Лицо Республики

      Раньше Джин чаще заглядывала в этот бар. Он удивительным образом располагал к себе людей, и охотно предоставлял приют тем, кому некуда спешить, кто истосковался по тишине, кто не желал быть узнанным, словно пойманный с поличным вор.       Здесь любили назначать свидания, находя обстановку интимной. Правда, молодёжь предпочитала более шумные места и редко сюда захаживала. Наверное, поэтому немолодой бармен сразу приметил кареглазую девушку с короткой, невпопад уложенной стрижкой. И не потому, что её лицо одно время мелькало везде, где только заходила речь о жертвах войны. Сюда куда чаще приходили насладиться тишиной старики — вспомнить молодость за уютной беседой.       Гости доверяли бармену множество историй и историй-небылиц. С ним можно было говорить о чём угодно, и в этом никто не сомневался. У него словно на лице было написано: «Не разболтает, а разболтает — никто не поверит». Бармен умел поддержать, открыто улыбался и смотрел из-под очков зелёными глазами, как бы гости не скучали.       Джин нравилось садиться прямо к нему за стойку. Бармен, по доброте душевной, угощал её джоганским бренди и нарочно пытался разговорить. Она не отдавала отчета, о чём рассказывала ему во хмелю. Знала, что бармен половину забудет, и это радовало. Рассказывать Джин могла жуткие вещи, даже не предполагая, насколько они вгрызались мужчине в сердце, обещая никогда не выветриться вместе с алкоголем.       Бармен пытался убедить себя: Джин шутит. Но Джин не шутила. Игры в любовь, лёгкий наркотик, опыт тюрем — это всё было о ней. Крифф, она даже родилась в тюрьме, и с малолетства усвоила, что нужна в этом мире только себе.       Джин всегда задавала один и тот же вопрос. Он не касался жизненно важных советов — ей уже поздно советовать. Он касался мужчины, который тоже бывал именно в этом баре, даже садился на то же место, что и она, только заказывал кореллианский виски.       Офицерская выправка, волосы цвета тёмного пепла, пьянящие голубые глаза. Близкий друг их семьи — Джин сглотнула эту фразу как горький яд. Врагу она не пожелала бы такого друга.       Джин знала, от чего сердце Орсона Кренника захлебывается в крови. Джин не умела терпеть такую боль. Джин хотела научиться улыбаться как он, будто ничего не произошло, смеяться, так же ядовито и непобедимо, смотреть в его глаза и не разбиваться об их непроходимый искристый лёд. Орсон знал, что она о нём спрашивает, выслеживает, словно пытаясь свести с ума немым вопросом о совести. Орсон в курсе, что она молчит о том, что знает его настоящее имя. Хотя нет, он точно в насмешку оставил его прежним, сменив лишь фамилию. Орсон знал даже причину её молчания: их война принадлежит только им двоим.       Джин хрипло рассмеялась, когда бармен назвал её красивой. И у неё действительно было лицо ребёнка с глазами-звездочками. Джин прошибло словно током от слова «звёздочка». Один отец называл её так. Но отец её предал, а затем и вовсе сгинул на Иду.       Только это уже не важно. Уже нет.       В последнее время Джин стала много сутулиться. Она называла это защитной реакцией, когда хочется спрятаться, свить вокруг себя кокон, чтобы тебя перестали замечать, касаться. А ещё лучше, если помимо внутреннего кокона, у тебя есть ещё и внешний, покрепче. Об этом она почти случайно подслушала из разговора отца с Кренником. Кренник тоже часто сутулился.       Принимаясь за бокальчик тарала, Джин чувствовала, как глаза наливаются кровью и где-то внутри себя радовалась, что Орсона Кренника в баре сегодня нет. Она удовлетворялась одной лишь мыслью о том, как заберет у бармена ножик, как первым делом выколет им «другу семьи», глаза, которым так и не научилась сопротивляться. Затем всадит нож ему в грудь. Снова. Снова. Снова. Снова.       Джин знала, это не вернёт ей детство и мать с отцом. Но за подобное блаженство она готова была заплатить любую цену — видеть смерть этой сволочи.       А потом алкоголь уходил. Разум притуплял эмоции. Но они никогда не остынут: что у пьяного на языке, то у трезвого на уме. Их было огромное множество, все были тяжелыми, и все были рождены от самой главной: имела она когда-либо то, что зовётся счастьем, или нет, Джин Эрсо оставалась безбожно одинокой.