эмоции. — Ты не посмеешь! — заорала она во весь голос. — Только тронь его, ублюдок! Только тронь! Я найду тебя! Найду! Поймаю и убью! Слышишь? — Незачем так орать. Я тебя прекрасно слышу, — заверил её ТМНП. — На дорогу смотри, а то водишь, как... Есеня тяжело дышала. — У тебя достаточно времени, — продолжал телефонный аноним. — Кстати, ты молодец. Ещё один год преодолела стойко. Мои поздравления. И пока она судорожно пыталась вздохнуть, после короткой паузы произнёс: — Ты меня не поймаешь. Связь прервалась, а Есеня ещё некоторое время почти не двигалась, судорожно вцепившись в руль. Мимо проносились тёмные поля и деревушки, придорожные столбы и заборы, а она почти не осознавала, что делала. Хорошо, хоть до города добралась без происшествий. На вопрос, откуда он знал о её годовщине свадьбы, ответа уже, наверное, не требовалось? Видимо, оттуда же, откуда был в курсе о её манере вождения? В очередной раз на ум пришло сравнение с рыбкой в насквозь прозрачном аквариуме: все смотрят на неё, она смотрит на всех, насколько позволяет угол зрения, но почти ничего не видит. И дёргается в сторону только, когда по стеклу стучат пальцем... Эта глупая рыбка — она сама. В голову тут же вернулась идея заглянуть в ближайший продуктовый. — Дайте, пожалуйста, бутылку красного вина. — Какого? — участливо спросила продавщица. "Вкусненького" — посоветовал знакомый баритон. Есеня молча ткнула пальцем в первую попавшуюся бутылку на полке. Хотела добавить и виски, но вспомнила, что в её номере осталась такая, даже не открытая. В гостинице Нади за стойкой не оказалось, а идти её искать было не с руки. Главное: ключ от номера висел на крючке, среди своих собратьев. Вот почему с бутылкой наперевес Есеня поднялась на второй этаж и с облегчением направилась по коридору. Вокруг было безлюдно и тихо. А в номере по соседству и вовсе — дверь нараспашку. Она заглянула мельком, отметила прибранную свежую постель и необитаемую обстановку. "Пусто. Съехал иностранец, что ли? Как его там... Йоганов? А ведь фестиваль — только завтра. Вот бы узнать, что ему здесь не понравилось..." Сбросив обувь, Есеня упала на кровать в своём номере, вытянулась на ней с наслаждением. После тюремной койки это было истинным блаженством. Может, набрать себе ванну? Увы, такой роскоши здесь не оказалось. Но был душ, под которым можно было мыться так долго, пока она не ощутила в полной мере, что вся грязь и пережитое за эти несколько тяжёлых дней сошли с неё как старая кожа. Конечно, постоялица дала честное слово Быкову, что вернётся в свою тёмную камеру, когда всё здесь закончит. Но те несколько дней, пока ребус ещё не был решён, в запасе у неё были. Тем драгоценнее ощущался этот нехитрый комфорт маленькой провинциальной гостиницы, тем полней и ярче чувствовалась жизнь. "Бунгало, — вспомнилось ей. — Выходишь, — и можно сразу в воду прыгать..." Как далеко всё это теперь... Здесь хотя бы можно было выспаться в нормальной мягкой кровати. Её бы воля, она бы занималась этим делом как можно дольше, и наплевать даже на Быкова с его посольством! Но теперь ей выставлял сроки кое-кто посерьёзнее... С этой мыслью Есеня почти неосознанно схватила в руки телефон и торопливо набрала номер мужа. Вскочила на ноги, ожидая ответа, нервно прошлась вдоль стены, туда и обратно. "Почему он молчит? Почему не берёт трубку? Что случилось? Неужели..." Откуда-то со дна души взметнулась паника. А проклятая трубка продолжала над ней издеваться. Противно попискивала гудками, и с каждым по капле утекали последние остатки надежды на что-то хорошее. Нет, всё плохо! Всё просто ужасно плохо... Казалось, вот, ещё секунда, ещё один гудок — и металлический голос сообщит очевидное: что абонент не может ответить на звонок. И ехидно посоветует перезвонить позже... И вот тогда уже точно не останется ничего. Только бездна развернётся под ногами, в которую на сей раз придётся прыгать. Что она тогда будет делать? Куда бежать? Кого просить о помощи? Где искать ребёнка и мужа? Как найти этого телефонного ублюдка, чтобы наконец выколоть ему оба глаза и кое-что ещё? И как ей было жить, если из двух последних "дорогих ей людей" скоро не останется ни одного? Интересно, можно ли, в принципе, играть всего двумя шахматными фигурами, не имея больше вообще ничего, кроме пустых политых кровью клеток? Ходи куда хочешь. Жаль только, нечем. Действительно пат... И вот, когда она уже навыдумывала себе невесть что и чуть было не бросилась бежать на парковку и нестись после в Москву, на том конце провода, наконец, послышался голос Жени. — Есеня? Ты? — Послушай, — торопливо пробормотала та. — Ничего сейчас не говори, выслушай меня! Он мне звонил. Он, "Ты меня не поймаешь"! Сказал, что Витюше угрожает опасность. У вас всё хорошо? Но её надежды, даже призрачные, через мгновение разбились вдребезги. — Ты саму себя сейчас слышишь? — холодно спросил Осмысловский. — Мы же с тобой договорились, что этот телефонный маньяк — всего лишь плод твоего воображения. Она сжала трубку так, что затрещал корпус. — Откуда у тебя телефон? — строго продолжал он. — Ты что, сбежала? Есеня снисходительно усмехнулась. — Думаешь, способна? И пока муж сопел на том конце провода, прибавила: — Быков отпустил. Под честное слово. И подписку о невыезде. — Он — такой же сумасшедший, как и ты, — недовольно заметил Женя. — Чтоб ты "мясника" своего нашла? — Угадал. С её губ чуть было не сорвалось сообщение о том, что эта "серия" — очередной ребус ТМНП, но она вовремя прикусила язык. — Значит, надо принимать меры, — печально сказал он. — Я же не хочу, чтобы нашего ребёнка постигла участь твоего отца. Есеня закусила губу до боли и отстранённо почувствовала на языке вкус крови. — Очень жаль, что Витюшу приходится защищать от родной мамы. Трубка затряслась в её руке, губы задрожали. Она не удержалась и всхлипнула: — Нет... — Ну, подумай, как бы ты поступила на моём месте? Может быть, терапия тебе поможет? И тогда ты сможешь видеться с сыном. Раз в неделю, под наблюдением... Есеня закрыла глаза, чувствуя, как по щекам струились слёзы. Такие же холодные, как и тон его голоса. — Я всё понимаю, — обречённо сообщила она в трубку, — Я... звоню предупредить. Будьте осторожны, не оставляй его ни на секунду без присмотра. Обещай мне! — Между прочим, мне надо работать, — тем же отстранённым тоном возразил муж. — С ним няня сидит. Но говоря начистоту, не думаю, что заметна разница. Скажи честно, а ты вообще помнишь, что у тебя есть семья и сын? Или болтать с покойничком интереснее? Есеня охнула как от удара в грудь. Прошептала, хрипло: — Зачем ты так... — Ты мне лгала. — Ты мне тоже, — она уже и сама не понимала, что говорила, шептала в трубку. — Я не сумасшедшая. Он существует. И ты и Быков... вы об этом знаете. На том конце провода повисла тишина, прерываемая тяжёлым дыханием. — Иди спать, — наконец, жёстко сказал он. В комнате резко похолодало и как будто стало темней. Есеня по привычке прошептала: — Люблю тебя. Но связь прервалась без ответа. Из глаз как по команде хлынула морская вода. Она издала не то стон, не то вопль, и упала лицом в подушку. Затряслась от рыданий. — Нет, — шептала она со злостью. — Я так больше не могу! Лучше убей меня! Убей! Убей! Саданув кулаком ни в чем не повинную подушку, Есеня тут же схватила её, прижала к груди как ребёнка. И рыдала — громко, от души, начиная находить в этом уже какое-то болезненное удовольствие. — Витя-а, — протяжно стонала она, скорчившись на боку и захлёбываясь слезами. — Витюша... Нет! Этого не может быть! Я так больше не могу! Я не выдержу! Я не хочу! Последние слова сорвались на визг. "Я всё жду, когда ты проснёшься, — вспомнился ей голос телефонного мучителя. — Твои сны ужасны, Есеня. Неужели ты не хочешь проснуться? Просыпайся! Иначе я сделаю так, что смерть станет твоим единственным и самым заветным желанием..." Казалось: ещё немного, и это пророчество сбудется... Неужели всё это — последствия одного её опрометчивого поступка? Да и чем бы сейчас Меглин мог ей помочь, если бы остался жив? В кататоническом ступоре? Нет, всё случилось ещё раньше — тогда, когда он решил сдаться и идти до конца, наперекор Бергичу, наперекор её мольбам. Ему было наплевать на неё, на себя самого. Дело, работа — вот всё, что его занимало. Если бы он только захотел, если бы он послушался, не было бы ничего из этого кошмара наяву! Он спасал весь мир, забывая о той, что прижималась к его плечу и просила: "Не убивай! Тебе нельзя!" Но... разве он её слышал? — Как ты мог? — сквозь зубы прошипела она. — Как ты мог бросить меня одну? С ним?! Это ты мне мстишь так?.. Ты же сам меня просил! Это ты во всём виноват! Только ты! Ты! Ты! Слух отстранённо предупредил о том, что приоткрылась дверь, и кто-то вошёл в номер из коридора. Но это было уже неважно. Смазанные слезами слова становились бессвязным набором звуков. — Ты сдался! — рыдала она. — Ты просто сдался! И чем всё это окончилось? Трупами!.. Зачем ты вообще меня взял? Что теперь делать? Что мне теперь делать?! — Есеня... Она умолкла. Замерла, затаив дыхание. Как всегда, когда этот голос произносил её имя... На плечо сзади легла чья-то холодная рука, и от этого прикосновения в секунду онемело всё тело. "Вот только мертвецов мне тут не хватало..." "Дура". — Сеня! — наконец, достигло её слуха чьё-то бормотание. — Се-ень! Та же бледная рука вцепилась пальцами в плечо, потормошила. Меж губ прорвался облегчённый выдох. — Эй, подруга! Ты что? — зашептала маленькая метрдотель, усаживаясь на край кровати. — Ревёшь? Ух, ты... Случилось чего? Уже без опаски Есеня обернулась, села. Увидела перед собой визитёршу, что расплывалась как в дождливом стекле. Прошептала жалобно: — Надя... — Ну, ты чего, а? — неуверенно пролепетала та. Забыв обо всём, в порыве этого облегчения Есеня упала носом в её шерстяную кофту и разрыдалась ещё горше.

***

Чуть позже действие перенеслось этажом ниже — в жилище её утешительницы. Было забавно, как эти две комнаты обычного номера напоминали собой гостиницу в миниатюре. Такая же чистота, уют, очертания цветущих растений за задёрнутой шторой на длинном подоконнике кухни. Коренастая и крепкая Надя, несмотря на свой скромный рост, оказалась физически сильнее, чем предполагала Есеня. Отбиться от неё не получилось, а упираться, пока маленькая метрдотель тащила её за собой, тоже не вышло. Вскоре они оказались здесь. Надя вынудила жертву кораблекрушения вымыть глаза и щёки под краном. И этого момента сгустившиеся над головой тучи начали понемногу расступаться. Они разместились друг напротив друга за столиком у вытянутого окна. Стараниями хозяйки на скатерти в несколько минут появилась закуска, гранёные стаканы для вина и пара тяжёлых стопок. — Слушай, — начала Есеня, когда скромная девичья пьянка была уже в самом разгаре. — Я когда в номер заходила, к этому... — она поморщилась, припоминая. — К Йогану... — Угу. — Вы там уборку, что ли, сделали? Надя хрустнула огурчиком, подтвердила: — Ну да. Он же съехал. — В смысле, съехал? Он же на три дня номер снял. Та пожала плечами: — Ну, вещи собрал и съехал. — Сам? Есеня поймала её недоумённый взгляд и фыркнула. Вопрос и вправду был странный. Да, не получалось тут нормально посидеть, забыв о работе. — А расскажи, — сонно улыбнулась она, ладонью подперев щёку. — Какой он был? Йоган-то? — Да хрен его знает, — фыркнула Надя и бережно наполнила стаканы. — Ну — как все иностранцы. С улыбкой этой, дебильной. Есеня усмехнулась: — А что плохого-то, Надь, в улыбке? — Насмотрелась на них, — заявила та и выразительно потрясла кулачками. — Мне кажется, куда лучше наша русская искренняя... злоба. Они засмеялись. — А где ты насмотрелась-то? — полюбопытствовала Есеня. — Здесь, в гостинице? Часто приезжают? Надя отчего-то смутилась. — Ну, здесь, конечно. Гостиница-то одна в городе, не в поле же ночевать. — Ну да. — Я тебе сейчас скажу... — она вдруг подалась вперёд. — Ну, только, чтоб ты ничего не подумала. Такого... Я ж за немцем замужем была. — А чего я должна подумать? Надя потупилась: — Ну, того же типа убили... вроде как? Да? А я в гостинице работаю и... "...И я тут из полиции припёрлась — вчерашний день искать". Есеня отмахнулась: — Надь... И, чтобы немного развеять обстановку, схватилась за прозрачную бутылку вместо вина. Самой себе сказала, наливая в приготовленные стопки: — По чуть-чуть... — Не-а, — возразила Надя. — Гулять так гулять! До краев! Есеня задержала горлышко, пока стопка не наполнилась до верха. Потом взяла в руки свою: — Ну, — шутливо объявила она. — За немцев! После обжигающего глотка пришлось срочно проверить, что Надя приготовила для закуски. Выбор был немногочисленный, но отменный. — Наяривай, — улыбнулась та. — Не стесняйся. На кухне есть ещё. — Откуда такое добро? — просипела Есеня. — Что, нравится, как в столовой кормят? — Это — в этой, что ли? В гостинице? Она с подозрением посмотрела на хозяйку, пытаясь представить ту ещё и в роли поварихи. Надя верно истолковала повисшее молчание, засмеялась. — Да ладно? — догадалась Есеня и поддержала смех. — У вас что тут — вообще с персоналом беда? — Так маленькая же гостиница, — пояснила Надя. Похоже, неуклюжий комплимент ей понравился, даже щёки зарделись. — Молодец ты, — оценила Есеня. — У меня так вот, — она кивнула на стол, — никогда не получится... Надя засмеялась. — Да ладно, тебе! А ты пробовала? Это ж у нас вроде как инстинкт, знаешь? Первое дело — мужика накормить! А второе — она понизила голос. — Приласкать. Как клыки спрячет. Они вновь расхохотались. От пролившейся внутрь водки внутри словно разгорелись отсыревшие дрова. Краска прилила к щекам, глаза стали приятно слипаться, по конечностям до самых пальцев покатились мягкие волны. — А что не сложилось-то... с немцем? Надя тряхнула головой, отмахнулась: — Да ну их! Знаешь, ни рыба ни мясо... Пить не умеют. Холодные все какие-то. Неискренние вроде. Улыбается, а глаза тебя ненавидят. Наш русский мужик — лучше. Теплее, что ли... Есеня улыбнулась, подперла щёку кулачком. Подтвердила: — Теплее, да... Ей вновь померещились сильные согревающие руки на своей спине, его дыхание и обжигающие объятия... Казалось, она отчётливо помнила каждое его прикосновение: от грубых и жёстких в минуту опасности или его гнева до осторожных, случайных и преднамеренных. Каждое заряжало её внутренней силой, энергией, азартом, либо наоборот, успокаивало, ободряло, утешало. Каждое отпечатывалось в памяти, выжигая свой след. Без этого душа покрывалась ледяной коркой, которая со временем становилась всё толще и толще. Наверное, ещё год-два, и эту вечную мерзлоту уже никто не сумеет растопить. Тем более, там, куда она должна была вернуться, когда закончит это дело... — Дети? — опомнившись, спросила Есеня, чтобы чем-то заполнить паузу. Надя помотала головой. Спросила сама: — У тебя? — Сын. — Маленький? — оживилась она. Есеня улыбнулась, полезла в карман за телефоном. — Сейчас фотку покажу. Вот. — А, — умилилась Надя. — Куклёнок. С кем он сейчас? С родителями, с мужем? Она помрачнела. — С мужем. — И не боишься вот так — оставлять? Есеня горестно покачала головой. — Это что означать должно? — Это значит: я не знаю, — удручённо ответила она. — А, — протянула Надя. — А звать его как? Но Есеня ответить не успела. Внезапно, за задёрнутой шторой, над причудливыми силуэтами растений возник ещё один. Большой и страшный. Как если бы силуэт обычного человека кто-то взял и пропорционально увеличил раза в полтора. Он промелькнул удивительно быстро, за долю секунды, — появился и пропал, но Есене этого оказалось достаточно. Она с грохотом вскочила со стула, почти неосознанно схватила со скатерти нож. — Да ты чё? — мгновенно протрезвела Надя. — Чего всполошилась? Это ж Гена мой! Тихо, тихо, спокойно! Она предупреждающе вытянула руку, глядя, то на вооруженную гостью, то на окно, за которым уже никого не было. Наконец, убедившись, что Есеня не двигалась с места, переместила свой стул к подоконнику. Взобралась на сиденье ногами, отодвинула край занавески. Поднявшись на цыпочки, просунулась в форточку. И набрав в грудь воздуха, рявкнула: — Гена! Ге-ен! Ну, ты чё?! Чё людей пугаешь? — она замахала руками. — Иди! Иди, говорю! Всё! Давай! Есеня уже направилась к ней, но Надя обернулась. Поправила штору и спрыгнула на пол. — Надь, — с интересом спросила Есеня, когда вернулась на место. — А кто это? Та заняла свой стул, отмахнулась: — Да ухажёр мой! Третий год, поди, женихается. — А, — усмехнулась Есеня. — Что ж ты кричишь-то так на него? Надя вытаращилась на неё в изумлении. Смутилась, пояснила: — Да... нет. Громче говорю просто. Он глухой. — Так ты с ним?.. Учредительница застолья вновь махнула рукой. Встала и подошла к плите, осторожно попробовала ладонью крышку на сковородке, проверяя нагрев. — Да нет, — сказала. — Генка — он, конечно, хороший. Понимаешь? Ухаживает за мной, — в её голосе послышались мечтательные нотки. — Добрый такой. Сердце у него золотое. Вот, — кивнула на сковородку. — Мяско парное приносит, с работы, — из него котлеты опупенные... Есеня потёрла глаза. За время разговора слёзы давно высохли, в голове было пусто и тихо. Жаль только, вопреки её ожиданиям, полностью выйти из круговорота мыслей и опасений не получалось. Даже горькая стопка водки только обожгла внутренности, и спасение было кратковременным. Ей вдруг показалось, что далеко в Москве такой же зловещий силуэт, именно сейчас, бродил за окнами дома, где спал её сынишка. Только это был не загадочный Гена с золотым сердцем, а кое-кто пострашнее. И теперь мамы рядом не было, чтобы его защитить и закрыть собой... "Ты ж всё равно его бросишь, — в который раз вспомнился ей голос покойного Верещагина, с мерзким причмокиванием. — Не сейчас, — так потом". Спазм сдавил горло до боли, не позволяя проглотить вставший там комок. — Жалею я его, понимаешь? Надежду даю ему, — маленькая метрдотель прихваткой сняла крышку, засмеялась. — Я ж Надежда? Ну, давай. Мы с тобой сейчас поедим и страдать дальше будем? Есеня покачала головой. Что-то, а вот есть не хотелось совершенно. Даже вот эти круглые и румяные домашние котлеты в сковородке. Как картинка, и никакого ароматного запаха, хоть над ними поднимался горячий дымок. И ни следа аппетита, при том, что во рту за день маковой росинки не было... Что же такое?.. — Не надо, я не буду. — Слушай подруга, я чего-то не пойму, — вытаращилась на неё хозяйка. — Ты куда приехала-то? Ты глянь на себя: кожа да кости! Мужики, конечно, любят стройных да звонких, но надо ж иметь предел? Та виновато опустила глаза. — Давай хоть откормлю тебя, полиция, — попросила Надя. — А то так и с ног свалишься. А? Есеня печально помотала головой, уставилась в стол. Наверное, ужаснее всего было осознавать свое собственное бессилие перед лицом неизвестной опасности. А может, бросить всё и в сей же поздний час умчаться в Москву? Или разбудить Быкова и всё-всё ему объяснить, по порядку и в подробностях, возможно, даже со слезами и соплями? Может быть, он поймёт, если Женя со своей глупой ревностью не видел краёв и до сих пор не осознавал масштабов возможной катастрофы? Хотя вряд ли... Кто ей поверит? Она — одна, совсем одна, а против неё — весь мир. Теперь уже точно. Глаза вновь понемногу начинали жечь слёзы обиды. Из всех предательств его безнадёжный психоз был самым болезненным. Даже спустя полтора года... "Как ты мог оставить меня одну?.." Надя непреклонно наполнила две тарелки, одну поставила гостье под нос. Села напротив, мягко поинтересовалась: — Ну, из-за кого хоть страдаешь? А? Ребёнка, мужа? Или... Есеня мрачно ответила: — Или. Надя поняла, вздохнула: — Наливай.

***

— Калачи, калачи! — визгливо провозглашала разносчица. — Горячие калачи! — Горячие, — хмыкнул наставник. — Жара — под тридцать, а они народ — калачами... Горячими. — Да ладно тебе, — засмеялась Есеня и отважно уцепилась за его твёрдый локоть. — Не ворчи. Ну, калачи и калачи. Идём. Те же улочки маленького города, гостиница и площадь, набережная небольшой речки. Но теперь всё — совсем по-другому. Он — снова рядом. Осязаемый и горячий как самовар. — Симпатичный городок, — отметил Меглин, удовлетворённо оглядываясь. — Шумный только. Событие, что ли, какое? — А у меня с тобой каждый день — событие, — улыбнулась она. Он фыркнул, остановился. Заложил руки в карманы плаща и смерил Есеню тем отрезвляющим взглядом, что всегда возвращал её с небес в рабочее состояние. Сказал: — Ну, что застыла? Включай. А та вдруг изумлённо поняла, что держала в руках телефон с записью. Той самой. — Слушайте меня! — сбивчиво зашептали колонки. — Где поворот на Загибовку, там — указатель... Есеня нажала на боковую кнопку, увеличивая громкость, но вокруг действительно было слишком шумно. Слова безнадёжно терялись в смеси птичьего щебета, детского смеха, отзвуков далёкой музыки и автомобильных гудков. — Стоп, стоп, стоп! — воскликнул Меглин и покачал головой. — Так не пойдёт. Ты громче сделать можешь, а? Она развела руками: — Максимум. Он фыркнул: — Ну давай, врубай свой "максимум"! Они склонились к колонкам. Случайно соприкоснулись лбами, потом — висками, но не отстранились, наоборот — прижались друг к дружке крепче, словно вместе грелись вокруг крошечного огонька. Есеня не слушала запись. Думала только о том, как удачно получилось придвинуться к наставнику вот так, вплотную, как к живой печке. Раньше он ей подобных вольностей не позволял, если только не удавалось застать его врасплох. А этого не удавалось практически никогда. Как хорошо... Можно было наслаждаться этой смесью самых разных чувств, слушать, как совсем близко стучало его сердце, и как от ощущения этой маленькой победы замирало её собственное. Можно было даже осторожно прикрыть глаза, пока он был увлечён делом и не знал, что его единственная ученица отлынивала от своих обязанностей... — Кто поджёг, опишите его? — Кто поджёг? Да обычный мужик, — бормотал свидетель-аноним. — Здоровый такой... — Представьтесь, пожалуйста... — Переспрашивает, — заметил Меглин. И выпрямился, весело сверкнул глазами. Было очевидно, что из этого короткого обрывка разговора он уже успел извлечь самое необходимое. Она прервала запись, с улыбкой посмотрела на то, как её спутник азартно потирал ладони. — Да. Значит, сам не видел, — отрывисто заговорил тот. — Она. Баба видела. Из деревни. Только боится. Мужа, наверное, боится. В эту деревню, откуда звонили... — Загибовка. — Во, точно, — он кивнул. — В эту самую... машины хоть какие-то ходят? Ну так, чтоб без подозрений? Проверила уже? Есеня бодро отчеканила: — Проверила. Автолавка, продукты возит. Магазин далеко. Он оживился: — Ну нашла? Голубков-то? — Почти. Расслышав сердитый вздох, она поспешила объяснить: — Ну, поздно уже было. Ехать. Я утром... — Ну да, — насмешливо согласился Меглин и окинул её подчёркнуто внимательным взглядом. — Поздно. Конечно, поздно. Лучше вон — девичью грусть-тоску разгонять? Песни петь? Душу свою нараспашку — первому встречному... Все явки да пароли... Милое дело. Есеня вспыхнула и поскорее уставилась себе под ноги, чувствуя, как густо заливалась краской. — Уже ведь обожглась, — неумолимо продолжал он. — Ничему не научило? — Надя — хорошая! — она решительно вступилась за подругу. — И потом... Это я от неё узнала много чего... полезного. Что ещё делать, если других зацепок нет, а местные молчат? — Молчат, — потому, как сами не знают, — отозвался Меглин и взялся за ручку стеклянной двери. — Ну, познакомишь? С подругой-то? Есеня улыбнулась. Похоже, увлекшись беседой, они уже каким-то чудом незаметно добрались до гостиницы? Она проскользнула в проём мимо наставника и позвала: — На-адь! Маленькая метрдотель, что до того дремала за стойкой, от неожиданности чуть не подскочила. — Слышь, подруга, с тобой не соскучишься! — нервно брякнула она. — Вдохнула ты жизнь в это тихое место! "Подруга" едва подавила смешок, заметив, с каким ошеломлением Надя рассматривала её спутника. А тот уже проводил свою обычную традиционную инспекцию, обходя помещение по периметру. И внимательно и живо сканировал всё взглядом, подмечая самые незначительные мелочи. — Н-да, хоромы шикарные, — наконец, отметил Меглин. — А чего народу-то нет? — Ну, не сезон, — неуверенно ответила Надя. — Скоро подтянутся. Он фыркнул и облокотился на стойку перед ней: — А когда сезон-то? Есеня усмехнулась. Вот уже и светская беседа плавно перетекла в допрос. Ей пока что подобное так хорошо не удавалось. Неотрывно таращась на посетителя снизу вверх, Надя выпалила как на духу: — Так завтра же фестиваль калача! — А, — протянул тот. — А где гости заморские ещё останавливаются? Есеня поспешила прийти на помощь: — Так... гостиница в городе только одна. — Вот тебе раз! — крякнул наставник. И покачнутся на носках, пропел: — Красоты севера, фестиваль калача, а гостиница — одна? Надя помолчала, сникнув под пронзительным взглядом гостя. Наконец, в сердцах выдала: — Да Широкова это гостиница! — Начальника полиции? — уточнила Есеня. — Жены его. Да нет, правильно всё, — убеждённо добавила Надя. — Там у соседей же то клопы, то проводка неисправная. Да и сюда пилить... — Семь вёрст не крюк, — весело заметил Меглин. — Для любителя калачей. А как её найти? — Жену? — догадалась Надя. — Да долго искать придётся. Она — уже год как в Германии от непосильных трудов отдыхает. Есеня ответила печальной гримасой. Хотела сказать, что больше зацепок нет. Но он и так понял, прошёлся по холлу. — Надюха, — спросил. — А ты давно здесь? Ну, работаешь? — Год-два, — пожала плечами та. — А чё? — Чё, — добродушно передразнил он. — При тебе люди пропадали? Сидели себе, там, ужинали что-то. А утром — бац! Все пропали. Ни ответа, ни привета? А? Надя крепко задумалась. А Есеня склонилась к нему, стараясь при этом вновь придвинуться, как можно ближе, прижаться к его плечу. Понизила голос: — Вопрос последний. Иностранцы — почему? Он хохотнул: — Так мы же любим их? Себя — нет, а их — да. А, они — нас?.. — Стойте! Вот, — Надя громко шуршала листами своей книги. — Год назад, двадцатого апреля, итальянец был. Ну, точно! Вот. Ночью съехал, утром — номер чистый. Они обернулись. Меглин заложил руки в карманы, насмешливо прищурился: — Прям так дату запомнила? Надя смутилась. — Ну, двадцать первого у Гены — день рождения. Я отпрашивалась. — А, — протянул наставник. — И кто тогда дежурил? — Жена Широкова и дежурила. Он поднял палец: — О! — Да ладно, — возразила Есеня. — Может, просто совпадение? И мигом смутилась, уставилась себе под ноги. Такой знакомый просверливающий взгляд теперь был направлен на неё саму. — А я тебе что про совпадения говорил? Она пробормотала, не поднимая глаз: — Два совпадения — это уже не закономерность... Меглин сурово поправил: — Три. Мало тебе? И своим быстрым уверенным шагом направился к выходу. А Есеня не удержалась на месте. Даже сама не поняла, как оказалась у стеклянных дверей и решительно преградила ему путь. — Ты куда? — в её голос проскользнула жалобная, даже плаксивая нотка. Он кивнул: — Туда. — Бросишь меня? Да, в реальной жизни она бы ни за что и никогда не отважилась на подобное словосочетание! Но во сне — это было позволительно, это вырвалось само-собой. Главное: выдержать его взгляд, остальное было неважно. — Тебе заняться, что ли, нечем? — услышала она и не смогла: вновь виновато уставилась в пол. — Иди работай. Но последние слова были сказаны мягче, тише. Такой тон любимого баритона ей посчастливилось слышать всего несколько раз в жизни. Есеня изумлённо подняла голову и убедилась в том, что ей не послышалось. То его внутреннее пламя, отсветами которого она любовалась, теперь было спокойным, усмирённым и согревающим. А в самой глубине переливались крохотные жгучие искорки. Внутренне растекаясь, растворяясь в этих глазах, она совершенно утратила дар речи. А наставник подступил совсем близко. — Увидимся ещё, — пророкотал он. — Скоро. Притянул её за локоть к себе, склонился и поцеловал в уголок рта. Отчаянно пытаясь успокоить своё сошедшее с ума сердце, Есеня застыла на месте, словно малейшее движение могло разбить, разрушить этот сон — стереть и оборвать миг, в котором она все ещё могла чувствовать лёгкое затухающее прикосновение его губ на своей коже. Как прежде эти несколько секунд так хотелось задержать подольше!.. Когда она открыла глаза, то увидела, как за стеклом качались ветви деревьев. Холл гостиницы и улица вновь опустели. Но теперь это её не расстроило. В душе что-то тихонько и неуверенно, переливчато пело. — Се-ень! — раздалось за спиной. Она обернулась и позабавилась оторопевшему выражению лица Нади. Та вытянула палец в направлении дверей, спросила только: — Он? Есеня кивнула. И вновь повернулась к стеклу, задумчиво рассматривая двор гостиницы. — Слушай, подруга, — услышала она. — Он — мужчина интересный, конечно. Но тебе не кажется, что... чересчур? — Нет, — ответила Есеня. — Не кажется. И убеждённо прибавила: — Главное, что — тёплый... И мой.

***

— Калачи! Калачи! Горячие калачи! Есеня с трудом разлепила глаза и поморщилась от уже знакомого визгливого голоса. Оказывается, он доносился из окна, со двора. "Кто рано встаёт, — засмеялся баритон в её ушах. — Того бог догоняет и... ещё не раз... даёт". Она отмахнулась: "Да помолчи! Надоел". Голова совсем раскалывалась, напоминая о вчерашнем застолье. Похоже, Наде всё-таки удалось впихнуть в неё свои удивительные котлеты, а потом были ещё какие-то стопки водки... или коньяка и душевные разговоры под бутылку. И кажется, даже песни? Пьяные поцелуи новоиспечённых подруг?.. — Сень, — язык у Нади заплетался. — Какая ты... хорошая... — Ты — тоже... — сонно ответила та. — Споём?.. Чуть раньше, пока хозяйку ещё можно было так завуалированно допрашивать, появились новости про гостиницу, очевидную причастность ко всему этому Широкова и его супруги и про исчезнувшего двадцатого апреля итальянца... Опять эта дата... Совпадение? Или?.. Она схватилась за виски, мечтая, чтоб эти вопли за окном, как и отзвуки смутно знакомых русских народных песен, прекратились и перенеслись бы куда-то в соседний населённый пункт. А лучше — на другую планету. Он был прав. Городок шумный... Совместное женское пьянство вчера продолжалось до тех пор, пока голова не пошла кругом. Как после такого ей удалось добрести до своего номера и даже взобраться на кровать, осталось большой и неразрешимой загадкой. "Пить уметь надо, — заметил наставительный баритон. — Ты вот никогда не умела". Она махнула рукой, уже попросту не в силах с ним пререкаться. Неся свою бедную голову, максимально ровно, как полный до краев сосуд, добралась до ванной и залезла в душевую кабину. — Калачи! Калачи! Горячие калачи! — доносилось из окна. Ах да! Сегодня же фестиваль! И работы — непочатый край. К счастью, стойка в холле опять пустовала, в ближайшее время видеть никого из людей, а тем более, с ними общаться, хотелось меньше всего. Чёрт, уже почти полдень... Выбежав из гостиницы, она чуть было не врезалась в небольшой продуктовый фургончик. А следом — в Надю. Похоже, тяжёлые последствия вчерашней душевной пьянки отразились и на второй участнице. Иначе чего ей было делать... в инвалидной коляске? — Эй-ей! — воскликнула Надя, уставившись на подругу в таком же ошеломлении, что и она на неё. — Полегче на поворотах! — Это ты мне говоришь? — поразилась Есеня. — Что с тобой случилось? Та рассыпалась смехом. — Ты об этом, что ли? Да нет. Это я так. Обкатываю. В подтверждение она схватилась руками за колёса и весьма ловко направила коляску к опущенному с грузовичка пандусу. Кузов был почти пуст. — Чем ты занимаешься? — Пьяная игра, ты не осуждай, — пропыхтела Надя. — Клиентов нет — развлекаюсь, как могу. Под изумлённым взглядом собеседницы она умудрилась заехать наверх. После — развернулась и стремительно покатилась по пандусу вниз. Та шарахнулась в сторону, Надя засмеялась. — Берегись автомобиля! Есеня взяла себя в руки, облегчённо вздохнула. А "гонщица" уже затормозила внизу и направила колеса к скамейке, на которой стояла бутылка вина, накрытая пластиковым стаканчиком. Ещё одна, пустая, стояла на дорожке, где, видимо, и происходил весь краш-тест. Есеня снисходительно усмехнулась. — Игра? А правила какие? — Ну, — важно пояснила Надя. — Надо доехать до бутылки, не сбив преграды. Кто доедет, тому — приз. Не вставая с коляски, она налила себе в стаканчик упомянутый "приз" и выпила залпом, довольно крякнула. Было видно, что подобными забавами она занималась не в первый раз. — Откуда транспорт? — засмеялась Есеня. — Гена пригнал? Глазки новоявленной подруги замаслились, точь в точь как накануне. — Ну да. Продукты уже выгрузили, можно и погонять. Есеня улыбнулась. Ей предстояла ещё целая куча дел, был вполне определённый подозреваемый, и учитывая то, что "Фестиваль калача" выпал на выходной день, вряд ли бы получилось найти его на непосредственном месте службы. Но тем не менее, она стояла и смотрела на то, как старая и потрёпанная инвалидная коляска вновь карабкалась по пандусу с забавным упорством. Просто цирк. "Что видишь?" — внезапно громыхнуло в ушах. Она вздрогнула. В данный момент перед глазами был наполовину пустой "приз" и больше ничего. Вряд ли её внутренний голос опустился бы до таких банальных вещей, как просто посоветовал обладательнице опохмелиться. Тем более, что после хорошего душа голова была ясной и соображала получше. Надя истолковала её пристальный взгляд на своём имуществе несколько иначе. Сочувственно покачала головой: — Что? Тоже болеешь? Рискнёшь, может быть? Всё по-честному. Есеня с улыбкой возразила: — На ногах переболею. Спасибо. — Ну, смотри, — раздалось из кузова. — Па-аберегись! Она тихонько прыснула. Ну, в конце концов, каждый развлекается по-своему? После всех этих беспросветных дней так хорошо было сделать хотя бы кратковременную передышку. Жаль только, внутренний голос был с этим категорически не согласен. "Дома отдыхать будешь!" — загремел он так, что преемница едва преодолела порыв закрыть себе уши. "Да что ты от меня хочешь здесь!" Поморщившись, она оглянулась по сторонам, даже прошлась туда-сюда, не забывая при этом уворачиваться от коляски. Двор гостиницы она видела уже много раз. Фургончик был гладко-белый, внутри — ничего. Вокруг — тоже. Разве что, когда Надя вновь вскарабкалась в кузов, стали видны кривые инвентарные буквы, нанесённые белой краской на спинке коляски. — Пэ-эн-дэ четыре? — неуверенно крикнула Есеня. Надя обернулась, положив ладонь на спинку. После — вновь развернула свой спортивный снаряд и отъехала чуть назад, готовясь к очередному спуску. — Много обо мне говорит, да? А, не въезжаешь? Ну да, — вспомнила она. — Ты же — не местная.... Психо-неврологический диспансер четыре, областной. Гена в нём работал, пока не закрыли. "А ты думала?, — пророкотал довольный баритон, когда пришлось вновь отпрыгнуть в сторону. — "Наши" — они повсюду. Их и искать не надо, быстро отыщутся. Особенно, как сама такой станешь". Есеня поёжилась. Натужное поскрипывание колёс вдруг стало невыносимым. "Рыбак рыбака..." "Да замолчи!" — Слушай, — вдруг спросила она. — А ты, случайно, не в курсе, как мне Широкова найти? В выходной день? — Петра Андреича, что ли? — откликнулась Надя. И махнула рукой со своего возвышения. — Да вон же он — на площади распоряжается! Это ж, типа, его фестиваль. Подруга кивнула и устремилась в нужном направлении. На удачу, Надя подсказала правильно, и долго главного подозреваемого искать не пришлось. Когда Есеня вышла на площадь, то сразу увидела начальника РОВД у стойки с золотистой выпечкой. Вокруг праздник был уже в самом разгаре, в немногочисленной толпе сновали добры молодцы в старорусских кафтанах, в мохнатых костюмах потели медведи с балалайками, а вокруг прохаживались пузатые картонные самовары. Женщина в алом кокошнике, сарафане в цвет и макияже под матрёшку, восклицала: — Калачи! Калачи! Горячие калачи! Заменив приближение московской гостьи, майор обернулся, предложил: — Вам взять? Вкусные калачи, на вологодских сливках. И не дожидаясь ответа, обратился к продавщице. — Здравствуйте, — старательно улыбнулась та. — Здравствуйте. Сколько? При этих словах женщина в кокошнике замахала руками: — Да что вы, Пётр Андреевич! Угощайтесь. Есеня нахмурилась, подступила ближе, прислушиваясь к разговору подчёркнуто внимательно. — Деньги возьми, — шипел майор, косясь на неё. Продавщица калачей отбивалась: — Да что вы! Не надо. Широков сверкнул глазами. — Денег возьми, — понизив голос, процедил он. — Сдачу! Та совсем смутилась, пробормотала: — А, да. Сдачу. Сейчас. Пожалуйте. Он хмуро забрал две огромные блестящие булки и поспешил отойти в сторону. Есеня догнала. — Чего сразу не сказали, что гостиница вам принадлежит? Он помрачнел. Машинально сунул ей калач, но та не шевельнулась. — Моей жене, ладно? Она скрестила на груди руки, насмешливо заметила: — Ну... это, конечно, всё меняет. Широков сдвинул брови: — Слышь, — сказал он. — Самое паскудное дело — оправдываться. Так что не дождёшься. Сел на скамейку, отвернулся. — "В результате оперативных действий, личность погибшего не установлена, признаков, указывающих на насильственную смерть, не обнаружено. Подпись: Широков. Дата: 21 апреля". Начальник РОВД поморщился, стараясь не смотреть на предъявленный ему под нос документ. Есеня спокойно сложила и убрала его в карман. Продолжила: — Я проверила запросы. Ничего никуда. Вы даже в районный не запрашивали, так что... Чувство такое, что просто хотели закрыть и забыть. Это сразу на следующий день после того, как итальянец пропал. Майор молчал, упрямо сжимая губы. — Ну, вы поставьте себя на моё место? Пропадает постоялец вашего отеля. Выехал ночью, как-то. Никем не замеченный. Потом в районе обнаруживается сгоревший труп бомжа. Потом — опять, — она придвинулась ближе, таинственно понизила голос. — А потом, оказывается, что это и не бомж вовсе. А иностранец. А что, если и тот, первый, был не бомж, а... — Я их оформлял как бомжей, — пробурчал Широков. — Так было проще. — Жена помогала? — догадалась Есеня. — Я могу с ней поговорить? Он качнул головой, процедил сквозь зубы: — Это сильно вряд ли. — Ну, почему? — возразила Есеня, внимательно наблюдая за его реакцией. — Запрошу. Думаю, не откажет. Тут он не выдержал, вспылил: — Да ей осталось всего пара месяцев! Пока документы, то, сё... Она же умрёт в дороге! И, поймав на себе изумлённый взгляд, пояснил уже спокойнее, хрипло: — Онкология, четвёрка... Со мной — делай, что хочешь. Хочешь, сажай. Хочешь, стреляй. Ей только дай спокойно уйти. Есеня нахмурилась. Предчувствуя маленькую исповедь, навострила уши. — У Тоньки мечта была, — говорил Широков. — Гостиница маленькая. Любила она этот город. Это ведь она придумала... фестиваль калача. Ведь вдуматься, — он невесело засмеялся. — Глупость несусветная! А сработала. Народ приезжать стал. Иностранцы. Тонька радовалась каждому как ребёнок. Город расцвёл. Тишина, покой. Да у нас дети в парках гулять стали в первый раз за двадцать лет! Майор раздавил в пальцах толстую мягкую "ручку" калача, так, что вниз посыпались крошки. — И тут козёл этот, американец. По деревням ездил, фольклор записывал. А,у нас же каждый дом нараспашку, везде же наливают! Есеня хмыкнула. А у её собеседника отрешённо затуманился взгляд, голос стал глуше. — Когда он однажды не вернулся, Тонька как предчувствовала... Сразу мне позвонила, я поехал искать... по деревням. Нашёл. В поле, в стогу. Обгорелый труп. И вот стою я перед этим "угольком" и думаю: что же теперь из-за этой пьяной твари весь город страдать должен? Ведь узнают о такой смерти — не поедет сюда никто! Ладно, мы разоримся, — он махнул рукой. — Хрен с деньгами этими. Город опять вымирать начнёт! Как в девяностых! На крошки от хлебобулочного изделия под лавочку уже набежала ватага бойких воробьев и солидно подковыляло несколько голубей. Начальник РОВД безучастно наблюдал за пиршеством, машинально отламывая новые кусочки. Есеня хмуро подсказала, уже предугадав ответ: — И что ты сделал? — Я вернулся в гостиницу, собрал его вещи, выписал из книги... ну, типа он днём раньше уехал, — не глядя на неё, признался Широков. — А неопознанный труп кремировали. Полгода нормально жили. Воскликнул: — И тут! На тебе! Кореец. И так же — в стогу... Получается, я зря того первого скрыл... — Ну, и вы прятать начали, — подытожила Есеня. Майор кивнул. Понуро продолжил: — По их документам садился в поезд и выходил на следующей станции. А по базам получалось, что они пропадали в Питере или в Москве... Выходит, начальство не зря волновалось. А у неё самой нутро верно предчувствовало, что в этом географическом районе люди устраивались на ночлег в стогах и сгорали в них с подозрительной регулярностью. Тем более, в конце апреля... — Сколько их было? — не дослушав, жёстко спросила она. — Сколько? Он прикрыл глаза, подсчитал. — Семь. Считая Йогана... Она вздрогнула и с трудом взяла себя в руки. Процедила сквозь зубы: — Йоган... Да ты — сообщник серийного убийцы, ты это понимаешь? Майор раздражённо брякнул: — Спасибо. Объяснила, — и махнул рукой. — Знаешь, что? Иди. Есеня внимательно всмотрелась в его помертвевшее лицо, в глаза, что он старательно отводил, но был не в силах скрыть притаившегося в них намерения. "Конечно, офицеру логичнее было бы застрелиться", — мрачно заметило подсознание. Она нахмурилась и потребовала: — Оружие сдай мне. Широков странно, даже жутковато посмотрел на неё. Сказал сипло: — А вот это уж — хрен. Есеня медленно выдохнула, поднялась на ноги. — А что, — удивилась она. — Считаешь, легче ей будет? Жене твоей? Ты застрелишься. Думаешь, я тебе поверила? К ней поеду. Он воззрился на неё с немым ужасом. — И последние дни свои она проведёт, разрываясь между болью и допросами, болью и допросами, — неумолимо продолжала та, прохаживаясь вдоль скамейки. — И понимая, кем на самом деле был её муж, во что превратилась её мечта. Майор шумно дышал, непроизвольно схватившись за грудь в промежутке расстёгнутого кителя. — Вот так, — сурово заключила она. — Хочешь сделать правильно — помоги найти этого урода. Всё. И, высказав, что хотелось, Есеня резко развернулась и пошла прочь. Все оказалось даже хуже, чем она предполагала. И вновь местное самоуправление подкладывало ей "свинью". Семь трупов! А если бы этого француза не нашли, их было бы восемь! Начальник РОВД — пособник изощрённого серийного убийцы! Впрочем, чего в нашей стране не бывает... Всё, что угодно. В том числе, и такое. Внутренний голос хранил молчание, отказываясь как-то комментировать происходящее. Должно быть, сам был в шоке. А самое скверное — оборвалась и эта многообещающая ниточка. Впрочем, если Широков в ближайшее время решит бессовестно выпустить себе мозги, доведётся хвататься за его жену. Тогда уже не грех будет рассказать обо всех его художествах. "Жену пожалейте", — вспомнился ей скулёж менеджера — любовника убитой Ларисы — следователя по особо важным делам. Тот тоже проявил несознательность и подлость, когда увидел убийцу над её телом, но испугался и убежал, даже не сообщил в полицию. Наставник тогда так забавно напугал его самого. Воспламенился в одну секунду, схватил с доски утюг и воткнул шнур в розетку. — Снимай брюки! Свидетель оторопел. Да и ей тогда, признаться, стало немножко не по себе. — Что вы! Не надо... — Снимай! — рявкнул Меглин. Так, что они оба чуть не подпрыгнули. — Гладь! Неуклюжие попытки менеджера заново разгладить идеальные стрелки на своих брюках провалились с треском. Так и выяснилось, тогда, что пока жена умирала в больнице, брючки страдальцу гладила любовница. — Жену-то за что жалеть? — нахмурился наставник. — Она в чём виновата?... Чёрт! Есеня сжала кулачки, сердито наращивая шаг. В том-то и дело, что ни в чём! Да и в Германию на такие болезненные допросы ехать не хотелось абсолютно. Возможно, у Меглина хватило бы духу выступить в роли такого истязателя. Но только не у неё. К тому же, местный поджигатель замороженных туристов явно начал входить во вкус. Уже два трупа только в этом году, в этом месяце и за эти две недели! Она даже визу получить не успеет, как ТМНП выполнит свою угрозу и съест обе её пешки... Что же делать теперь? И за что хвататься? — Подождите! Есения... Тьфу ты, чёрт! Ну стойте же! Она опомнилась, остановилась. Недоумённо воззрилась на Широкова, что схватил её за локоть. Тот тяжело дышал. — Стойте, — пробормотал он, отдуваясь. — Вы правы. Поехали! Через полчаса они добрались до какой-то деревушки, и начальник РОВД уверенно направился к глухому высокому забору, увитому плющом. — Я в последние годы — на служебной, — пояснил он, когда отпер калитку. — Свою совсем забросил. А гараж, вот пригодился. Я же не просто сидел и за этим гадом подчищал! Вскоре Есеня смогла убедиться в том, что майор действительно не сидел сложа руки. Маленький покосившийся гараж был превращён в филиал служебного кабинета. Повсюду — жутковатые фотографии "угольков", на столе — следственные материалы и настоящие, не подделанные, заключения. — Я искал его, — произнёс Широков, когда включил настольную лампу и придвинул гостье единственный стул. — Все трупы в одном положении, сидя. Сначала заморожены, потом сожжены. Там бугай один был... — он зашуршал листками и подал ей нужную справку. — Вот этот, почти два метра. Значит, морозит их в промышленных рефрижераторах. Это я и без ваших озарений понял. — Ты всё проверил? — спросила та. После случившегося "выкать" уже как-то не повернулся язык. Майор отнёсся с пониманием. — Все до единого, — кивнул он. — Коля Каховский — молодой дурачок, но работящий и шустрый. Мы с ним весь район объездили. Мясокомбинат, хладокомбинат... Излазили всё, глухо. Есеня убрала за ухо крайнюю прядку волос, собирая в стопку материалы, которые вознамерилась одолжить. Спросила: — Может, кто-то у себя в подвале хранит, а вы и не знаете ничего? Он усмехнулся, покачал головой: — Нет. Такую покупку не утаишь. У нас народ зоркий до чужого добра. Есеня перелистала бумаги, наскоро проверяя самые важные пункты документов. Заметила: — Раньше-то на экспертизе экономил. Почему сейчас решил провести? Из-за свидетеля? Широков покачал головой. — Устал, — признался он. — Пора с этим заканчивать. Давно надо было. И развёл руками: — Да только как его найти-то? Улик ноль, примет никаких. Холодильники все в порядке, и туда так просто не пройдёшь, доступ требуется. Вот и получается, что тупик. А он у меня под носом... уже седьмого... Начальник РОВД удручённо вздохнул. Есеня задумалась. — В ближайшие дни кто-то из иностранцев заезжает? — спросила она. — На фестиваль? Вчера вроде не было никого. Майор кивнул: — Сегодня приезжает. Один. Ну да. Об этом говорил ТМНП. "Повезло тебе — заметил знакомый баритон в её ушах. — Соседями будете. Ключик бы только достать". Она сузила глаза. Попросила: — Дубликат ключей от его номера сделай мне. Но так, чтоб не знал никто, да? Широков усмехнулся, полез в карман. — Я так и знал, что понадобится.

***

Когда Есеня добралась до гостиницы и поднялась на крыльцо, обхватив стопку новых материалов, то увидела у стойки долговязого кудрявого парня в больших карикатурных очках. — Hi, — сказал он. После — снял через плечо сумку и подкатил ближе небольшой чемодан. Надя загорелась румянцем, подала ему маленькую разноцветную брошюру на вытянутых руках как каравай. Ещё и легонько поклонилась: — Добро пожаловать на фестиваль калача! — Thank you, — обрадовался иностранец. — I'm Michael. Michael Hofman.<note>Спасибо. Я — Майкл. Майкл Хофман.</note> — Да, мы вас ждали. Паспорт? Пока турист рылся в карманах, Надя через его плечо состроила Есене рожицу. Та кивнула в знак приветствия, но разглядывать его подробнее не стала. У неё было ещё много дел. — Ka-lach, — услышала она, когда проходила мимо. Майкл Хофман старательно одолевал буквы русского языка. — Вкусно, — громко ответила Надя. — I know, — признался тот. — Ну что, Майкл Хофман. Привет тебе! Есеня усмехнулась. Эх, догнать бы сейчас этого заморского гостя, развернуть к себе и на его родном языке объяснить, куда он вообще приехал! Беда только в том, что на его место сразу явится другой. Дались же им эти "красоты русского севера", в самом деле! К тому же, такое действие могло только спугнуть местного "серийника". Тем и волнительна ловля на живца. Меглин всегда предпочитал её всем другим способам поимки маньяков и даже, казалось, находил в этом особое удовольствие опытного рыбака. Жаль, у его ученицы не настолько крепкие нервы. Забросив в номер материалы от Широкова, которые ещё требовалось подробно изучить, Есеня вскоре уже вновь выехала в провинцию. В её руке была половина румяного калача, а в кармане — нужный адрес. — Да никуда я не звонил, с чего вы взяли? Некто Макдеев — единственный водитель той самой автолавки — сердито фыркнул и подхватил с земли тяжёлый деревянный ящик с румяной выпечкой. Отдуваясь, понёс к машине и с протяжным стоном поставил в кузов. Есеня присела на какое-то бревно и откусила выпечку. Да, Широков был прав: калачи отменные. Популярность фестиваля у иностранцев с недавних пор стала ей предельно понятной. Вот и Макдеев, на удивление, обнаружился в выходной день за работой. В окрестных деревнях тоже ожидали свежую выпечку "на вологодских сливках", а за доставку товаров посредством автолавки отвечал он один. Понаблюдав за тем, как свидетель грузил ящики, она забросила в рот последний кусочек, отряхнула руки от крошек и спокойно пояснила: — Если вы что-то вспомните, поможете следствию спасти людей. — Да каких людей? — оказывается, новости тут на сорочьем хвосте разносились быстрее Интернета. — Я слышал, он иностранцев жжёт? Макдеев оторвался от своего занятия и вытер потное туповатое лицо краем рубашки. — А они ведь — против нас. Хотят у нас ресурсы отнять. Есеня скривилась. И этот туда же! Выходит, национальные предубеждения — дороже человеческой жизни? Тебя бы в морозильник, а потом — в стог. На разогрев... Однако, польза дела требовала общения даже с такими типчиками. — А хотите моё мнение? — распалялся Магдеев. — А? Мнение народа? Правильно он всё делает! "Правильно, — неожиданно поддакнуло подсознание. — Чего они к нам едут? А? Дома бы сидели. Он же — шпион, да? Приехал выведать, как у нас тут кружева плести?" Она поморщилась и впервые захотела, чтоб любимый баритон умолк и перестал пороть всякую чушь. "Чё, по-тихому захотел, да? — гневно гремело в ушах. — Чужую жену в лес катает и хочет, чтоб тихо всё было? Захотел, чтоб по деревням прошлись? Выяснили, чья жена спит с богатырём русским?" Уловив намёк, как обычно, между строк, Есеня вспомнила, зачем приехала сюда на самом деле. И, уже через минуту прижала этого ксенофоба спиной к ближайшему забору. Взяла его за рубашку, надвинулась. И постаралась донести мысль предельно ясно и понятно. Как и угрозу. А высказав всё, что хотела, отпустила его и отступила. Магдеев нервно оправил одежду; только что не отряхнулся всем телом как пёс. — На хрена я вам звонил? — простонал он. — Ну, ты же выразил желание помогать следствию? — нахмурилась Есеня и положила руки на пояс. — Имя! Адрес! Или ты бы предпочёл, чтоб вас у палатки караулили? Так ты только скажи — организуем. Накроем обоих, и уже через полчаса вся деревня об этом знать будет! Устроим вашим односельчанам воскресное представление! В круглых глазах свидетеля впервые мелькнуло какое-то более-менее осмысленное выражение. Похоже, эта пружинка работала исправно, к тому же, надо отдать ему должное, он пытался защищать свою подругу до последнего. Вытаращившись на гостью из СК с неподдельным ужасом, Макдеев, очевидно, перебирал в уме все возможные последствия для себя и для своей любовницы и всё больше терялся. Дождавшись его неуверенного, почти жалобного взгляда, Есеня вздохнула, заверила: — Я просто задам ей несколько вопросов, и всё. Ваша маленькая тайна, как и этот разговор, останется между нами. Наконец, получив нужную информацию, она воспряла духом и уже хотела отправиться ко второй участнице местного адюльтера. Но время было позднее, солнце как-то стремительно упало вниз, зацепившись за горизонт. Беспокоить потенциальную свидетельницу на ночь глядя не хотелось. Да и вообще, Есеня решила, что будет лучше заявиться туда в компании начальника РОВД. Пока никто здесь не знал о его грехах, авторитет у Широкова значительно превышал её собственную скромную персону. Завтра. — Сенька! — обрадовалась Надя, когда обнаружила её в столовой. — Никак, одумалась? Откармливаешься? — Ага, — подтвердила та, не спуская глаз со своего соседа через два столика. — Калачи ваши аппетит раздразнили. Чем кормить будешь? Маленькая метрдотель подбоченилась и важно заявила: — Ну ты, подруга, обижаешь! У нас — меню. На, выбирай! Упомянутый аппетит, правда, был не настолько велик, как она сказала. И даже вологодская выпечка не сумела его раздразнить, наоборот, убила окончательно. Главное, что Майкл Хофман, не подозревая о грозивших ему неприятностях, сидел здесь и долго пытался выбрать себе обед из перечня блюд на русском языке. Надо будет позже шепнуть Широкову об этой его оплошности. Но сейчас она была как нельзя кстати. Пока бедняга отважно учился читать на кириллице, Есеня успела проглотить свой скромный обед. Наконец, кивнув подруге, что сегодня ещё и выполняла роль официантки, она встала из-за стола и торопливо направилась к выходу. — Oh, kalach! — обрадовался турист. — Нет, — ответила Надя. И громко, словно постоялец слышал так же слабо, как и её Гена, пояснила: — Со-си-ска! Калач будет потом. Приятного аппетита. Есеня усмехнулась. И быстро выскользнула в коридор. Протопала по лестнице как носорог, но сейчас её больше всего волновала скорость. Интересно, сколько у неё времени? Как долго на туманном Альбионе принято обедать сосиской в тесте и домашними русскими щами? К счастью, Широков не обманул и ничего не перепутал: дубликат к замку подходил идеально. Видимо, в роковом одиннадцатом селили всех иностранных гостей. В чужом номере не обнаружилось ничего особо примечательного. Маленький чемодан. Похоже, турист прибыл на фестиваль, как и Есеня, налегке. А вот и наплечная сумка, с которой он, судя по всему, не расставался — висела на стуле. Однако сделать то, чего от неё требовал внутренний голос, она не могла решиться до сих пор. "Ну, что застыла? Давай, доставай эту штуку свою!" "Эта штука — мой маячок, — мысленно возразила она своему неугомонному внутреннему голосу. — Я Седому честное слово дала". "Ага, слышали, — фыркнул тот. — Честное, благородное слово. Но в интересах следствия можно немного... пошалить". Она оглянулась на дверь, вздрогнула. "Ага, пошалили уже... Знаешь, что теперь будет, если?.. В ответ послышалось эхо знакомого смеха: "Если твоего туриста в сосульку превратят, а потом поджарят как калач, — вот это будет не очень хорошо. Как ты его тогда найдёшь?" Она погрустнела. Вспомнила, как по дороге Быков, узнав про грешки начальника РОВД, цедил слова, сквозь зубы: "Ещё один труп, Стеклова! Ещё один труп, и..." А следом будто вновь услышала ненавистный голос в телефонной трубке: "Голова за голову... Всё просто. И честно..." И тут за дверью, в коридоре, как будто раздались шаги. Да, точно! Тяжёлые, уверенные, быстрые... Вряд ли обитатель номера понял бы её служебное рвение, когда застал её здесь, у своих личных вещей. Даже если она рассказала бы ему всё на превосходном английском. "Ну, давай уже!" — рявкнуло в ушах. И, как прежде, она не смела ослушаться этого тона. В едином порыве сорвала с пояса устройство слежения, откинула крышку с чужой сумки и прикрепила маячок на внутреннюю сторону. С щелчком закрыла замочек и пулей выскочила в коридор. К счастью, тот был пуст. Подрагивающие пальцы с трудом попали ключом в прорезь замка, повернули. Расслышав щелчок, Есеня облегчённо выдохнула. Поступь стала крадущейся и осторожной, и до своего номера она добралась без происшествий. А дальше настроить служебное приложение на своём телефоне на приём нового сигнала было делом нескольких минут. Она хорошо этому научилась, работая с "уточками" из клуба Вадима Чистякова. Вскоре на электронной карте загорелась красная точка и принялась ритмично мигать. Отныне от её перемещения по экрану и осмотрительности туриста зависело очень многое. Как минимум, три жизни. "Быков меня убьёт", — невольно подумала она. "Нет, — возразил всё тот же насмешливый баритон. — Ты ему живой нужна. Как и этот, твой". Есеня хмыкнула. И вновь посмотрела на экран. Тихо попросила вслух: — Будь осторожней, Майкл Хофман.

***

— Па-аберегись! Есеня увернулась от двухколёсного транспорта, усмехнулась. — Развлекаешься? — спросила она, наблюдая за отважным подъёмом коляски по пандусу в кузов грузовичка. — Правила ещё не поменялись? Маленькая хозяйка небольшой гостиницы в ответ улыбнулась, махнула рукой. — Ага. Нужно съехать вниз и проехать — вон до той скамейки. И не задеть ни одной бутылки. Кто первым доедет, тому — приз. А что? — догадалась она. — Надумала? Рискнёшь? Есеня прыснула: — Ну, давай. — Забирайся. Подняться в кузов было минутным делом. Надя встала, освобождая спортивный снаряд, положила руки на спинку коляски. А Есеня сообразила, что делала, только когда от сильного толчка кресло покатилось с пандуса вниз, стремительно набирая скорость как детские санки. Дух захватило, внутри всколыхнулось давно забытое чувство, похожее на радость. Естественно, ни о каких бутылках, а тем более о том, чтобы их объезжать, речи уже не было. Она отстранённо услышала звон опрокинутой стеклотары за спиной и возмущённый возглас Нади. А следом как во сне — увидела приближение проезжей части, по которой сновали машины. Опомнившись, схватилась за кресло, что неслось прямо им под колеса и останавливаться не собиралось. "Тормоз! Тормоз! Где же тут тормоз?!" Она зажмурилась. Импульс столкновения с автомобильным бампером сотряс всё тело и резко перевернул коляску на бок. Воздух вокруг взорвался какофонией гудков и скрежетом покрышек. — Совсем дура, что ли?! — заорал кто-то. — Ты что делаешь? Не открывая глаз, Есеня почувствовала, что давно никуда не двигалась — лежала на боку и считала синяки и ушибы. К счастью, ничего более существенного, пока диагностировать не удалось. Чьи-то руки вцепились в плечи, тряхнули раз, другой: — Эй! Слышишь меня? Очнись! Она решилась послушаться. В глаза метнулся яркий свет, что тут же заслонила красная физиономия какого-то мужика. Видимо, водителя. — Оклемалась? А? Хоть слово скажи, дура! — Э... Спасибо, — нашлась она. — На здоровье, — нервно отозвался мужик. — Я тебя не переехал? — Нет, ничего, — пробормотала Есеня. Голова всё ещё мчалась по кругу как на карусели. — Спокойно. Это — со мной. Вспыхнув как спичка, она вскинула голову, забарахталась, пытаясь выползти из-под своего странного транспорта. Совсем рядом на белой разметке стояли знакомые замшевые ботинки. Рассматривая её так сверху вниз, Меглин заложил руки в карманы плаща и посмеивался, по своему обыкновению. Встретившись взглядом с Есеней, он сделал вперёд широкий шаг, нагнулся и прежде, чем та успела что-то сообразить, как-то ловко и не больно подхватил её под мышки. И в секунду поставил на ноги, как годовалого ребёнка, чьи первые шаги оказались не особо успешными. Уперевшись в предложенную руку, Есеня покачнулась, но быстро восстановила равновесие, оправила одежду. — Так ты ходячая? — опешил водитель, отчего-то напомнивший ей Широкова. — А чего, тогда?.. — У подруги одолжила, — буркнула она, отряхивая брюки. — Погонять. И прежде, чем на неё посыпались справедливые упрёки, потащила из кармана красную "корочку". От неожиданности мужик все свои эпитеты проглотил, прошипел: — Сдурели, что ли? — Следственный эксперимент, — весело пояснил Меглин, так же легко возвращая в правильное положение и коляску, следом за своей ученицей. — Бог миловал, никогда на таком не каталась. А где тут тормоз, показать забыл. Мужик набрал воздуха в грудь, и она виновато прибавила: — Весь ущерб будет возмещён. С меня — новый бампер. Зарылась рукой в карман брюк за бумажником, но водитель замахал руками: — Да ступай ты с богом! И штуку эту свою заберите! А то не проеду. С задачей наставник справился, как обычно, путём наименьшего сопротивления. Примерился и пнул "штуку" так, что коляска докатилась до противоположной стороны дороги и заблокировала проезд там. На возмущённые вопли водителей и гудки их автомобилей он и ухом не повёл. Взял Есеню за руку, как прежде не держал её никогда — строго, по-отечески, позволив ей переплести пальцы со своими — крепкими и горячими. Развернулся и куда-то потащил её за собой, наращивая шаг. Так, что она была вынуждена побежать рысцой, спотыкаясь и чувствуя себя при этом напроказившей маленькой девочкой. Меглин тяжело дышал, но не только от стремительного темпа. Её, словно тащила пышущая жаром растопленная и сердитая печка. — Первые шаги делаешь? — поинтересовался он. — Успешно? — Ты же видел, — виновато откликнулась она. — Я устала. И без тебя совсем ничего не могу. Совсем... — Это я уже понял. Вокруг давно была не улица Белогорска, а какой-то красивый парк. Вроде того, что в Липецке... А может, один из московских? Дорожки, по которым они успели пройти не раз, бок о бок, разгадывая сложные ребусы вместе. — Но их придётся делать, — услышала Есеня. — Свои шаги. Шишки набивать. Жизнь — это риск. Пройдя по дорожке ещё дальше, он встал как вкопанный и так же резко остановил её. Удержал на вытянутых руках перед собой, пока ученица ошеломлённо ловила дыхание. — Ты имеешь в виду, что только попадая в рискованные ситуации, мы продолжаем расти? — с трудом, произнесла она. Услышала в ответ: — Любовь — тоже риск. Наверное, самый большой в жизни. — Тогда... я уже давно... выросла. Он усмехнулся. И ткнул пальцем куда-то ей за спину: — Ты бы лучше за ребёнком смотрела. Обернувшись в направлении, куда указывал строгий палец, Есеня увидела старую лежачую Витюшину коляску. Улыбнулась. И, набравшись смелости, подступила к наставнику ближе, решительно обхватила его за шею. В ответ знакомые горячие руки скользнули по её спине вверх. У неё захватило дух. — Уверена? — пророкотал он. — Он — здесь, — пояснила она прямо этим напряжённым сомкнутым губам. — Ты — здесь. Я... тоже... И прикрыла веки, подалась навстречу... Но вдруг воцарившуюся тишину разбил детский плач. Громкий, пронзительный. Такой, что зазвенело в ушах. Уставившись в огненные глаза, что были совсем близко, она ещё целую секунду пыталась опомниться. После — поймала в них какой-то определённый, ускользающий ответ, ощутила, как сильная рука остановилась на её лопатке, сжалась в кулак. Есеня отстранилась. Плач, который она в своей жизни уже раз слышала, заставил сердце пуститься в такой же бешеный галоп. Это надрывался Витюша, захлёбывался басовитым, перепуганным криком, предупреждая всю округу и своих родителей о какой-то новой угрозе для своей жизни. И тем было ужаснее, что никакой зримой опасности поблизости не было! Коляска находилась в покое, рядом — пустая скамейка. Вокруг — опустевший солнечный парк. Но было неважно, чего именно он испугался. Как прежде, в ответ на такой отчаянный призыв, ноги сами принесли её к малышу. От радости грохот в груди дал перебой. Вот сейчас она возьмёт его на руки, успокоит... Наконец-то прижмёт к груди маленькую копию любимого раненого сердца. Ещё несколько торопливых шагов... Которые сменились одним большим прыжком. Визгливый плач оборвался. Неумолимо, неожиданно, будто кто-то... Похолодев в один миг и всем телом, Есеня подскочила к коляске, заглянула, заранее протягивая руки. И застыла на месте, увидев, что внутри было пусто. Она схватилась за бортик, не отрывая глаз от подушечки, которую видела, должно быть, тысячу раз. Округлила глаза. И яростно, бессвязно завизжала...

***

Когда Есеня распахнула глаза, за окнами уже было светло. Но ясная погода и золотые солнечные лучи, что пробивались в щели меж задёрнутых штор, нисколько не радовали. После кошмарного сна, — пожалуй, самого кошмарного за эту неделю — в грудь изнутри всё ещё колотил маленький молот, слёзы запеклись на щеках, склеили ресницы. Стараясь унять дрожь в пальцах, первым, что сделала капитан Стеклова, было дотянуться до своего телефона и включить служебное приложение. Ещё вчера она удивлялась, обнаружив его на своём новом айфоне, потом догадалась, что начальство, как обычно, мыслило на пару ходов вперёд. К счастью, красная точечка, что будто отражала собой биение пульса наивного английского туриста, не меняла своего расположения со вчерашнего вечера. Если бы спутниковая карта позволяла такой подробный масштаб, Майкл Хофман, наверняка обнаружился бы сейчас за стенкой, на такой же кровати — храпящий, как сурок после долгой дороги. И к огромному облегчению своей соседки. Конечно, зацепок, за исключением предстоящего визита к "самой главной свидетельнице", в последнее время не прибавилось. Но с маячком было немного спокойнее. В конце концов, не следить же за ним днями напролёт! Он и так в столовой вчера косился на неё взглядом из-за своих круглых очков. Единственное, чего она ещё не сделала, так это не поставила Быкова в известность о своей затее. И, говоря начистоту, не собиралась этого делать. Ведь если начальство не оценило бы идеи, пришлось именно тем и заниматься. И постепенно вызывать у иностранного гражданина чувство паранойи. С этими мыслями Есеня нервно играла с красной точкой, то уменьшая, то вновь увеличивая масштаб карты. И вдруг дрогнувший палец соскользнул в другое место экрана и уменьшил масштаб, сместил её. Ровно настолько, чтобы в глаза бросилось знакомое название. Насторожившись, она села на постели поудобнее, уставилась в экран. После — вновь уменьшила масштаб, дальше, дальше, пока не увидела линию Ярославского шоссе. Вновь отыскав нужный населённый пункт, Есеня сдвинула карту так, чтобы в поле зрения попали и он, и мигающая точка. Задумчиво закусила губу. И уже через полчаса выехала из гостиницы, а затем — и из города. К счастью, маячка при ней больше не было. И в случае чего такая идея первостепенной защиты туриста послужила бы смягчающим обстоятельством перед начальством. "Победителей не судят, — согласилось подсознание. — Куда собралась-то?" — А ты не догадываешься? — съязвила она вслух. — Мы же — совсем рядом... Повисшее следом молчание было в духе её призрачного собеседника и говорило о том, что он раздумывал над её словами. "Не советую", — наконец, услышала Есеня. И удивилась: "Почему это?" Он напомнил: "У тебя голова есть. Вот и подумай". "А у тебя её нету давно, — раздражённо напомнила она. — Как и всего прочего, кстати". И не удержалась, фыркнула. "У тебя её тоже нету, по ходу, — внутренний голос рассердился, загремел. — Ты что задумала, а?" Есеня поморщилась, но была не намерена отступать. Сказала вслух: — Ты знаешь. И убеждённо добавила: — Если не сделаю этого сейчас, потом жалеть буду. Всю жизнь. Я чувствую. Он ничего не ответил. И ничего больше не говорил. Ни слова. Внезапно, оказавшись в такой тишине, она почувствовала себя неуютно. И невольно принялась оправдываться: — Маячок — у туриста, а такие спят крепко и долго. Я ещё вернуться успею... По делу у нас зацепок никаких. Вещи забрали, только телефон вернули. А он — чист, прослушки больше нет. Куда ещё ехать... Внезапно Есеня поняла, как сильно привыкла к диалогу в своих мыслях. Настолько, что теперь такая пауза ощущалась особенно остро. В точности, как бывало, когда Меглин на стажировке ронял какой-то пространный и загадочный словесный ребус и надолго умолкал. А его единственной ученице приходилось мучаться догадками и думать, что же он всё-таки имел в виду? "Жаль старушку", — внезапно пророкотало в ушах. И вновь воцарилось безмолвие. Тем невыносимее, что она и представить себе не могла, насколько пугающим был смысл этой фразы. За окошками мелькал однообразный загородный пейзаж, тянулись бескрайние поля с короткими перерывами на деревушки и областные центры. Другие машины на дороге попадались редко. И её невидимый собеседник — помощник, друг, утешитель и строгий тренер — по-прежнему, молчал. Словно наказывал за это своенравное решение, наперекор его словам. Она ещё не раз пробовала с ним договориться, привести аргументы, убеждая саму себя, вызвать на дискуссию внутренний голос. Но на сей раз не добилась ничего. Чтобы заполнить эту сосущую пустоту хотя бы чем-то, Есеня включила радио, даже попробовала подпевать какому-то глупому популярному шлягеру. Но в голове упорно вертелись обрывки мыслей, больше не собранные в логические цепочки и прерываемые страхом. И откуда только в душе — эта странная тревога, почти паника? Чего она испугалась, в самом деле? Того, что придётся "пожалеть" старушку? Чего вдруг? Или что она осталась одна? Снова... Глазам стало горячо, Есеня вспыхнула и мгновенно устыдилась собственной реакции. Этого ещё не хватало! Год лила слёзы по нему во плоти, а теперь будет расстраиваться из-за тишины в собственных мыслях? Замолчал, и слава богу. Мешать только будет. Она фыркнула. Сердито утёрла нос и постаралась сосредоточиться на дороге. От злости голова заработала получше, пустота заполнилась оперативными планами. На счастье, помимо всех других преимуществ, в её машине был хороший умный навигатор, который умел запоминать все адреса, что когда-либо в него вводили. Правда, касательно особо старых координат оставались только точки на электронной карте. Но и этого хватило для того, чтобы спустя часа три вновь отыскать тот самый посёлок. Теперь оставалось полагаться на собственную зрительную память, в возможностях которой наставник нередко позволял себе усомниться. Но ей повезло. Не пришлось даже искать тот старый деревянный дом по всей округе. По пустой улочке, прямо ей навстречу, шла низенькая полноватая женщина. — Людмила Тимофеевна! — воскликнула Есеня и выскочила из машины пулей. — Подождите! Вы помните меня? На ответ той хватило пары секунд. Она замерла на месте, заметно изменилась в лице. Помотала головой: — Я... Я ничего не знаю. Я вам уже всё рассказала... — Прошу вас! — умоляла Есеня. — Это очень важно! Поговорите со мной! И так как старушка непримиримо повернулась, чтобы уходить, добавила: — Это действительно касается Родиона... Людмила Тимофеевна насторожилась, подвергла незнакомку самому взыскательному осмотру, с головы до ног: — А вы ему — кто? Есеня набрала в грудь воздуха, медленно выдохнула. Наконец, решилась. — Я его жена. Брови старушки стремительно взлетели вверх. Она явно ожидала другого обозначения, огоньки недоверия в глазах заметно угасли. Если бы кто-то на месте Есени решился на подобную ложь, то, скорее всего, представился бы дочерью, учитывая солидный возраст наставника. А тут ещё на пальце блестело обручальное кольцо. Обычно тягостное напоминание, теперь оно оказалось очень кстати. Увидев, что лёд немного поддался, но аргументов было недостаточно, Есеня предприняла ещё одну попытку. Добавила к ним последний, который берегла для самого крайнего случая. Зато, железобетонный. — У нас есть ребёнок, — сообщила она и достала из кармана телефон. — Сын. К счастью, несмотря на её суровую жизнь и не менее суровую, особенно в последнее время, работу, среди фотографий отыскалось не одно изображение маленького Витюши. Людмила Тимофеевна бережно взяла телефон в руки как хрупкую древнюю рамку с фотографией, явно опасаясь нажать не на то место экрана. И потянула из сумочки очки. — Ну, надо же! — засмеялась она. — Как похож. Даже улыбается как Родик. — Уши, — тихо подсказала Есеня. — Глаза... Лицо Людмилы Тимофеевны смягчилось, не оставив больше никаких оборонительных заслонов. — Я помню его маленьким, — нежно сказала она и посмотрела на собеседницу совсем иным — тёплым и доброжелательным взглядом. — Я так рада, что у него всё наладилось. Он заслужил. Вспыхнув, та уставилась себе под ноги, прикрыв глаза и пытаясь сдержать стыдливую краску на лице, вместе со слезами. Услышала недоумённое: — А почему он сам не приехал? Что-то случилось? Заметив, что напряжение с Людмилы Тимофеевны спало окончательно, Есеня вскинула голову, мягко тронула её за локоть. — Вы домой идёте? Можно, я вас провожу? Они прошли несколько метров в гробовом молчании, которое Людмила Тимофеевна не осмелилась нарушать. Молчала, но выглядела при этом взволнованной — как родная бабушка, которой что-то собирались сообщить о внуках, возможно, нехорошее. Ожидала ответа. А Есеня уже давно была не рада, что вообще приехала сюда снова. "Ну, говори уже, — холодно подбодрило подсознание. — Раз начала". Собравшись с духом, она постаралась унять скакнувшее вперёд сердце. Вздохнула и наконец, ответила: — Он умер. Полтора года назад. Людмила Тимофеевна ахнула и прикрыла себе губы ладонью. В уголках её глаз налились крупные горошины слёз. — Как же это... — прошептала она. — Я же его после того случая так толком и не увидела. Никогда... Её собеседница на мгновение ощутила себя рыбаком, у которого утонул поплавок. — Какого случая? — тут же спросила она. — Расскажите. Прошу вас. Но Людмила Тимофеевна заметно напряглась. Сжала губы. — Вы же помните меня? — мягко продолжала Есеня. — Тот человек, с которым я приезжала к вам, был моим отцом, его начальником. Чёрт! Как же было трудно говорить о двух своих самых любимых людях в прошедшем времени! Но она пересилила себя, продолжила: — Родион был майором милиции, мы работали вместе. Но он никогда не рассказывал о своём прошлом. Тем более, о детстве. — Не удивительно, — вздохнула старушка. — Дочка, и я бы тот вечер хотела забыть. Забыть и не вспоминать. Она вновь умолкла, как будто раздумывая над тем, с чего можно было начать рассказ и как его выстроить. Было видно, что об этом она мало кому рассказывала. Есеня терпеливо ждала. — Я-то к ним обычно никогда не заходила, — наконец, начала Людмила Тимофеевна. — Николая боялась. Родик сам ко мне сбегал, а мать его, покойница, тоже сама приходила. И я потом — как он пить-то бросил, и всё у них как-то наладилось — всё равно не могла это чувство в себе перебороть. Даже, когда он в отъезде был. А тут вдруг вижу: выходит у них из дома какой-то мужик. В шапке, куртке. Стемнело уже, но я лицо его разглядела. В дрожь сразу бросило. Такое лицо увидишь — больше никогда не забудешь. Страшное оно. Есеня вздрогнула, замедлила шаг, чувствуя себя как на краю пропасти. Но Людмилу Тимофеевну уже нельзя было остановить. Пришлось как раньше, набрать в грудь воздуха и приготовиться нырнуть в тёмные воды. — Ну, я сразу неладное заподозрила, — продолжала та. — Когда к ним в дом вошла, всё так тихо было. Будто нет никого... Я ещё удивилась, думала: к кому же тот человек приходил, раз их дома нет? Вор, что ли? А потом слышу: плачет Родик. А он-то до этого никогда не плакал. Даже когда его этот изверг-отец избил. Держался всегда стойко как солдатик. У Есени перехватило дыхание. Она уже начала раздумывать, слушать ли ей дальше. Людмила Тимофеевна тоже остановилась, собираясь с мыслями. Потом сказала: — Вошла. Оба убиты, отец его и мать. А Родик зарёванный, аж красный, над её телом сидит. А в руках его — нож. Перочинный. И всё в крови. Пол, ковёр. И нож, и руки у Роди — тоже, в крови... — Господи, — вырвалось у Есени. — Но это ещё не всё, — предупредила рассказчица . — Я, конечно, в милицию позвонила. Хотела по соседям пойти, но Родя в меня так вцепился, что я и двинуться не могла никуда. И одежда в крови вся была. И моя, и джинсы его. Новые. Не выдержав, она расплакалась, достала из сумочки носовой платок. — А потом, как милиция приехала, и его забрали... Так я Родика больше и не видела. Ну, свидетельницей по делу проходила. Этот человек, что у них из дома выскочил, оказывается, в розыске по всей области был. Родя его сразу опознал. Сердце в груди убыстрило бег. Так, что стало нечем дышать. — Людей он убивал, зверски, — продолжала Людмила Тимофеевна. — А с Родиком совсем ужасно поступил... Это я уже от следователя узнала, который дело вёл и меня допрашивал. Родя же мне ничего не говорил. А в милиции, как очухался, рассказал, что там случилось на самом деле. Ох, давай сядем, — попросила она. — А то ноги не держат. Вот, прямо здесь. Они осторожно присели на перекладину низенькой ограды. Людмила Тимофеевна вздохнула. — Ох, дочка, что ему пережить пришлось, то не дай бог никому, даже взрослому... Ну, в общем. Явился этот, Николая убил. Потом — мать Родика ранил. Тяжело. Родик под кроватью спрятался, но он его вытащил. И сказал ему... мать убить. Мол, "я покажу, как". Есеня наконец поняла, почему её собеседница попросила присесть. Её саму не держали ноги, даже пришлось вцепиться в кованые завитушки пальцами. Голова пошла кругом. — А иначе, — как во сне продолжала та, — сказал: "я тебя убью". А мама его ещё жива была. И просила Родика послушаться. Хотела, чтоб он живой остался. Есеня почувствовала, как с лица уходили последние остатки краски, пошатнулась и едва сохранила равновесие. Людмила Тимофеевна тоже побледнела, всматриваясь в пустоту. — Вы хотите сказать, что... Та торопливо покивала, закрываясь платочком. — О боже ты мой... "Довольна теперь? — мрачно поинтересовалось подсознание, вновь облачаясь в знакомый плащ. — Докопалась всё-таки". — Не знаю, доченька, зачем тебе понадобилось это узнавать, — услышала Есеня. — Но вот — чистая правда. Не верь никому, кто бы что ни говорил. Она недоумённо подняла взгляд. А старушка нахмурилась, продолжила: — Ко мне после того случая не раз приходили. Не сразу, а лет через десять заглянули. Тот следователь, что дело вёл, в звании повысился, сказал строго-настрого: никому ничего не рассказывать. Особенно вашим. Пугал, наговорил всякое. Сказал, что если разболтаю, у Родика будут большие неприятности. Вот, я и молчала. Только тебе сказала. Раз не чужая ты ему. Ты... — Я вам обещаю, — твёрдо сказала Есеня. — О нашем разговоре никто... никогда не узнает. Однако такое заверение Людмилу Тимофеевну не убедило. Видимо, опомнившись, она впервые за последние минуты беседы задумалась о последствиях. Есеня невесело прибавила: — Он умер. Вам нечего бояться. И заметив, что на соседку не подействовал даже такой аргумент, решила перевести разговор: — А фамилию этого следователя вы, часом, не запомнили? С заметным облегчением, будто предчувствуя конец нелёгкого разговора, та ответила: — Григорьев его фамилия. Полковник Григорьев. — Генерал, — невольно поправила Есеня. — Генерал-полковник. Его уже нет в живых. Людмила Тимофеевна вздохнула. — Жаль. Хороший человек был. Кроме него и меня, у Родика как будто никого не осталось. Хорошо, у него хоть с тобой всё сложилось нормально. Здесь потребовался ещё один глубокий вздох, чтоб пережить болезненный булавочный укол в самое сердце. — Скажите, а почему вы называете его отца Николаем? Людмила Тимофеевна пожала плечами: — Звали его так. — Просто у Роди...она отчество было другое. — Разве удивительно? Его отец плохой человек был, — старушка понизила голос. — Доказать ничего не смогли, но как будто... бандитом он стал. И люди поговаривали, что с этим — кто их убил — они хорошо знакомы были. Боюсь даже представить, какое между ними возникло разногласие, что он такое с Родиком и его матерью сотворил... Лучше и не думать. — Вы правы, — подавленно согласилась Есеня. Людмила Тимофеевна посмотрела на неё и развела руками: — А больше я ничего такого и не вспомню. Есеня постаралась вложить в свои слова все чувства и самую горячую признательность. — Вы и так рассказали столько, что мне остаётся только вас благодарить. Простите, что я вынудила вас. Я понимаю, вам было нелегко. Они поднялись на ноги. — Нет, — неожиданно возразила Людмила Тимофеевна. — Спасибо тебе, дочка. Я столько это всё с собой носила, молчала, терпела. А сейчас тебе рассказала, — и легче стало. Как камень с души. Она внимательно посмотрела на Есеню, попросила: — Ты только сыночка его береги, хорошо? Та закусила губу. Сквозь зубы выдохнула: — Я обещаю.

***

Примерно часа через три серебристый "Рендж-Ровер" ворвался во двор гостиницы, единственно приемлемой для того, чтобы селить в ней беспечных иностранных туристов, затормозил у самого входа, взвизгнув шинами. Из него выскочила взволнованная брюнетка в чёрном, бросилась вверх по ступенькам крыльца. Но разглядев, что происходило в маленьком фойе за стеклянной дверью, она заставила себя успокоиться и опустить пистолет. Взявшись за ручку двери свободной рукой, на миг прикрыла глаза... — Та-ань! — мужской бас из-за забора раздавался на всю округу. — Ну кто там? — Да никто! — рявкнула полноватая женщина лет сорока пяти. Как-то даже внешне поразительно похожая на Макдеева. Такое же круглое лицо, испуганное выражение глаз. Очевидно, в этой местности у всех мужчин были проблемы со слухом. Опасливо оглянувшись на приоткрытую створку калитки, Татьяна Любанова понизила голос почти до шёпота и заявила: — Уходите. Ничего не видела. Ничего не знаю. Ничего не скажу! Есеня закрыла удостоверение и подступила ближе: — Тогда я скажу. Хотите? Мужу. С кем вы в лесу в палатке ночевали. Уверена, он сильно удивится. С этими словами она подвинула оторопевшую свидетельницу в сторону и попыталась пройти во двор. — Да ты чё? — плаксиво пробормотала та и схватила обличительницу за руку. — Стой. За деревней жди. Там... Есеня проследила за направлением её пальца. Кивнула и направилась к машине. — Да кто там? — неслось вслед. — Соседка! — визгливо отозвалась Любанова и грохнула калиткой. Позднее она сидела на пассажирском сиденье "Рендж-Ровера" и старалась при этом не поднимать головы. — Расскажите, кого вы видели? — попросила Есеня. — Это очень важно. Любанова помолчала, собираясь с духом. После неуверенно пробормотала: — Ну, здоровый такой мужик. Издалека-то особо не разберёшь. Но видно, что большой. Он его спустил как по пандусу. Есеня невольно подалась вперёд: — На чём спустил? — На инвалидной коляске. "В гостинице, у подруги твоей", — напомнило подсознание, когда она мчалась в городок на полной скорости. — Да, знаю. ПНД-четыре — это Гена! — воскликнула она вслух. В отделении, к счастью, на месте уже был и Широков, и его смазливый помощник. — Ну что, — говорил майор, торопливо листая бумаги. — Беликов Геннадий, семьдесят девятого года. Что у нас тут на него? Хулиганка, пару раз дрался... Да я же говорю: ничего особенного! К счастью, Каховский на этот раз оказался полезнее. — Он жил у нас во дворе, — сообщил тот, глядя на москвичку снизу вверх; сегодня она разместилась на краю его стола. — Родители бухали вечно. Мы его дебилом дразнили всю дорогу. Ну, ходил, мычал. Он из психушки, из диспансера, раз в год выходил. Пока не закрыли. Есеня вскочила на ноги, азартно прошлась по комнате. — Я думаю, что было так, — отрывисто заговорила она в манере наставника. — Единственный, кто проявил к нему внимание, к Гене, за всю его жизнь была Надя. "Котлетками кормила", — ехидно дополнил внутренний голос. — Сначала он убивал всех, кто приезжал в гостиницу и заигрывал с ней, — вздрогнув, продолжила она. — А потом вообще — любых иностранцев. — А почему только иностранцев? — нахмурился Широков. Тут-то и пригодился её тайный козырь, с которым данная версия смотрелась ещё красивее: — Так Надя замужем была, за немцем. Возможно, нравились ей иностранцы. Сдержанные, ухоженные, стабильные. Гена следит и видит, — она вспомнила, как Надя отгоняла ухажёра от своего окна. — Видит всё и убивает соперника. Замораживает. Сжигает. Уничтожает улики. Заметив, как ошеломлённо молчали местные, сражённые наповал стройностью доводов, она остановилась. Спросила: — В ПНД-чеыре могли быть такие большие рефрижераторы? Начальник РОВД подумал. Признал: — Была там одна комната. Но она не работает. Здание заброшено. — Так ему многого не надо, — вдруг воскликнул лейтенант. — Подцепился к сети и — вот оно, электричество! Широков секунду смотрел на обоих, по праву старшинства оценивая и принимая решение. Наконец, воскликнул: — Поехали! Зови группу! Каховский азартной молнией выскочил за двери. — Вы с нами? — осведомился майор. Вместо ответа Есеня подступила ближе, вполголоса сообщила: — У туриста — маячок. Помните, спрашивали, зачем мне ключи? Широков кивнул. Она показала экран телефона, на котором была карта и ритмично мигала яркая красная точка. — В гостинице пока, слава богу, — облегчённо выдохнул он. Есеня кивнула: — Я — туда, предупредить Надю. Звоните, если будут новости. — Стой! — вдруг остановил он. И, оглянувшись на дверь, одновременно потянул из кобуры пистолет. Протянул. — Держи. Есеня ничего не сказала, только молча, вопросительно посмотрела на него. — На всякий пожарный случай, — буркнул он... И вот теперь она с трудом перевела дыхание и рванула на себя стеклянную дверь. Стойка администратора была пустой, а по другую её сторону терпеливо дожидался приёма новоприбывший любитель калачей, как две капли воды похожий на герр Фишера и Йогана Катершванца. В чём-то Надя была права, когда говорила, что все иностранцы — на одно лицо. Для Геннадия Беликова все они были угрозой, независимо от их происхождения, социального статуса либо семейного положения. Все они были жертвами. При виде запыхавшейся, решительно настроенной девушки в чёрном и с огнестрельным оружием в руках турист живо погасил свою приветливую улыбку и выпучил глаза. А "террористка" промчалась мимо него как вихрь. Краем слуха уловила за спиной грохот колёсиков. Ну, хотя бы этого постояльца не придётся охранять от местного маньяка. Следом хлопнула входная дверь, и колёсики загрохотали уже по ступенькам крыльца. У входа в столовую Есеня заставила себя притормозить и отвести чужое табельное себе за спину. В маленьком зале было оживлённо, и к своей большой радости, она сразу разглядела за столиком Майкла Хофмана. Тот увидел её тоже и заметно утратил аппетит к блюдам русской кухни. Однако Нади здесь не было, за стойкой скучала какая-то другая барышня в кокошнике. Вздрогнув от нехорошего предчувствия, Есеня от души пожелала жертве наружного наблюдения сидеть, где он сидел, и никуда не дёргаться. А сама ускорила шаг по коридору. Добравшись до крайнего из одноместных номеров, она остановилась, чтобы перевести дух. Прислушалась. Постучала. — На-адь! Ответа не было. И, попробовав дверную ручку, Есеня, к своему огорчению, обнаружила её подвижной. Дверь приоткрылась. Следом из глубины комнаты донеслась чья-то тяжёлая поступь, будто там только что пробежался маленький слон. Более не раздумывая, она выставила пистолет перед собой и ринулась вперёд. Протопав по короткому коридору не хуже неизвестного посягателя, Есеня никого не обнаружила на кухне и тогда остановилась перед дверью в главную комнату. В паузе попыталась разработать для себя план действий на случай, если прямо сейчас, в одиночку, пришлось бы арестовывать двухметрового верзилу с явными психическими отклонениями. Или обнаружить труп местной обитательницы. Сглотнула. — Надя! — уже не так уверенно и громко, позвала она, наставив чужое табельное на приоткрытую створку. — На-адь! И через мгновение заскочила внутрь. Изумлённо замерла. Живая и невредимая хозяйка, закрыв себе уши большими наушниками и упоённо прикрыв глаза, отчаянно выплясывала у кровати в такт музыке. Поступь маленького слона, на самом деле, было легко объяснить, как и её настроение — на столике красовалась почти пустая винная бутылка. Вдруг песня в наушниках, видимо, кончилась, и танцовщица остановилась, чтобы отдышаться. А открыв глаза — дёрнулась от неожиданности и испуганно застыла на месте. Есеня опустила оружие. — Надя! — она вздохнула. — Господи... Вырубай. Ожившая метрдотель обрела способность двигаться и сдёрнула наушники. Попятилась. — Подруга, — наконец, отдышавшись, пробормотала она. — Что ж ты пугаешь так... Та сдвинула брови, деловито произнесла: — Хорошо, что тебя нашла. У меня — новости. Надя возбуждённо выпалила: — Дело раскрыла?! Есеня вздрогнула. Шагнула ближе и нахмурилась ещё больше: — Да. — Сень! — обрадовалась хозяйка номера и схватилась за бутылку. — Так, за это выпить надо! Та помрачнела. — Надь. Просто... новости не очень хорошие. В общем, — она собралась с духом и закончила. — Мы думаем, что это... Гена твой. Испуганное выражение в глазах подруги усилилось, сменилось растерянным, ошеломлённым. И вдруг отчаянно расхотелось говорить ей что-то ещё, объяснять, утешать, убеждать... Но тут в кармане зашевелился телефон, даже раньше, чем раздался звонок. Есеня схватилась за него с облегчением. — Сейчас, прости. Важно. Минуту. Да? Она вышла в тёмный коридор, удерживая пистолет в свободной руке наготове. — Мы его не нашли, — прогудела трубка. — Дома его нет, в ПНД — тоже. Но... Это точно — он. Мрачный тон Широкова подтверждал самые смелые опасения. Видимо, что-то они там всё-таки нашли... — Да, я поняла, — пробормотала Есеня. Трубка говорила ещё что-то. Но вдруг прямо перед глазами в проёме открытой двери за шторкой душевой кабины качнулась чья-то здоровенная тень. Та самая, что пару дней назад мелькнула за занавеской, разрушив атмосферу пьяных девичьих посиделок. Оружие поймало цель молниеносно, будто само собой. — Руки! "Сзади!" — одновременно рявкнуло в ушах. Однако это предупреждение сильно запоздало. Обернуться она уже не успела. На затылок обрушился удар винной бутылкой, и Есеня рухнула на пол без единого звука, выпустив табельное. Телефон скользнул по плитке в дальний угол и так и остался лежать.

***

— Хочешь, сказку расскажу? Витюша на него даже не посмотрел, он увлечённо катал по ковру круглую голубую машинку, встав на четвереньки для устойчивости. Женя положил руку на согнутое колено, другую ногу выпрямил. Склонил голову, пытаясь разглядеть выражение сосредоточенной маленькой рожицы. — Жила-была одна счастливая семья. Папа, мама и их маленький сынок, их принц. И тут появился один-очень плохой дядя. Витюша нахмурил бровки, поднял голову. — Плохой, плохой, — подтвердил Осмысловский. Для наглядности пошарил в коробке с игрушками, нашёл какого-то мрачного тёмного медвежонка и показал его удивлённому малышу. Продолжил: — И этот плохой, очень плохой дядя решил забрать маму у папы. Опять... Два распахнутых тёмных глаза обратились на него. Голубая машинка остановилась. А Женя будто опомнился. Дотянувшись, подушечкой пальца тронул кнопку маленького носика. Улыбнулся. — Всё будет хорошо. Мы спасём маму. Вытащим. Да? Витюша насупился, явно намекая на то, что был ещё слишком мал, чтобы участвовать в таких разговорах. И, вспомнив про машинку, вернулся к своему занятию. Осмысловский прикрыл глаза. Перед его мысленным взором всё ещё был допрос, бледное, осунувшееся лицо, будто обожжённые морозом щёки, мягкие линии чуть отросших волос. Её подрагивающие ледяные руки, скованные наручниками. Это мрачное место, куда почти не проникал солнечный свет, а выключателя внутри не было. Полумрак, в котором яркими вспышками горели угольки её глаз. Эта удручающая обстановка внезапно напомнила ему события двухлетней, почти трёхлетней, давности. Допросная камера следственного изолятора, в которой — за таким же столом — сидел он сам. И на его запястьях тоже были наручники... Впрочем, тогда такое положение дел его не особо беспокоило. Прежде младшему Осмысловскому не доводилось бывать именно здесь, в таком неудобном качестве, однако он был уверен, что надолго не задержится. Генерал-полковник был за границей, но его сына выпустят отсюда. Иначе и быть не могло. Ведь такое уже случалось не раз. Наркотики, драки, спортивные машины. Никого пока не сбил, но разбил уже вторую. Мажору какому-то ещё расквасил физиономию по пьяной лавочке, особо не разбираясь. Папа там был солидный и за пострадавшего обещал устроить виновнику сладкую жизнь. Только быстро понял, что протекция генерала Осмысловского в вопросах уголовной ответственности значительно перевешивала его скромную персону. Если что, этому известному политику и общественному деятелю самому могли кое-что напомнить. То, на что до сих пор снисходительно закрывали глаза. В высшем обществе, куда Женя был вхож задолго до своего совершеннолетия, компромат сидел на компромате. И все были живы и на свободе только потому, что нелицеприятная информация о соседе по даче или квартире в бывшем номенклатурном доме уравновешивала некоторые грязные подробности твоей собственной жизни. Это была громоздкая, сложная система с саморегуляцией и самоподдержкой, громадные весы со множеством чашек, которые с большим трудом удерживались в равновесии. Самой Фемиде с такими было не разобраться. Неприкасаемых в нашей стране, как говорится, никогда не существовало; при желании можно было сломать любую крепостную стену, даже самую, на первый взгляд, крепкую, и об этом все прекрасно знали. Вот почему во главе угла были уже не деньги, хотя их по этой паутине ходило множество, в иностранной валюте. Нет. Намного ценнее была информация. И всё тот же человеческий фактор: своевременное вмешательство, просьбы и одолжения, "крышевание", тихие "закрытые глаза" и немые рты, публичное обличение, подлоги и подмазки, замалчивание и провокация, взаимная выгода. Всё можно было купить на некую невидимую валюту. Сфабрикованные сведения и улики, судьи, прокуроры и адвокаты, голодная пресса, телевидение, Интернет и, конечно, политика. Стая разномастных хищников, сцепившихся в один рычащий клубок и словно замерших в напряжённой паузе, на остановленной киноплёнке. Каждый был рад вцепиться в глотку другому, но чувствовал зубы на собственном загривке и лапах. Иногда особо ловким удавалось сдвинуться с места и хоть немного обезопасить себе тыл, растерзать противника. И тем подставить какую-то другую часть тела новому зубастому сопернику. В этом вечном противостоянии, казалось, сила и влияние на ситуацию измерялись только хитростью и ресурсами, количеством одновременно прикушенных тобой хвостов. Что касалось генерала Осмысловского, то он всегда был "тёмной лошадкой" даже для собственной семьи. Заботливый муж и любящий отец, источник знаний для подрастающего любознательного сына, защита и покровительство для близких. Не было вопроса или дела, по которому Женя не мог к нему обратиться в любом возрасте, не было просьбы, которую тот бы не смог выполнить, либо занятия, в котором он отказался бы участвовать, наравне с подрастающим поколением. Единственного сына он предпочитал баловать. И сам не раз приводил в свою защиту известное утверждение о том, что это следовало делать, пока были возможности, ведь неизвестно, что отпрыску уготовила жизнь? А вот, что касалось его работы, — это было покрыто плотной завесой тайны. Об этом генерал-полковник внутренней службы никогда не распространялся, даже за семейным столом. Когда Женя подрос достаточно для того, чтобы понимать и чувствовать такие вещи, он решил, что в клубке хищников его отец был первым и главным. Этаким ленивым на вид тяжёлым тигром, что в вынужденной, обманчивой заминке копил силы для финального броска. Тот, о личной жизни и семье которого общественности было известно крайне мало. Тот, кто не брал взяток, не кичился заслугами и не жаждал славы, власти или известности. Тот, кого в кулуарах уважительно пропускали вперёд и попросту боялись нападать со спины. Как старого вожака, об опасности и непредсказуемости которого говорили множество шрамов и до сих пор ясный взгляд. А ещё — легенды, что передавались из уст в уста и с каждым годом обрастали всё более грозными подробностями. Хищную рыбу, что неторопливо плыла туда, куда ей было нужно, не отвлекаясь на мелкую добычу. Небольшое независимое государство с ядерным оружием. Однако он не разменивался на каверзы, месть или устранение недоброжелателей. Когда страна трещала по швам от междоусобных разборок и рвалась как старое одеяло, за которое ухватились со всех сторон, старший Осмысловский делал упор на созидание, а не разрушение. Много лет при власти, — той, что была видна всем как вершина айсберга, но больше той, что оставалась под водой, — он старательно, осторожно и кропотливо плёл паутину всеобщей взаимовыручки. И добился в этом баснословных успехов. Его протекция значила очень много. Так много, что с генерал-полковником предпочитали дружить, нежели пытаться свергнуть его с этого насиженного трона. С его рук негласно кормились самые известные личности и "серые кардиналы", министерства, полиция и преступный мир. Его благосклонности добивались много лет, некоторые тратили на это все средства, все возможности и всю жизнь. А родному сыну она досталась даром, по наследству. Вот почему к шалостям его отпрыска, что пока даже не отрастил когти, в столице относились с той же снисходительностью, что и сам отец. Драки, хамство и мелкое предпринимательство в школе, после — разбитые спортивные машины в незаконных уличных гонках, пьяные дебоши в клубах — это всё было несерьёзно и практически безнаказанно. Максимум можно было нарваться на неприятный разговор, что неизменно заканчивался на мягкой и оптимистичной ноте. "Ты же никого не убил", — любил повторять Осмысловский и как будто находил в этом странное утешение. Когда скромный генерал-полковник вышел в отставку, его "паутина" осталась функционировать и поддерживать саму себя. К большому облегчению многих "хищников", он подался за границу, но очень скоро дал понять, что и оттуда мог контролировать происходящее. Многие поговаривали, что смена дислокации была продиктована не старческим капризом и, тем более, не опасениями за собственную безопасность. А попыткой расширить свою систему далеко за пределы родной страны. Что же касалось Жени, то чета Осмысловских оставила его до поры на всём готовом, набираться ума-разума и взрослеть своими силами. Впоследствии планировалось, разумеется, отправить его по тому пути, который бы обеспечил светлое будущее не одному грядущему поколению Осмысловских. Не для того ли, отец в своё время настаивал на культурном воспитании и углублённом изучении языков для своего сына, а нынче подался за бугор? Было только одно "но"... И в золотой клетке рано или поздно становится скучно. За пьяными драками и разбитым транспортом последовали кокаин, девушки из эскортных служб и прочие запретные плоды. Всё, чтобы попробовать заглушить любопытство и тоску по самому сладкому из них. "Ты же никого не убил", — радостно гудела трубка поздним вечером, когда на другом конце провода был ясный рабочий день. А Женя скрипел зубами, ведь это было именно тем, чего жаждала его душа. Хотя бы попробовать! Посмотреть, почувствовать! Слова младшего Григорьева, что подозрительно резко пропал с горизонта после их последнего разговора, не шли у него из головы, и это озвученное желание постепенно становилось его собственным. По этой причине Женя, которого ожидал Кембридж или как минимум МГУ, неожиданно для всех поступил на юрфак. Отец только рукой махнул: посиди, выбей дурь. Чем его отпрыск, по сути, и занялся, с большим энтузиазмом. С удивлением обнаружил, что интереса к предмету и возможностей его интеллекта хватает на то, чтобы учиться здесь играючи, добыл и впитал в себя всю нужную информацию. И тогда решил, что от скуки скоро попросту сойдёт с ума. Свою первую жертву он выбирал тщательно, продумывал каждую мелочь. Старался, чтобы накануне от предчувствия будущих событий голос не срывался на визгливые нотки, а руки перестали так трястись. И, всё могло окончиться вполне успешно, если бы не вмешался Его Величество Случай. И вот теперь Женя сидел в самой настоящей тюремной камере, в следственном изоляторе, и его руки были скованы. Обращались с ним вежливо, да и за решёткой он уже бывал не раз. Однажды даже заночевал в "обезьяннике" и успел там крепко испугаться, когда за расквашенную физиономию отпрыска какой-то влиятельный чел пообещал выбить из генеральского сына ту самую "дурь" собственноручно и притом больно. Правда, впоследствии выяснилось, что оскорблённая сторона попросту не была в курсе о родстве младшего Осмысловского со старшим. А когда об этом узнала, то поспешила замять дело и больше под ногами не путаться. Однако на сей раз всё было серьёзнее. Он был не в служебном кабинете, а в тёмной мрачной камере с голыми стенами. И за столом напротив сидел человек, один бесстрастный взгляд которого пустил по позвонкам неприятный ползучий холодок. Этих личностей — хищников, что бродили по коридорам прокуратуры и СК, — Женя уже повидал достаточно и относился к ним как к своим хмурым "нянькам" — олицетворению длинных рук отца. К тем, что как опекуны приходили забирать его из вот таких мест, улаживали проблемы и напутствовали больше не грешить. А иные и заискивали, полагая, что спасённый "озорник" при случае замолвит за них словечко. Но... только не сегодня. Его собеседник был уверен в себе, спокоен. Даже ироничен, что ещё хуже. Он не представлялся, но Женя сразу же отбросил в сторону предположение, что его визави — мелкая сошка и не трепещет перед его фамилией исключительно по причине невежества. Ещё в начале их разговора подозреваемый в покушении на жизнь одного удачливого парнишки внезапно осознал, что дрожал он сам. Этого пришельца прежде ещё видеть не доводилось. Не говорил о нём и отец. Откуда он вообще взялся? Конечно, Женя повёл себя так, как прежде и делал в подобных учреждениях. Грозное имя его предка позволяло сохранять вежливую наглость и убеждённость в собственной невиновности. Эта комбинация, наравне с нахальной ухмылкой, обычно выручала в ожидании очередной амнистии. Противная сторона быстро понимала, что за спиной "шалуна" стоят серьёзные люди. Однако такая тактика как будто лишь позабавила оппонента. Осмысловский-младший почувствовал, что медленно, но неудержимо начинает закипать. Хорошо отработанный план защиты пришлось срочно менять. — У вас на меня ничего нет, — заявил он, стараясь при этом сохранить тот же бесшабашный вид и не отводить глаз. Как у волков в начале поединка. Дуэль двух клыкастых претендентов, остальные замыкают кольцо и отрезают любой путь к отступлению. Первый раунд — кто кого переглядит. Второй — кто спасует в драке и не сможет удержаться на ногах. И третий — когда на того, кто упал на снег, бросится вся стая... В грядущем сражении он был слабее и хорошо это понимал. Думал о своём перевязанном плече. И о том, что у них на него "было"... — Кровь есть, — спокойно возразил оппонент. — На гвоздике. Догадываешься, чья? Заявление пострадавшего есть. Женя сглотнул. Чёрт. — Поодиночке эти два обстоятельства ничего не стоят, — говорил незнакомец. — Зато вместе как якорь могут утянуть на дно. Даже генеральского сына. Он молчал, теперь уже от досады и страха. Слушал доводы не в свою пользу, которые этот человек степенно и по пунктам ему излагал, как Шерлок Холмс в конце каждого своего дела. Отстранённо думал о том, сколько прошло времени за этими стенами? И начинал как ребёнок в детском садике опасаться, что нынче вечером за ним никто не придёт. — Ровные зубы у тебя, — насмешливо заметил его недоброжелатель. — Красивые. Всё, можешь закрывать витрину. Улыбка хороша в меру. А то сразу возникает мысль проверить твою психическую адекватность, — он покачал головой. — Не советую. Процесс долгий и унизительный. Тебе не понравится. И всё в таком же духе. Погасив улыбку, Женя рассматривал своего обвинителя с заинтересованностью чемпиона, которому неожиданно бросили вызов. Дорогой костюм, галстук. Взгляд цепкий и внимательный, выжидающий, — того и гляди, вцепится. Уверенность без пустых бравад. "Тёрки" у них, что ли, с генерал-полковником? Вот почему протекция последнего этому — до лампочки? Захочет — утопит раньше. А может быть, незнакомец решил попробовать шантаж? С его стороны то, наверное, было самоубийством, но пока папа не подключил свои каналы, это могло сильно подпортить жизнь. "Ты же никого не убил" — всё ещё гудел в ушах довольный бас отца. Нет. Но ведь попытался... Наконец, закончив излагать факты и свои мысли по поводу его "шалости", человек неожиданно умолк. Не стал переводить разговор на тему грядущих перспектив, которыми коллеги привыкли пугать тех, кто оступился с праведного пути. Взял выразительную паузу, позволяя обвиняемому худо-бедно собрать свои разрозненные мысли в кучку. А потом — встал из-за стола и двинулся по маленькому периметру камеры. — Вон те бумажные листки у тебя под носом и ручка — знаешь для чего? Женя насупился. — Студенту на третьем курсе академии грех не знать о таких вещах, — продолжал незнакомец. — Чистосердечным угрожаете? — вырвалось у Жени. Человек остановился, чуть приподнял бровь. — Не угрожаю, а советую. И, не "чистосердечным", а "деятельным раскаянием", — поправил он, вновь пускаясь в путь тем же маршрутом. — Как то: "лицо, впервые совершившее преступление небольшой или средней тяжести, может быть освобождено от уголовной ответственности, если после совершения преступления добровольно явилось с повинной, способствовало раскрытию преступления, возместило причинённый ущерб либо иным способом загладило свою вину, и, вследствие деятельного раскаяния, перестало быть общественно опасным". Закончив эту длинную цитату из учебника, обвинитель вновь остановился и смерил ответчика прохладным взглядом. Тот вздрогнул. О чем он ещё точно не думал, когда вообще решался "причинить кому-то ущерб", так это о возможности вот такого поворота дела. Что ему придётся сидеть здесь дольше пяти часов и думать, что на этот раз всё было совсем нехорошо. И что его репутация, которую отец старательно полировал и очищал каждый раз, нынче могла пострадать. Как в результате "деятельного раскаяния", так и в более противном случае. Не хотелось думать о том, что из этой ситуации выхода было только два, даже после вмешательства отца. А между тем, наверное, так всё и было. Женя вспыхнул, уставился на эти самые листки, подсунутые ему прямо под нос. Сжал кулаки. — Да, в первый раз всегда трудно, — подытожил незнакомец. — Особенно трудно говорить правду. Но можно научиться. Я подам тебе пример. И тогда, после небольшой паузы, младший Осмысловский вообще не поверил в то, что услышал. — Ты — мой сын. Он оторопело выпучил глаза. Медленно-медленно поднял голову. Нервно засмеялся: — Чё? Конечно, в первые секунды он решил, что собеседник поехал мозгами, чокнулся, свихнулся, ошибся, обознался, в конце-концов! Однако в воцарившейся тишине, глядя на незнакомца, что за эти крупицы времени не растерял и доли своего хладнокровия и невозмутимости, генеральский сын всё больше начинал сомневаться. — Рот закрой, — наконец беззлобно посоветовал этот псих. — А то челюсть отвалится. В глубине души от его слов всколыхнулись все те чувства, которые испытывал неизлечимо больной человек согласно модели Кюблера-Росса. Только накатили они одной громадной волной, как-то одновременно, не позволяя выразить ни одно из них. После штыком пронзила обида, направленная уже на всех окружающих лжецов. На этого ехидного человека, которого он, в тот самый миг, научился бояться как огня. На родителей, которые обманывали его всю жизнь в случае, если этот псих действительно говорил правду. А ещё был страх, даже ужас потери своей, как шутил старший Осмысловский, "депутатской неприкосновенности". Шаг, к которому он был совсем не готов. — Ну, что скажешь? — подбодрил собеседник. — Пошёл ты, — прошипел Женя. — Откуда ты взялся... такой? Странный человек усмехнулся: — Я всегда был. Просто повода поговорить до сих пор как-то не представилось. Блин. Ну, и что со всем этим было делать? Только негромко похлопать в ладоши. — Браво! Вот так штука. Прямо "Звёздные войны". "Мыльная опера"! Наверное, нас, детей, в роддоме подменили? — ехидно предположил Женя. — Не знал, что ты — фанат, таким кино увлекаешься, — холодно отпарировал незнакомец. — Впрочем, в жизни и не такое случается. Женя фыркнул. — Нет, всё было намного прозаичнее. Из роддома тебя забирал я. Сказать, в каком одеяле? Женя помотал головой. Чёрт. Вот чёрт... — В синеньком таком. В цветочек. Смешной был. Мама твоя всё умилялась. Хотела, чтобы у тебя глаза такими и остались. Небесными. Чем больше он слушал эту ядовитую исповедь, тем сильней ощущал, как под ним качался стул. На самом деле, это качалась ветка, на которой он так комфортабельно разместился, на ладони у... получается, отчима? Почему мама никогда ничего об этом не говорила? Почему для неё всегда был только один человек, один мужчина — генерал-полковник? А об этой личности никто, ничего и никогда не говорил? Почему Осмысловский всегда вёл себя так, будто никогда не усомнился бы в своем отцовстве и лёг бы за отпрыска костьми? Почему, почему, почему?! Руки сжались в кулаки уже по другому поводу, и услышанное позволяло впредь не церемониться. "Небесные" глаза вспыхнули. — Раз ты — мой родной отец, чего только сейчас объявился? Тот картинно оглянулся по сторонам: — А разве сейчас кто-то ещё может тебя вытащить из этого дерьма? Я в этом сомневаюсь. И пока родной сын пытался перевести дух, продолжил уже с отцовской строгостью. И, прямотой, которой тот никогда не слышал от генерала-полковника: — Ты вообще подумай, чем это тебе грозит. Надеешься, что Осмысловский, как обычно, дистанционно отмажет? Пока спохватится, ты уже сядешь, будь покоен. Может, и выйдешь потом, только его доброе дворянское имя ты загадишь. У него самого клыки в крови; а ты думал, чего он их прячет? Женя вздрогнул. А собеседник, подавшись вперёд, озвучивал его собственные мысли. — Но об этом знают лишь немногие. Для остальных он — Агнец Божий, кормилец, и семья у него — выше подозрений. "Мокруха" для старика — дело принципиальное. Ты бы изучил матчасть, прежде чем свои коготки выпускать. Чёрт, а ведь он прав! Не говоря уже о том, что генерал-полковник, в дань своему высокому происхождению, был весьма консервативных взглядов. Весьма. И вряд ли отнёсся бы с пониманием к тому, что его якобы родной сын предложил жертве "поэкспериментировать" в качестве повода для встречи. Да и "жертва" была какой? Вот же проклятие! Наверное, будет лучше, если отставной генерал ни о чём никогда не узнает. Очнувшись от своих мыслей, Женя услышал уже окончание реплики. По ходу, то, что его не слушали, нового "батю" не парило. — И вообще ты дурак или прикидываешься? Задержанный вздрогнул. А новоявленный родственник, высказав всё это с невозмутимостью каменной статуи или автоответчика, вернулся за стол. Вздохнул. Пробормотал: — Главный недостаток отцов, — хотят, чтобы дети ими гордились. Вздрогнув в очередной раз, Женя поднял на него взгляд, задумавшись о том, что могли означать эти слова и эта беседа? Скорее всего, незнакомец, что до сих пор не потрудился представиться, был прав. О промашке генерал-полковник либо ещё не в курсе, либо решил отказать в помощи неродному отпрыску. И в принципе всё с ним было ясно. Пара фраз оппонента уже предоставила недостающие ответы на вопросы. Куда любопытнее было другое. Кажется, лишившись одной участливой руки, он приобретал другую? Новая стратегия сложилась в тот же миг, осталось только её запустить. И если предположения окажутся верными, после на досуге — поразмыслить над новой информацией. Придумать, как откровенно поговорить с матерью, к счастью, кажется, родной? И то как ему теперь было жить... на две семьи? — Ну, ок, — проворчал Женя. — Не ругайте, дяденька. Отмажьте, раз вам так родственные чувства дороги. Такой пробный шар произвёл новую паузу, которая опять убила ещё несколько сотен маленьких и очень нервных клеток. — Отмажу, не сомневайся, — ответил тот и довольно прищурил глаза. — Беседа со свидетелем уже состоялась, заявление он забрал. Домик тот снесут, — и вообще следов не останется. — Круто... Свидетеля бы ещё грохнуть, — мечтательно протянул Женя. Блудный отец сдвинул брови: — Ты что, меня не понял? Или слышишь плохо? — Ну ладно, ладно, — торопливо пробормотал он. — Понял... — Мам-ма-а! Женя вдруг сообразил, что прошло много времени. Что, плавая в каком-то тумане, он совершенно выпал из реальности, забыл, что годовалому ребёнку уже давно пора было спать. Витюша свернулся прямо на ковре как щенок. Но теперь — проснулся; сидел, таращился куда-то в пустоту. И плакал — уже не как младенец, а связно, как маленький человек. Вздыхал и вновь повторял дорогое имя, которое он хорошо знал. А её опять не было дома... — Ну тихо, тихо, — он протянул руки и прижал ребёнка к себе. Бросив взгляд на наручные часы, вскочил на ноги. — Мам-ма-а! — надрывался малыш и протягивал ручки к тёмному окну. "Помоги мне! Я совсем одна..." Женя стиснул зубы. Она говорила то же самое, когда плакала, рыдала у него на плече, в его объятиях. Когда перестала думать, что именно, говорила, и из её уст как из родника бурным потоком полилась чистая правда, горькая, как её слезы — что теперь она осталась одна. А он поклялся убедить её в обратном. И, уже наутро сделал ей предложение. — Я тебя защищу, — пообещал Женя. Он прижал к себе всхлипывающее тёплое тельце — последнюю частичку, всё, что у него осталось. Чмокнул в макушку. Всмотрелся в оловянный сплав его собственных небесных глаз и бездонных маслиновых пропастей женщины, которую он всё ещё любил. Добавил: — И маму. И всё у нас будет хорошо. Я тебе обещаю. 1) *Спасибо. Я — Майкл. Майкл Хофман.