***
Не ведая жалость к себе, он взобрался по этим ступеням. Ровное дыхание при этом сохранить не смог. И сейчас, в попытке хоть чуть-чуть набраться сил, стоял на лестничной площадке и с экрана слушал приговор Такхизис. Страшно… Рейстлин никогда бы не подумал, что боится высоты. Наоборот, он выбрал эту высоту и к ней стремился. А теперь же с нее смотрит вниз, на свой мир, сквозь клочья дымных облаков, которые до слез режут глаза. Ему больно видеть этот мир таким. Пустым, разрушенным, холодным. И больно понимать, что это его мир. Он — Властелин в пустых хоромах Бездны. Ему до дрожи было страшно. Ведь если он упадет, то ему не помогут подняться. Он останется навечно лежать тут, убаюканный усталостью и кашлем. Как за последнюю поддержку, он держался за перила и продолжал молча слушать Такхизис. Вокруг него качалась темнота. Будь тут Карамон, большой и сильный, ему было бы полегче. Брат взял бы его за руку, свел по ступенькам вниз и помог бы создать новый мир, который будет несомненно лучше, чем мир этот. Но он был один, в этой мертвой пустыне, пронзенный, как мечом, холодным голосом Такхизис. И спускаться вниз, по лестнице, на каблуках, ему тоже пришлось одному. Ступени были мягкими. Казалось, что в них можно провалиться. Но вера в себя помогала ему, и он, небыстрым шагом, смог спуститься. Не поздно! Эта мысль пока давала силы не упасть. И Рейстлин, поднимая руки к небу, так отчаянно за эту мысль держался. Он обязательно построит новый мир. И зажжет новые звезды на новом небе. Вокруг него сгустились тени, а сил постепенно становилось меньше. Взять верную ноту пока еще было не поздно, но все неверные так остро резались внутри. Дыхание сбивалось, во рту было сухо. Ему так хотелось пить и плакать. Темнота, прорезанная иглами лучей, кружилась у него перед глазами. Среди высоких лестниц и величественных сводов он ощущал себя маленьким и одиноким. Ему хотелось спрятаться, поспать и отдохнуть. Свернуться калачиком на краю Бездны. Но было так страшно заснуть одному, в пустоте. Еще не поздно! В эту мысль он вложил всего себя. Не поздно! Он исправит все ошибки. Обязательно исправит. Рейстлин всей душой старался в это верить, вот только вера сейчас оказалась сильнее него самого. Боги тоже устают. И он устал. Эта усталость нашла его, в нем приютилась, а он ничего не мог с этим поделать. Все чаще закрывал глаза, глотая душный воздух. Сил не хватало даже, чтобы кашлять. Пряди спутанных волос были тяжелыми, и когда он, зажигаясь последней надеждой, смотрел вверх, откидывая голову назад, волосы, тянули его с силой вниз. А голова от этого кружилась все сильнее. Было поздно. Новых сил ему никто не даст. Оставалось только, прислонившись к лестнице, самому допеть свой приговор. Сквозь едкий дым к нему тянули руки тени. Они словно ждали момент своего торжества. Ждали, когда юный Бог наконец перестанет бороться, чтобы проводить его в холодный сон. Теперь Рейстлин обреченно ждал того же. Слишком больно и трудно сейчас было жить. «Поздно!» — с отчаянием прошептал он. Запрокинул голову назад, а после резко наклонил ее вперед, рисуя волосами в воздухе какую-то фигуру. От этого жеста в глазах потемнело. Он упал и сомкнул свои черные веки, а темнота над ним — свои.***
Когда над Рейслином зажгли прожектор, тени-демоны искоса переглянулись. Никто не мог понять, что именно задумал этот Бог. Секунды тянулись мучительно медленно. Один из демонов поймал взгляд своего товарища, который, словно замершая в танце статуя, стоял почти к нему вплотную. Они оба обменялись взглядами в поиске сочувствия друг у друга. Стоять в неудобной позе вокруг мага и смотреть ему в макушку, считая от скуки заколки в его волосах, было очень неудобно. А свет, который зачем-то включили над ним, мешал подойти к нему и дать понять, что все порядком затянулось. Приходилось лишь стоять и ждать. У Богов, наверное, другое ощущение времени. — Блин! Да съешьте вы его уже! — крикнул кто-то из зала. — Домой очень хочется! В тишине послышались смешки. Все на сцене, кроме Рейстлина, на несколько секунд приободрились. Но потом атмосфера опять стала странной. Сама тишина, казалось, затаилась в ожидании чего-то. Прошло еще примерно несколько минут. — Слушай, а с ним все вообще в порядке? — спросил демон у товарища, не в силах больше ждать. Они уже слишком долго стояли вплотную, ощущая неприятный запах друг от друга. Его товарищ на мгновение задумался: — Не знаю. Но спокойный он какой-то… непохоже вроде на него, — в его голосе звучала чуть заметная тревога. — Посмотришь, может? Демон, тот, который начал разговор, кивнул и сделал несколько шагов вперед. Его встретило завороженное молчание. Все с интересом ждали продолжения. Он осторожно зашел в круг, который высвечивал белый прожектор, присел на корточки, нагнувшись над лежавшим магом, и легонько потрепал его по голове. — Эй… Рейстлин не ответил. Тишина, висевшая вокруг, вдруг стала страшной. — Эй, проснись. Тот не ответил во второй раз, в третий. Демон осторожно повернул его к себе. Он был совершенно сказочным. В свете белого прожектора казалась, будто сделали его из хрупкого фарфора. Его правильное, слишком бледное лицо не выражало никаких эмоций. Плотно сомкнутые черные веки скрывали его боль от посторонних глаз. Копна волос густыми смерзшимися прядями спадала на готично-черную одежду. От него, в отличие от демонов, вообще ничем не пахло. Он выглядел замерзшим и застывшим. Только дрожь и чуть заметное дыхание выдавали в нем хоть что-то настоящее. Демон жестом подозвал своего друга и взглядом попросил других остаться на своих местах, в тех позах, в которых они уже долго стояли почти без движения. Тот быстро подошел и нервно прошептал: — Ну что с ним? — Откуда мне-то знать? Я, как и Карамон, в его магии не разбираюсь, — раздраженно ответил демон. — И в его божественном самочувствии, кстати, тоже, — он поймал недоуменный взгляд товарища и выдохнул. — Ладно. Надо его как-то отнести отсюда. Он аккуратно поднял Рейстлина, одной рукой придерживая мага под колени, а другой, с осторожностью, под руки, ладонью ощущая нервное биение его сердца и чувствуя то, как дрожит чужой дрожью. Маг уткнулся демону в плечо и тихо всхлипнул. Тот скривил лицо. Все эти ощущения были неудобными и неприятными, причем больше не физически, а именно морально. Словно Рейстлин вдруг доверил ему свой, довольно личный мир, и он сейчас не знал, что с этим миром делать дальше. — Он… плачет? — со смущенным удивлением спросил друг. И, получив кивок в ответ, слегка похлопал Рейстлина по голове. — Все хорошо… — затем задумчиво добавил: — На переутомление похоже… нервное. Ты микрофон отключить ему можешь? Пусть поплачет. Так ему быстрее станет легче. — Да, конечно, — съязвил демон. — Одной рукой держи, а другой — выключай? — Я сам попробую. Ты, главное, держи. Только надо отойти отсюда. Они, не удостоив взглядом остальных, молча прошли мимо них, в темноту. Их обволокла густая синева с легкой дымкой белизны. Демон крепко держал Рейстлина, стараясь не дышать ему в затылок и не имея ни малейшего понятия о том, что делать с этой ситуацией дальше. Неопределенность раздражала. Его друг сочувственно спросил: — Не тяжело? — Нет, этот — не тяжелый. Хуже было бы, если… Ладно, отключай давай уже быстрее. Держать его было довольно легко, но ощущать чужую боль в своих руках, окутанных легким дрожащим теплом, было очень неуютно, неудобно, как и испытывать растерянность, которая до этого момента демону была несвойственна. — Я не могу быстрее, — отозвался друг. Он окинул взглядом Рейстлина. Все эту часть микрофона крепили на пояс. Но маг Маджере был не всеми. Найти черный передатчик на черной одежде, под копной лохматых прядей, причем в темноте, окутанной еще не до конца ушедшим дымом, было несколько непросто. — Я не знаю, где он его спрятал. В ответ на это демон лишь вздохнул и усмехнулся. Да, микрофон был для него таким же важным артефактом, как и посох. И в этой маленькой черной коробочке его магии было не меньше, чем в белом сияющем шаре. Поэтому неудивительно, что он решил ее спрятать подальше. А то, не дай Рейстлин, кто-нибудь сломает. Вот только свою тихую истерику он почему-то не предусмотрел. Когда друг подошел к нему почти вплотную и осторожно приподнял волосы Рейстлина, пытаясь отыскать под ними провод, демон тяжело вздохнул и попытался отвернуться. Если бы он не держал сейчас мага, то непременно бы закрыл лицо ладонью. От слез Рейстлина, который тихо всхлипывал ему в плечо и, наверное, искренне желал, чтобы его оставили в покое, часть кофты становилась неприятно мокрой. Демону казалось, что он сам сейчас заплачет. — Сними просто с него эту штуку! И все! — сказал он. И пожалел, что эта гениальная идея не пришла ему в голову несколько раньше. Его друг, склонив над магом свою голову, отклеил пластырь, коим был прикреплен микрофон, а потом, придерживая волосы одной рукой, смог открепить его и сзади, так, чтобы он болтался у того на шее, словно бусы. Затем спросил у Рейстлина: — Все хорошо? Тот устало и слабо кивнул. Казалось, после этого он успокоился.***
Когда все вышли вперед и встроились в линию, Карамона, кроме состояния его брата, не волновало ничего вообще. Он был даже против, чтобы Рейстлин выходил, но брат решил, что будет лучше по-другому, и сейчас, на первый взгляд спокойно, стоял рядом с ним, накинув капюшон, который притенял его усталый взгляд. Но Карамон, держа его одной рукой, все же чувствовал оставшееся в нем бессилие и всей душой желал, чтобы эти минуты прошли побыстрее. Его брату нужно отдохнуть и успокоиться, а не стоять и собирать букеты. Впрочем, Карамону приходилось делать это за него. C совершенно невеселым выражением лица, он, не отпуская брата, молча собирал цветы. И также молча клал их рядом, чтобы подарить их брату позже. Рейстлин тоже ничего не говорил, но и не плакал. Казалось, в плаще ему было немного уютнее и чуть теплее. Он постоянно в него кутался, как будто в черных складках ткани так отчаянно пытался отыскать тепло и спрятаться от вездесущих взглядов. А магический посох давал ему силы держаться. Вдруг Карамон заметил девушку, которая трясла букетом, и делала она это весьма упрямо, в попытке, видимо, привлечь внимание его брата. Чтобы взять ее букет, которым та махала все сильнее и сильнее, Карамону пришлось отпустить руку Рейстлина. Он надеялся, за эти несколько секунд с ним ничего плохого не произойдет. — Ему? — спросил он улыбавшуюся девушку и, получив кивок в ответ, хотел положить букет к другим цветам, но, на секунду поймав ее взгляд, понял то, что не имеет права это сделать. Казалось, отдать цветы именно Рейстлину — было ее личным смыслом жизни. Тогда Карамон протянул букет брату. Возможно, это его хоть чуть-чуть приободрит. Но, вероятно, держать посох и букет одновременно было для него сейчас довольно сложным испытанием. Он едва заметно улыбнулся, но на фоне его белого бессилия слабая улыбка быстро потерялась, и он выронил букет. Увлекая за собой подругу, девушка, отчаянно вздохнув, произнесла: — Пошли отсюда! И Карамон, снова взяв брата за руку, тихо сказал ему те же слова. Дождавшись, когда в зале станет пусто и просторно, Карамон помог Рейстлину сесть в первый ряд, а потом и сам сел рядом с ним. Брат мало разговаривал, пытался беречь силы. Но внешне он выглядел очень спокойно. Если бы не яркий нервный блеск в полузаплаканных глазах, которые он часто прикрывал, и дрожь, в которую его еще бросало, такому спокойствию можно бы было поверить. Как казалось Карамону, Рейстлину нужно немного побыть одному. Ведь за такой конец ему сейчас и так достаточно неловко: эту ошибку, увы, уже поздно исправить, и новую попытку ему, разумеется, никто не даст. Карамон не хотел, чтобы их беспокоили, и сам собирался ненадолго отойти, когда убедится, что все в относительном порядке. Но пока он должен помочь брату. Он протянул ему воду, а также блестящую пачку таблеток, которую нашел в своей аптечке. У храброго прославленного воина было в запасе достаточно много лекарств. Но он надеялся, простой успокоительной таблетки в этой ситуации будет достаточно. Рейстлин с сомнением глянул на брата. Но Карамон кивнул и произнес: — Тебе станет получше. Брат взял таблетку и прикрыл глаза, отпивая из бутылки половину всей воды. И, несмотря на то, что Карамон уже давал ему сегодня пить, он, кажется, был рад тому простому факту, что таблетки можно запивать водой. Хотя где-то в глубине души, конечно, хотел кофе. В этом Карамон почти не сомневался и надеялся на то, что Рейстлин не попросит принести ему двойной эспрессо. Нет, в этой просьбе Карамон ему, конечно же, откажет. Но брат может ведь и посохом своим пристукнуть… Впрочем, если у него на это хватит сил, то Карамон будет рад: значит Рейстлину стало получше. — Несколько минут, и все подействует, — сказал он, тихо и заботливо. — Если тебе будет лучше побыть одному… — Нет, — перебил его Рейстлин. — Я так не хочу быть один. Мне очень холодно, — последние слова он прошептал с особой болью, часть которой, сидя рядом, забирал у него брат. Карамон забеспокоился. Честно говоря, другой ответ его сейчас устроил бы гораздо больше. — Холодно? — с тревогой спросил он, повнимательней вглянулся в лицо брата и отметил достаточно странный момент. Если всех других выдавала внезапная бледность, то Рейстлина она наоборот довольно тщательно скрывала. Он всегда был бледным. Просто посмотрев ему в лицо, нельзя было сказать наверняка, когда ему и правда плохо, а когда — обычно. Карамон погладил Рейстлина по голове, пытаясь заодно потрогать ему лоб. Он повторил это действие несколько раз, а потом вдруг озадаченно нахмурился. Брата иногда еще бросало в дрожь, и тогда он чуть сильнее прятался от холода в свой плащ. Что-то невнятное было в его состоянии… — Может, у тебя температура… Карамон так и не смог понять это наверняка, а Рейстлин лишь пожал плечами. Он постепенно становился более расслабленным. Казалось, скоро, наконец, он сможет отдохнуть. Если у него, конечно, все же нет температуры. А это нужно было выяснить. Встав, Карамон осторожно приблизился к брату, вытащил заколки из своих волос и подобрал ими те пряди брата, которые за это время разлохматились и вылезли из аккуратно собранной копны. Теперь эти волосы не падали ему в лицо. Но прическа все равно была такой тяжелой, что брат хоть и держал голову ровно, но делал это почти из последних сил. — Что ты делаешь? — устало спросил Рейстлин. Ему, наверное, хотелось, чтобы его перестали уже мучить. Но, к сожалению, это была та необходимость, без которой вряд ли можно было обойтись. — Пытаюсь понять, нет ли у тебя температуры, — ответил Карамон. Он вновь осторожно провел по его волосам и губами тронул его лоб, едва-едва теплый. Все оказалось не так страшно, как он думал. — И как? Нет? — с надеждой спросил Рейстлин. — Вроде нет… или почти нет. Ладно, отдыхай, — ответил Карамон, присаживаясь снова рядом. По-хорошему, конечно, нужно было бы проверить до конца, но он краем сердца чувствовал, что испытаний на сегодня хватит. Будет лучше, если Рейстлин просто отдохнет. Его покой сейчас важнее, чем знание того, что с ним все точно хорошо. Карамон не стал его домучивать и оставил в себе небольшую тревогу, а Рейстлин, кажется, расслабился и успокоился — таблетка постепенно помогала. Но до того, как он закрыл глаза и упал головой на плечо Карамону, подложив себе волосы, словно подушку, в его усталом взгляде промелькнула благодарность. Прошло немало времени, но они все еще сидели в пустом зале. Вместе. Храбрый воин трепетно оберегал покой юного Бога, который тихонько уснул у него на плече. Он, убаюканный успокоительный таблеткой, спал хорошо и, кажется, вообще не видел снов. Наконец-то его ничего не тревожило. Лишь иногда Карамон ощущал на себе его легкую, еле заметную дрожь. Тогда он откладывал свой телефон, на котором читал фанфики с «Фикбука» о себе, осторожно касался ладонью его головы, говорил: — Тише-тише. Я рядом… И все проходило. Сидеть так долго в одной позе Карамону, конечно же, было не очень удобно. Иногда ему казалось, что его плечо укрыто жарким и тяжелым пледом, который сшили из запутанных колючих нитей. В какие-то моменты это ощущение было слишком неприятным. Хотелось взять и отстричь ему волосы к черту! Но брату с ними было мягко и тепло. И Карамон мирился с этим неудобством. Он терпеливо ждал, пока брат наконец-то сможет выспаться. Читал фанфики, раскладывал пасьянсы. Иногда ругался — мысленно, конечно — а затем снова нырял в телефон. Рейстлину было сейчас так спокойно, а ему — почти спокойно за него. Темнота в пустом зале настолько уютной еще никогда не была.