Вневременное

Осыпались листья над Вашей могилой, И пахнет зимой. Послушайте, мертвый, послушайте, милый: Вы всe-таки мой. Ирен молча стоит у могилы. Узкие руки, облаченные в черные кожаные перчатки, держат букет темных ирисов. Она не знала, какие у него были любимые цветы, да и были ли они вообще. Он же машина. С винтиками, шестеренками, схемами и материнской платой вместо сердца. А его глаза? В их голубизне, словно проносились электрические разряды, заставляющие ее, которую все именуют не иначе, как Та Женщина, признавать поражение. И, что самое ужасное, признавать его с наслаждением. Смеетесь! - В блаженной крылатке дорожной! Луна высока. Мой - так несомненно и так непреложно, Как эта рука. А он ведь действительно смеялся над ней, над ее чувствами. Руки Ирен непроизвольно душат ирисы, судорожно обхватывая лебединые шеи цветов. Сломленная гордость маленьким, гнусным зверьком скребет сейчас где – то в районе горла. Он ведь не любит ее. Он уже никого не любит. Ирисы падают на свежий холм, и губы Адлер сжимаются в тонкую полоску.И она готова поклясться чем угодно, что и у него тогда зашкаливал пульс. Опять с узелком подойду утром рано К больничным дверям. Вы просто уехали в жаркие страны, К великим морям. И опять неверие ударяет по щекам мокрым ветром, словно давая оплеуху. Он не может быть мертвым. Кто угодно, но только не ОН. Он, с его интеллектом, хитростью, изворотливостью, холодностью и заносчивостью. Нет, он не может быть мертвым. Не может так просто уйти от нее. От разговора, что так и не состоялся. Я Вас целовала! Я Вам колдовала! Смеюсь над загробною тьмой! Я смерти не верю! Я жду Вас с вокзала - Домой. И она будет ждать. Все время. Так же вздрагивать от скрипа дверей, покрываясь томительными и сладостными мурашками в ожидании холодных и тонких пальцев, что лягут на ее плечи. Так же невольно задерживать дыхание при малейшем скрипе половиц, надеясь услышать его бархатный баритон. Выбегать на темную улицу Кенинсберга, когда в мелькании темного окна различать до боли знакомый силуэт. И каждый раз натыкаться на вежливо-недоуменный взгляд очередного безразличного ей прохожего. Пусть листья осыпались, смыты и стерты На траурных лентах слова. И, если для целого мира Вы мертвый, Я тоже мертва. Ирен так же, молча, стоит у могилы, и холодный ветер закручивает полы ее пальто вокруг тонких лодыжек. И зябко стынут руки в дорогих кожаных перчатках. И так же зябко стынет сердце, словно бы недоумевая, отчего оно все еще бьется в груди. Ирен Адлер почти сломлена. Не до конца, но все же едва еще цепляется за этот мир. Я вижу, я чувствую, - чую Вас всюду! - Что ленты от Ваших венков! - Я Вас не забыла и Вас не забуду Во веки веков! И виноват во всем этот невозможный социопат. Он сломал ее, приручил своей холодностью, и она, она (!), позволила ему сделать это. Позволила ему так же легко подобрать пароль к своему сердцу, как к телефону. К жизни, которая зависела от этого телефона. Она готова была отдаться ему без остатка, а в результате – осталась одна. И почти от отчаяния бросилась в этот странный жаркий Восток, взглядов которого совершенно не понимала, и поплатилась за это самым страшным в своей жизни моментом.Но даже тогда она думала лишь о нем. Таких обещаний я знаю бесцельность, Я знаю тщету. - Письмо в бесконечность. - Письмо в беспредельность - Письмо в пустоту. А сейчас, этот человек отделен от нее несколькими метрами мокрой промозглой земли вниз. И руки Адлер невольно тянутся к лицу, и она вытирает слезы. Какая глупость, - в последний раз она плакала из – за того, что так боялась умереть. А сейчас, она плачет из – за того, что тот, кто сохранил ей жизнь, мертв. И Ирен Адлер встает на колени. Доминантка, Та Женщина, сейчас стоит голыми коленями на земле, а ее немигающий взгляд устремлен на зеркальное надгробие с именем самого любимого из ненавидимых ею мужчин. И она тянется к нему, судорожно сдергивая перчатки с онемевших рук, отбрасывая их в сторону. Мягко касается подушечками пальцев темного гранита, и как – то отчужденно замечает свои слезы на надгробии. Дождь.