Одиночество

            Донна редко покидала свое поместье, если ее не вызывали на встречу. Ей нравилось проводить дни с куклами, которые покрывали каждый стол, полку и даже пол. Это было мягкое заверение, что с ней все в порядке, и ей не о чем беспокоиться. Она не была похожа на других, у них в кругу была другая близость, и Донна могла быть более спокойной, чем другие, но она также была далеко от них, во всех смыслах.       Она стояла на коленях у могилы, нежно двигая пальцами по платью Энджи. Ее лицо дернулось, глаза смотрели на Донну, когда она отодвинула вуаль в сторону. В деревне был еще один пасмурный день, и, хотя Донна прошла через нее, голоса деревенских жителей стихли в ее присутствии, большинство из них попятились и вернулись в свои дома, это только напомнило Донне о тех временах, когда она была молодой, и что никто не хотел быть с ней.       Жуткая, как они ее назвали.       Припадочная - это еще одно слово, которое пожилая женщина прошептала своему мужу.       Донна не доверяла никому из них, и ее почти не волновало, что с ними происходит, потому что другим лордам нужны их тела.       Однако сегодня Донна не хотела ни с кем сближаться, она не хотела мстить просто из-за своего одиночества.       Голова Энджи повернулась, слегка подергиваясь, когда она встала на место, ее рот приоткрылся: - Он здесь, он здесь.       Брови Донны нахмурились от того, что она говорила, не зная, кто это мог быть. Донна оглянулась через плечо, когда услышала треск веток и хруст старых листьев под тяжелыми ботинками.       Карл Гейзенберг стоял всего в нескольких футах от нее и с любопытством смотрел на нее. - Обычно ты сидишь взаперти, Донна.       Донна снова посмотрела на Энджи, отметив, что взгляд куклы остался на Гейзенберге. - То же справедливо и к тебе, - сказала она хриплым от недоумения голосом. Она редко говорила, и только Энджи говорила за нее, слова совпадали с мыслями самой Донны, не считая более бурного темперамента Энджи.       Ее отношения с братом были такими же, как и с другими братьями и сестрами. Она не встречалась с ними, если их не звала Матерь Миранда. Это был единственный раз, когда они провели время друг с другом. Донна уже догадывалась о мнении Гейзенберга о ней, включая остальных. Ему редко нравилось разговаривать с ними, и он никогда не пытался быть дружелюбным, кроме как пойти на компромисс на семейных встречах. Не то чтобы это имело значение, ведь Донна почти не беспокоила кого-либо из своих братьев и сестер.       Все они напомнили ей тех одноклассников, когда она была моложе. Даже если она стояла с ними рядом с матерью Мирандой, все они в некотором роде были союзниками, Донна все равно была... не от мира сего. - Все еще играешься с этой штукой? - спросил Гейзенберг, подходя к ней, но остановился в пяти футах от могилы. - Энджи, - поправила Донна, поворачиваясь к нему, - ее зовут Энджи, сколько раз я должна тебе напоминать? - Не так уж много, так как ты уже давно не болтала языком, - сказал Гейзенберг, нахмурившись, глядя на цветы, а затем снова попятился.       Все они боялись того, что могла сделать Донна. Даже снаружи, где она посадила цветы возле своего поместья, она все еще представляла угрозу. Разум уговаривал множество вещей, и даже сколько людей пытались скрыть свои темные секреты, Донне всегда удавалось сплести их воедино в красивый кусок специально для них.       Правда ранила, и Донна любила видеть их реакцию на то, что было у них на уме.       Гейзенберг был таким же. Его страх держал его подальше от нее, в том числе и от остальных, и Донна не возражала против этого. Она все еще была такой же смертоносной, как и другие, даже если она играла с куклой, даже если она была одна, она больше не была слабой. - Ты чего-то боишься? - спросила его Донна.       Гейзенберг усмехнулся, сжимая рукоять своего массивного молота. Он никогда не отставал по силе, когда держал его. У него тоже никогда не было сил. Его сила была безмерной, ему не нужны были цветы, и каждое небольшое влияние было повсюду вокруг них. - Я ничего не боюсь, дорогая, - сказал он. - Тогда почему ты здесь, разве тебе нечем заняться? - спросила она его. - А что?       Донна отвернулась, ее пальцы схватили куклу. Энджи молчала, но Донна чувствовала ее движение. - Зачем ты пришел, Карл? - Я хотел узнать, как у вас дела, что в этом плохого? - Он казался почти искренним, Донна не могла не посмеяться над его словами. - Вы мне не верите? - С трудом.       Гейзенберг пожал плечами: - Хорошо, не верьте мне. Когда-то тебе было практически противно находиться рядом, тем более… - он махнул рукой в сторону дороги, по которой пришел, и Донна подумала, что он имел в виду Альсину. Наблюдать за их отношениями было невероятно раздражающе, хотя Энджи наслаждалась их аргументами. - Чем я стала, Карл? - спросила она, делая шаг к нему. - Я все еще отвратительна? Слово было едким на ее языке, когда она вспомнила болезненные слова своих одноклассников и деревенских жителей. Она упустила то время, когда были живы ее родители, когда отец нашел ее свернувшейся калачиком в укрытиях в доме, и он затащил ее к себе на колени, пока не подарил ей Энджи. Утешения хватило на годы после их смерти. - Ты стала старше, меньше раздражаешь, - сказал Гейзенберг, взглянув на Энджи, - не считая этой... штуки в твоих руках. Обычно она говорит. Что случилось, ты перерезала ей голосовые связки?       Донна не позволила себе закатить глаза. - Это не имеет ничего общего с Энджи, и я все еще хочу знать, почему ты здесь. Если ты не хочешь вернуться в мое поместье, чтобы поговорить наедине, я уверена, что туман не лучшая компания для нас обоих.       Гейзенберг усмехнулся: - Тебе бы это понравилось, не так ли, Донна? Заставлять меня видеть галлюцинации о моем детстве. - Я уверена, что твое внутреннее дитя хочет покричать, - сказала она плавно, уголки ее губ подергивались, когда она проходила мимо него, но прежде, чем она смогла покинуть его по каким-либо причинам и мыслям, он схватил ее руку и дернул ее назад. - Не смей прикасаться! - сказала Энджи своим грубым тоном, похожим на проволоку звуком ребенка, находящегося на грани гнева. - Завались! - закричал Гейзенберг, глядя на куклу, прежде чем взглянуть на Донну. - Я хотел тебя видеть, потому что ты терпеливее других. Я бы предпочел тебя видеть, потому что я сойду с ума, не поговорив с кем-нибудь порядочным, в отличие от тех других уродов в этом месте. - Поговори с жителями деревни. - Будто они сами сгорают от желания поболтать! - усмехнулся Гейзенберг, но затем его черты лица начали противоречить друг другу, сначала был гнев, затем смущение и мягкость, которой она не видела какое-то время. - Если ты хочешь больше правды, Донна, иногда я чувствую себя одиноким, а иногда я хочу быть с тобой.       Она моргнула, ее сердце колотилось в груди. Энджи расслабилась в ее объятиях. Ее губы приоткрылись, в то время как ее разум искал что-то сказать, менее досадное и, может быть, более нежное, если слова имели для нее смысл. - Тогда ты можешь навестить меня, если хочешь, - сказала она ему. - Здесь? - Гейзенберг отпустил ее руку и прошептал извинения.       Донна улыбнулась: - Я уверена, ты не хочешь заходить в мой дом. Место там не подходит для ума, и уж тем более не твое, где за этими солнцезащитными очками должны скрываться секреты.       Гейзенберг тепло усмехнулся. - Тогда встретимся на этом месте, если одиночество станет для меня невыносимым.       Донна хотела согласиться. Каждая часть ее хотела согласиться, но все, что она сделала, это кивнула, схватив Энджи на руки, когда Гейзенберг отвернулся и пошел прочь в сторону, откуда пришел. - Он лжет, - сказала Энджи, склонив голову набок. - Он лжец. Не слушай его.             Рот Донны шевелился, но затем она прикусила нижнюю губу, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие и почти неуверенная, был ли разговор с Гейзенбергом реальным, когда она возвращалась в свое поместье.