Бег навстречу чудовищам

Моей звезде не суждено Тепла, как нам, простым и смертным; Нам – сытный дом под лампой светлой, А ей – лишь горькое вино; А ей – лишь горькая беда, Сгорать, где все бегут пожара; Один лишь мальчик скажет: «Жалко, Смотрите, падает звезда!». В полдень субботы Усопп откопал труп. Труп был совершенно безнадёжным: он затвердел до глубоких трещин, посинел с одного бока и покрылся густой бледно-зелёной плесенью - со всех. Когда Усопп вынул его из холодильника и покачал в руке, по кухне тут же разнёсся кислый запах разложения. Усопп зачем-то посмотрел на дату производства рядом со спаечным швом, хотя итак было ясно, что его надежды съесть кусок белого хлебушка были напрасны. Впрочем, он не почувствовал себя особо расстроенным. - Эт что такое, мясо? - недовольно спросил Усопп, ткнув пальцем в собственный живот. - То хотим есть, то не хотим, что за подлая диверсия? Пустые кишки что-то булькнули в ответ, но совсем слабо. Усопп со странной, полуностальгической, полузлобной тоской вспомнил пятёрку жирных, водянистых хинкалин, которые приласкали его желудок сутки назад. А с тех пор ничего больше в него не попадало. Усопп налил в стакан воды, потянулся к батальону пилюль на столе, но натолкнулся на бумажку с неровным, ярко-красным предупреждением, выведенным его собственной рукой: «ПРИНИМАТЬ ТОЛЬКО ПОСЛЕ ЕДЫ». - Я бунт, я революция, - пробормотал Усопп, закидывая в рот первую таблетку. Их было много, разной формы, они еле продвигались по горлу, будто кубики, которые ребёнок пихает в неподходящие по габаритам дырки. В какой-то момент Усопп взбесился и начал запивать пилюли прямо из чайника, сунув за щёку его тёплый носик. В пузе закворкало, раскачалось в бурной, но безрадостной рапсодии: «Этот пидор опять кормит нас водой!», - басовито солировал желудок. «Он такой пииидор», - стонал хор микромышц тонкой кишки. «До меня ещё ничего не дошло, но я уже скандализирована», - бормотала толстая кишка. Сплюнув попавшую в рот пластинку накипи, Усопп поставил чайник на плиту. Погладил себя по животу, извиняясь. И нырнул в новый день, как в тряское болото.

***

Усопп выбрал самый тернистый, долгий и дурацкий путь, но всё равно пришёл слишком рано. В последний момент он решил срезать, но получилась полная ерунда. К месту встречи он вывалился из розовых кустов по уши в колючках, с бурыми пятнами на штанах. Как будто с поля боя, в котором он проиграл, хоть и выжил. В последнее время каждая вылазка из дома превращалась для него в личный Вьетнам, но Кая попросила о встрече, а отказывать ей было... Когда Усопп выпал из кустов, то увидел, что Кая уже пришла. В бледно-зелёном шёлковом платье, бледная до синевы, она показалась ему сгустком тумана, что рассеется, стоит солнцу пробиться сквозь листву. Усопп уже откопал сегодня один труп, поэтому знал, куда надо смотреть. Вместо того, чтобы честно сказать: «Я так рад тебя видеть», он воскликнул: - Какого чёрта?! И плюхнулся рядом с ней на скамью. Кая даже не вздрогнула. - Я-то думала, что это кабанчик блуждает там, в розовых кустах, - улыбнулась она. - Усопп, ты опять выбрал слишком сложный путь. - Я действительно слышу это от тебя? - он эмоционально взмахнул руками, чтобы тут же вернуть их на колени и зашипеть: - Кая, почему ты сидишь здесь, вместо того, чтобы поспать? Нашла, блин, на что тратить своё свободное время. Кошмар какой, ты же просвечиваешь! - Прекрати, пожалуйста, Усопп. Если бы я хотела послушать нотации, то позвонила бы своему мужу, - с жёстким спокойствием в голосе ответила Кая. - Поспать, говоришь, - вздохнула она. - А жизнь мимо протекает. Нет у меня свободного времени, ни у кого нет и никогда не будет. Помнишь, - она косо взглянула на него снизу вверх, как глядит лошадь на любимого конюха, - раньше, когда я болела, ты приходил развлекать меня разными историями? Мне после них всегда становилось лучше, чем от любого сна и лекарств. Можно поузурпировать твою магию ещё немножко? - Ты что, дурёха, забыла? - Усопп улыбнулся, бледно и жалко. - Ведь моё письмо из Хогвартса попало в руки такого же чернявого и кудрявого придурка из Гватемалы, а моя магия развеялась однажды в полдень, словно лесной туман. Кая, конечно, помнила. Поэтому, промолчав, прислонилась к нему плечом. Истончившиеся, поблёкшие, они казались одним двухцветным человеком, которому отказали ноги на середине пути.

***

Напившись малинового чая, Кая расцвела. Когда принесли фалафель и чесночные булочки, она вовсе чуть не замироточила от радости. Даже не сразу смогла попасть по бобовому шарику вилкой, так распереживалась. Усопп всё это время жадно пялился в меню, чтобы, наконец, отложить его и вздохнуть: - Что-то я не хочу есть. В животе буркнуло: «Мы с тобой, гнида, ещё вечером потолкуем» и замолкло. Кая покачала головой. - Ты выглядишь очень плохо, тебе надо поесть, это я как доктор и друг говорю, - настойчиво ловя его взгляд, сказала она. - Как друг, - заговорил Усопп, медленно выливая слова сквозь губы, - ты пойдёшь со мной в парк кататься на аттракционах и кормить уток. Рассказывать, как у тебя прошла практика. Как дела у твоего мужа. Если мне будет нужен твой совет, как доктора, то я запишусь на приём. Он, правда, не хотел её обижать. Он хотел чувствовать благодарность за то, что она о нём переживает. Но не мог ни того, ни другого. В лице Каи на мгновение возникло напряжение, заострившее скулы и линию губ, в глазах мелькнуло чувство, которое могло бы обидеть Усоппа раньше, но сейчас откликнулось печальным удовлетворением. Она тут же взяла себя в руки и, чуть прикрыв веки, расправила плечи, насильно расслабила лицо, словно проведя по нему ладонью. Усопп отвернулся к окну и принялся следить взглядом за случайным ярким пятном - тёмно-красным шариком в руках мальчика. Мальчик стоял истуканом, завороженно следя за тем, как шар истерически бьётся в его кулаке на ветру. Усопп давал Кае время, чтобы вспомнить, почему она его всё ещё терпит. Он со сладким самоуничижением подумал: «Однажды она не выдержит, и я останусь совсем один», но тут же одёрнул себя. Это были гнилые мыслишки, которых Кая совсем не заслужила, потому что она действительно была его другом. И никогда бы не смогла забыть о батарее таблеток на его кухонном столе. Не смогла бы она забыть и о том, как с усилием разжимала руки, которыми Усопп пытался расцарапать себе лицо во время истерики без причины, начала и конца. «Я всегда в негативе, детка», - уже после, успокоившись и поднявшись с пола, ухмылялся Усопп своему распухшему, исполосованному отражению в большом зеркале прихожей, пока Кая собирала в комнате одежду, поднимала поваленную мебель и мусор, пытаясь занять трясущиеся руки. Он хотел успокоить её шуткой, хотел добавить: «Да что ты, в самом деле, трясёшься, как будто в первый раз видишь сумасшедшего!», но это правда был первый раз. Первый раз, когда Усопп стоял напротив большого зеркала, морщась от того, как щиплют солёные слёзы покалеченное лицо, и в этом зеркале отражался кто-то ещё. Кто-то, кто понимал, что случилась беда. Кто-то, кому, в отличие от Усоппа, было страшно. Это было бы смешно, и Усопп бы обязательно посмеялся, если бы мог отследить иронию: он был самым трусливым человеком на свете, пугался, слишком громко ширкнув страницей книги, но когда он оказался врагом себе самому - не почувствовал страха, потому что ничегошеньки не заметил. Так оно и бывает: тело втихушку отращивает опухоли, подъедает нервные корешки, а человечек ничего не видит. Иногда - взаправду, а иногда - прикладывая немалые усилия. Гениальная диверсия. Как если бы внутри Троянского коня оказался ещё один. Мальчик за окном вдруг разжал кулак, и шарик взвился в небеса, в считанные секунды растворившись в облаках. По-прежнему не двигаясь с места, он задрал голову вверх и завыл, пустив из глаз натуральные фонтанчики из слёз, как умеют делать только клоуны. Словно из воздуха рядом с ним материализовалась женщина, она нервически забегала вокруг, то лаская, то дёргая мальчика за плечи и голову, потом куда-то пропала, чтобы вновь вернуться, держа в дрожащих руках ком сладкой ваты и рожок с разноцветными шариками мороженого. Но мальчик этого даже не заметил. Так и смотрел в небо, раздирая своё горло криком. Когда Усопп отвернул лицо от окна, оказалось, что Кая тоже наблюдала за этой сценой. - Бедная мама, - вдруг сказала она. - Что же ей делать теперь с этим рёвой-коровой? - Что насчёт мальчика? - неловко улыбаясь лишь одной половиной рта, спросил Усопп. - Его тебе совсем не жалко? - Так ведь он сам отпустил шарик, - заметила Кая. - К тому же, я думаю, что в действительности ему всё равно, шарик у него в руке, или мороженое. Она махнула рукой, подзывая официанта, и улыбнулась Усоппу: - Сейчас пойдём на колесо обозрения, я уже сто лет хочу поглядеть на парк сверху. По пути к колесу они прошли мимо того мальчика и его мамы: он всё стоял на том же месте, перемазанный мороженым так неряшливо и густо, будто он его не ел, а какие-то хулиганы подошли и размазали сладкую жижу по лицу. Больше не кричал, может, потому что боялся, что так мороженое попадёт в рот, но упрямо продолжал смотреть в небо. «И шарик кроме него пожалеть тоже некому», - смутно взгрустнулось Усоппу, прежде чем он навсегда забыл эту историю.

***

После того, как Кая увидела его истерику, в настенном календаре на кухне появилась первая черепушка - 22 августа, вторник, приём у психотерапевта. Усопп не смог бы сказать, почему символом психотерапии он избрал именно улыбающийся череп. В этом не было никакого декаданса, наоборот, при взгляде на костяную ухмылку ему самому хотелось улыбаться. Ещё в раннем детстве Усопп грезил о приключениях, сокровищах и путешествиях. Часто, раскачиваясь на самодельных качелях в саду рядом с домом, Усопп представлял, как за ним приплывёт большущий корабль с чёрными парусами и увезёт в море. Конечно, сначала его возьмут на корабль всего лишь в качестве юнги, но очень скоро своей отвагой и ловкостью он покажет всем, кто по-настоящему достоин носить звание капитана и треуголку с пёрышком! Прошло двадцать лет, корабль так и не приплыл. Но Усопп всё равно отправился в путешествие - по своей больной, забитой монстрами башке. В финале этого путешествия он должен был обрести все сокровища мира, королевский плащ и залупу на воротник. 22 августа. Дни давно превратились для Усоппа в склизкий комок каши; он путает события, произошедшие вчера, с теми, что случились год назад в другом времени года и, может быть, даже не с ним. Многое забывает прежде, чем подумает или сделает. Но этот день он никогда не забудет. Даже если с ним случится болезнь Альцгеймера, лёжа на казённой кровати пансионата в памперсе, чувствуя спиной сквозь разрез в сорочке жёсткие складки матраса, утопая седой головой в ворохе пуха и собственной пересушенной перхоти, Усопп будет видеть на изнаночной стороне век этот день, покадрово расчерченный полосками киноплёнки. И больше не будет ничего. Если, конечно, он решит доживать. Это Кая сказала, что он должен обратиться к врачу. Она нашла больницу, выбрала психотерапевта, принесла в дом Усоппа календарь, обвела 22 августа чёрным кружком. Всё, что требовалось от Усоппа 21 августа - лечь пораньше. Хорошо выспаться и позавтракать, но он даже с этим не справился. Промыкавшись всю ночь в бесконечном метре узкого коридора между спальней и туалетом, в рассветный час он пририсовал кружочку на календаре кости, зубы и пустые глаза, а затем сунул голову в мусорное ведро и заблевал его желчью. При встрече Кая молча достала платок и стёрла жёлтый ошмёток с его щеки, а потом они поехали. Сначала они час тащились мимо блочных глыб и чахлых парков в душном, воняющем бензином и человеческим потом автобусе, затем пересели в полупустой трамвай. Красной стрелой он вырвался из истерически щёлкнувшей каменной пасти города и впился в море зелени. Кая высунула руку в открытое окно, чтобы ловить хлёсткие рукопожатия ветвей. Листья колюче впивались в кожу, и Кая болезненно морщилась, но не опускала руки. Зелень листвы отражалась мерцающими всполохами в её глазах. Она могла попросить мужа подвезти их - так бы вышло быстрее. Могла сделать вид, что не видела ничего - это было бы милосерднее по отношению к его гордости. Могла отправить Усоппа в больницу одного. Он бы не справился один, но она не могла об этом подумать, не могла такого предположить - ведь это он раньше был тем, кто спасал её, несмотря ни на что. Он был несокрушимым супергероем. Скребя ногтём пятнышко желчи на щеке, Усопп всё ещё верил, что она не знала, какой же он на самом деле жалкий трус и лжец. Если бы он подобное о ком-то узнал, то руки бы не подал такому человеку. Динамик трамвая хрипло выплюнул: - Остановка «Клиническая психиатрическая больница “Души отрада”, конечная». - Души отрада, в сердце песней лейся, - пропел Усопп, дурашливо тряся головой. Сдержанно улыбнувшись, Кая поднялась и протянула ему руку. Пару мгновений Усопп молча разглядывал сочащиеся зелёным соком царапины на нежных ладонях. - Тебе больно? - Терпимо. - То ли ещё будет. - Это неважно, - спокойно ответила Кая. – Я не оставлю тебя, Усопп. Поднимайся же. Надсадно гавкнув, вдруг ожил динамик и прогудел: - Уважаемые пассажиры, пойдите, пожалуйста, вон, не то я вас увезу в депо, и вы никогда оттуда не выберетесь. Кая смешно округлила глаза, а Усопп, расхохотавшись, подхватил её за локоть и с разбегу выпрыгнул в зелень улицы.

***

- Ты такой придурок! – выдохнула Кая, улыбаясь во весь рот. Её колени были густо перемазаны землёй и травяным соком, на правой босоножке отлетела пряжка, потому нога при шаге громко хлюпала в недрах кожаного носа. Усопп выглядел ещё живописнее – из волос торчали ветки, по рубашке и джинсам расплывались бурые кляксы, а когда он улыбался, из-под верхней губы высовывался трилистник. Глядя на румяную от смеха Каю, Усопп неловко покачнулся, поражённый в грудь детским воспоминанием о таком же солнечно-травяном дне много-много тёмных лет назад. Когда-то они также стояли друг напротив друга и хохотали, окружённые непроницаемым куполом вечного безвременья детства. - Это неправда, неправда! – звонко смеялась Кая. – Ты всё выдумываешь, не бывает котов с хвостами как у ящериц! - Я выдумываю?! – вопил Усопп, в глубоком возмущении раздувая ноздри. – Да я КЛЯНУСЬ, что видел полчища этих котоящеров в саду у старухи Бармаглот! Они сидели на головах друг у друга, хором талдычили одну и ту же фразу «Ррразрази меня гррром!» и ели одуванчиковый пушок! - Ты всё врёшь, я читала в энциклопедии, что коты едят рыбу и молоко, - заявила, важно надувшись, Кая. - А в статье про котоящеров там что написано? – вкрадчиво уточнил Усопп. - Там нет такой статьи, потому что ты всё выдумал! - Там нет такой статьи, потому что это глупая, лживая, паршивейшая книжонка! - Усопп! Он поднял чуть соловый взгляд и осознал, что Кая перестала смеяться, на её лице поселилась ставшая за последнее время привычной тревога. - Я тут подумал о том, как мы с тобой в детстве подрались из-за котоящеров, - сказал Усопп, криво улыбнувшись лишь одной половиной рта. - Ох, и влетело нам потом от твоей мамы за порванную одежду, - ответила Кая, мягко улыбнувшись. – Даже удивительно, как сильно мы могли разругаться из-за выдуманной чепухи. - Сейчас только эта чепуха и кажется мне настоящей, - признался Усопп и прошёл к ступеням больницы мимо притихшей Каи. «Когда-нибудь мне надоест её понимающая улыбка, и я наговорю гадостей», - со спокойной, откровенной ясностью подумал он. У Каи всё время теперь было такое лицо, будто Усопп лежит на смертном одре, вопит и из последних сил мажет говно на стены. Вокруг молчаливо толпятся безликие люди, но никто не делает ему замечаний, потому что с жалкого больного нечего взять. Это бесило до невозможности.

***

Больница встретила их ослепительно-пошлым мраморным великолепием. Мраморный потолок подпирали мраморные стены, произраставшие из мраморного пола. В мраморных плафонах мерцал холодный свет, он будто выхолащивал из воздуха кислород и съедал тени у вещей и людей. Из-за мраморной стойки регистрации высунулось бледное лицо сотрудницы, казавшееся крошечным на фоне огромной вытянутой стойки, похожей на гроб. «Не больница, а крематорий какой-то», - нервно озираясь, подумал Усопп. - Вы по какому вопросу? – спросила сотрудница, глядя на них полным безразличия взглядом. - У нас запись к доктору Хогбаку, - ответила Кая. Сотрудница – на бейдже было написано имя «Виктория» – поднялась и жестом велела следовать за ней. За чудовищно огромной мраморной – да сколько можно?! – дверью они, наконец, встретили Великого, Дипломированного, Самого Лучшего На Свете Психиатра Доктора Хогбака. Этим доктором оказался несуразный шар с длинными тонкими ручками и ножками, который громко завопил, стоило им войти: - Синдри, душа моя, как я счастлив видеть тебя! Ну, и вас тоже, глубокоуважаемые клиенты, – добавил он с гораздо меньшим энтузиазмом в голосе. Виктория, казалось, вообще не услышала визг своего начальника. Она развернулась и вышла, бесшумно захлопнув за собой дверь. Доктор Хогбак тут же сдулся, враз будто став меньше, и грузно осел в кресле. - Жестокая женщина, никогда не приласкает, слова приятного не скажет, - пожаловался он. Хогбак не предложил им сесть, вместо этого он уставился на них тёмными стекляшками очков, сложив руки под подбородком. На несколько минут стало так тихо, что было слышно, как шумит кофемашина в вестибюле. Усоппу было не интересно, о чём размышляет доктор, он косился на Каю, пытаясь угадать, какие эмоции она испытывает сейчас. Этого надутого индюка ей наверняка посоветовал какой-нибудь очень-очень надёжный знакомый, но, прежде чем решиться, она долго беседовала с мужем, переживала, читала отзывы в интернете, думала, как будет уговаривать Усоппа, и где взять деньги. «А сколько, кстати, стоит приём?», - запоздало задумался Усопп. - И долго вы будете там стоять? – недовольным тоном спросил Хогбак. - Мы думали, что вы предложите нам сесть, - ответила Кая. Её лицо лучилось буддийским спокойствием, но Усопп видел, как у неё быстро бьётся жилка на шее. - А сами вы стул выбрать не можете? – удивился Хогбак, высоко подняв брови над линией очков. – На что вы вообще тогда годитесь? - Мы не успели побеседовать, а вы уже раздаёте диагнозы? - Вы ещё не успели оплатить приём, чтобы я озвучил вам диагноз, - оскалился доктор. На полмгновения тишина стала такой абсолютной, что Усоппу почудилось, будто он падает в бесконечную яму, так глубоко под землёй, что в этой темноте невозможно произвести ни звука. Ещё за полмгновения до катастрофы доктор Хогбак вдруг залился визгливым смехом, а потом махнул рукой и заговорил совсем другим, чрезвычайно добродушным тоном: - Да я ведь шучу! Ну что вы, в самом деле, как неродные! Располагайтесь и рассказывайте, с чем пришли? Хотите кофе? Может, чай? Я могу вызвать крошку Синдри, она всё организует! - Нет, спасибо, - вежливо ответила Кая. Она присела на стул, с некоторым внутренним усилием расправила плечи и выставила подбородок вперёд. Усопп плюхнулся рядом, изо всех сил борясь с желанием сцапать локоть Каи и сбежать из этого мраморного склепа. Никаких других желаний и целей у него не было. Так что, посидев ещё немного в тишине, Кая вздохнула и принялась рассказывать его невесёлую историю. Стал замкнутым, апатичным. Зарабатывал рисованием, но уже несколько месяцев не берёт в руки кисть. Плохо питается, не ухаживает за собой. После долгой паузы (Усопп краем глаза видел, как Кая глубоко и часто вздыхает, набираясь решимости) она рассказала об ЭПИЗОДЕ. Честное слово, она так и сказала: «Я стала свидетельницей тревожного ЭПИЗОДА». Усопп тихонько фыркнул, невольно обхватив себя руками. Подумаешь, в самом деле – ну, покричал, ну, расцарапал лицо. Она ещё не видела, как он разводил в квартире костёр из бумаги и карандашей, или как он временами воет и мечется по кровати, неспособный вырваться из кошмара. Впрочем, это тоже всё ерунда. Ничего такого. Каждый человек имеет право на нервные срывы и паршивые ночи. И уж тем более даже очень приличный человек не обязан расчёсывать волосы каждый день! - Я волнуюсь о моём друге, - сказала Кая. – Я боюсь, что он не справится сам. - Вы ведь уже пришли ко мне, вам больше нечего бояться, - заявил доктор, растянув плоские губы в улыбке. – Мы во всём разберёмся! Как следует покопаемся внутри, лишнее отрежем, порвавшееся сошьём, - сбалагурил он, хихикая себе под нос. Усоппа вдруг настигло физическое ощущение проникающего между петель кишечника ножа. Он вскочил, опрокинув стул, и истерически выдохнул: - Я запрещаю меня сшивать! Я… у меня… п-приступ болезни «МнеНиВКоемСлучаеНельзяОставатьсяЗдесь», так что я, пожалуй, пойду, пока! И он выбежал из кабинета.

***

Он бежал и бежал, до тех пор, пока не врезался в столб с табличкой «Берегись трамвая!». Самый великий в мире трус, уж насколько он хорошо умел бегать, а Кая всё равно его догнала, несмотря на порванный ремешок туфельки, несмотря на то, что она тоже, как и он, больше всего на свете хотела бы никогда сюда не приезжать. - Так нельзя, Усопп! Сколько ты ещё будешь убегать?! - А что мне было делать, отдаться на милость этого вивисектора? Хорошенького же ты мне врача подобрала! Кая поджала губы, но упрямо продолжила смотреть на него взглядом, полным уверенности в своей правоте. - Допустим, этот врач плох. Но всегда можно найти другого! Нужно лишь набраться терпения и... - И денег, да? - перебил её Усопп язвительным тоном. - Вот только откуда деньги у больного, конченого, вшивого неудачника вроде меня? Будешь и дальше за меня платить? Что на это скажет твой прекрасный муженёк? Каково ему содержать сомнительного мужика при своей красавице-жене, а? - он всё распалялся и распалялся, уже толком не слыша и не понимая, что несёт. - Сколько ты заплатила за этот сеанс? Вышли на почту чек, я попробую наковырять ушной серы и нарисовать на туалетной бумажке ассигнации. Удар прозвучал, словно выстрел. Кая поднесла ладонь к своему лицу и накрыла ею искривившийся в судороге рот. Широко раскрытыми, побелевшими глазами она смотрела, как по его щеке растекается багровое пятно, повторяющее контуры её руки. Это было 22 августа. Разрезанный косоруким монтажёром на эпизоды день: всполохи листвы, красная трамвайная тень, мраморный гроб больницы, улыбка Каи, смех Каи, протянутая к нему рука Каи, ударившая его рука Каи. Вместо титров - длинный, кажущийся бесконечным кадр обратного пути домой: они сидят в пустом трамвае, между ними зияет пропасть перехода и тишины. Он почти ненавидел её. Определённо ненавидел себя. Но больше всего в тот момент был благодарен ей за слабость, за то, что она позволила ему найти лазейку и убежать. Впоследствии он и за это будет себя ненавидеть, но 22 августа, вываливаясь из осточертевшего трамвая на своей остановке, он чувствовал себя так легко, как не бывало многие месяцы до этого.