Закат так любит тебя

Во сне Джинн тяжело. Она сидит за столом, и горы книг обступают её хиличурлскими башнями, и это будто бы и привычно и не страшно совсем, но отчего-то беспокойно. Руки будто сами сортируют все документы, и то, что она не режется ни об один из них, выдаёт в ней истинного профессионала. Ничто не падает, не валится из рук в любом смысле этого слова, а только отправляется в стопочку рядом. Джинн давит в себе желание упасть на эту мягкую стопочку лицом, как на подушку, но паника шепчет ни в коем случае не закрывать глаза. Джинн доверяет своим чувствам, поэтому вместо этого поднимает взгляд и видит, как кабинет её стремительно уменьшается, грозясь сдавить её вместе со всей документацией удушающими объятиями. Она начинает дрожать, и пачки бумаг рядом сыплются одна за другой на ковёр, обнажая её беззащитность перед надвигающейся пустотой. Безжалостные, чужие стены тут же сминают тонкие листки. Тонким листком на ветру трепещет и она сама, и клянёт себя, потому что и пошевелиться не может, и отчаянно, не думая об этом даже, ждёт тот яростный порыв, одно присутствие которого сделает её в сто крат сильнее. В комнате становится невыносимо жарко. Она просыпается, тяжело дыша открытым ртом, ещё более вымотанная, чем перед сном, и ей душно и сильно-сильно хочется вырваться куда-то, где дышится легко и свободно. Когда затуманенный сонной дымкой взгляд рассеивается, выясняются две вещи. Первое: ей жарко из-за чего-то, плотно укутывающего её. Второе: это что-то весьма тяжёлое, поэтому ей и стало сложно дышать. Третьей мыслью, к которой Джинн приходит уже сама, становится то, что это что-то является накидкой Дилюка. Дальше мысли идти не успевают, потому что Кэйя мягко произносит: — Добрый вечер, Джинн. Как спалось? Кэйя раскисает на соседнем лежаке и меньше всего напоминает благородного рыцаря Ордо Фавониус. Природный томный загар только делает его более естественным в летней атмосфере. В ловких длинных пальцах мерцают жемчужные отблески ракушек. — Ужасно, если честно, — признаётся она. — Что-то давит прямо, а что — понять не могу. А где все? Ровно пять секунд удаётся ей не думать об остальных. Но ведь действительно, она засыпала под треск костра. Сейчас же огонь сменило пожарище заката и будто сожгло собой и всех на пляже. Быть может, случилось что-то непоправимое, и все отважно ринулись в бой, оставив лишь Кэйю проследить за ней? Джинн не знает ответа, но на душе вновь становится тяжело. — Разбежались куда попало. Джинн всё равно подскакивает, мимоходом надевая накидку, потому что «разбежались» — это очень туманно и опасно, а когда туманно — она не любит. Она любит, чтобы ясное небо и ясность в уме, чтобы всё без утайки, чтобы строго и прямо, как удар меча точно в цель под озаряющим солнцем. В облике магистра так совсем нельзя, правда, там хитрее надо быть и плести интриги, но Джинн этому изо всех сил не поддаётся. — Тебе идёт, кстати. — Спасибо, — невпопад отвечает Джинн и только потом понимает, что Кэйя вряд ли говорит о её летнем костюме. Кажется, ей уже не может стать ещё жарче. — Всегда пожалуйста. Ох, всё вы друг другу соломку стелите, а мне, родному, можно сказать, человеку — шиш с маслом! Всё сам, всё сам. И никто вот так не прикроет, не позаботится… Кэйя ворчит, но довольно скалится при том чеширской улыбкой. Джинн знает: пока ему и не нужно, чтобы кто-то прикрывал — с вином он впитал в себя весь монштадский дух свободы, да только стаканы им давно переполнены, вместо последней капли целое море, и свободолюбивость его тоже бьёт через край широкими волнами и больно хлещет всех, кто попытается заглянуть на самое дно. — Ну какое «позаботится»? Нам уже не по десять. — А жаль! Хотя да, Дилюк с твоим бантиком недавно действительно был на десятилетку похож. Кэйя улыбается так сильно, что становятся едва видны хитрые глаза. — Ага, опять по барам в рабочее время разгуливаешь, — журит она его, уводя разговор от темы. — И ты разгуливаешь, как-то же заметила, с какой он гривой расхаживает и чуть ли не рычит на всех, кто что-то по этому поводу говорит. Вот у тебя созвездие малой львицы, а он лев натуральный тогда был, неприрученный только, дикий, — Кэйя искренне пытается не смеяться. — Ну так что? Один-один? И только не говори, что действительно пришла ему помогать с такой мелочью. — Только потому, что это наверняка работа какого-нибудь очередного мага бездны. Чтобы ему не пришлось придумывать лишние оправдания. — Вот и позаботилась, — почти по-детски радуется Кэйя. — Всё, не хочу больше с тобой спорить, я тут заслуженно отдыхаю. И ты иди отдохни, полюбуйся закатом или ещё чем-нибудь. Можешь даже кем-нибудь. Кстати, королева в винной мантии, если что, предмет нашего разговора ушёл с Кли во-он туда, — он тянется, указывает рукой вбок и так и остаётся лежать. Джинн, едва не подметая подолом накидки песок, на автомате идёт в указанном направлении и даже пропускает мимо ушей шутливое прозвище. Подумаешь, одолжила свою ленту для волос взамен его, порванной в ночной стычке. Он ей, в благодарность — несколько освежающих напитков прямо в офис с вездесущей Ноэлль. Она ответным жестом освободила от пары дел Барбару, чтобы она занесла ему документы и невзначай подлечила раны. Смену ленты, кстати, так никто и не заметил, кроме глазастого Кэйи — больно подходила. Но ведь делала же она это и раньше — маленькие приятные мелочи, которые не помогают плыть, но держат на плаву. За что она благодарила его до ленты? А он её? Когда эта цепочка вообще началась и была ли на самом деле обменом любезностями? И не вышло ли совершенно случайно так, что ей хотелось сделать легче жизнь не магната, а…особенного человека? Это очень хорошая формулировка, думает она, пока ноги с каждым шагом всё глубже тянут в мягком песке. Они вместе с детства, они многое пережили вместе, их объединяют общая цель и общая непоколебимость в её достижении, неудивительно, что они будут для друга особенными людьми. Неудивительно, что ей хочется его поддержать. Неудивительно, что для этого она не только использует все подворачивающиеся возможности, но ещё и создаёт при случае новые. Неудивительно, что мысли про эти мелочи всегда существуют где-то на задворках её сознания. В том, что Дилюк разделяет по отношению к ней похожие чувства, она почему-то не сомневается. Это ведь тоже совершенно неудивительно и естественно, вечнее солнца над ними и песка под ними. Солнце согласно моргает, на секунду закрытое облаками. Каждый день — тяжёлый груз обязанностей магната, давящий накидкой на плечах, каждую ночь — тяжесть защиты города в непомерном весе верного меча. У Джинн же и вовсе день с ночью неразличимы, переплетённые работой, и помощью, и документацией. Разноцветные нити сплетаются в ослепляющий браслет и остаются на запястьях её кандалами. Их давит и пригибает к земле, но вместо того, чтобы упасть в бессилии, они держатся друг за друга и встают молча, потому что не так уж у них и хорошо со словами. Особенного человека ей иметь можно — никаких нарушений кодексов, а для города одни только плюсы. Магистр Варка бы гордился таким решением. «Всё, что не запрещено, то разрешено,» — задорно ухмылялся когда-то давно Дилюк, утаскивая её за руку подальше от стоек с мечами. Правил в её доме были тысячи, писаных и неписаных, но уж строгого запрета «никогда не сбегать хотя бы ненадолго с мальчиком с пылающими щеками и пылающей душой» совершенно точно никогда не существовало. То, что после одного неудачного случая, включавшего в себя слишком узкую дырку в заборе и их, неловко в ней застрявших, оно всё-таки появилось, лучше и не вспоминать. Иначе петля за петлёй, случай за случаем, она окажется закутана в собственные чувства, выражать которые вслух, пусть даже и про себя, она пока не готова. Со спины кажется сейчас, что его лицо пылает так же, как и тогда, но наверняка это просто происки закатных лучей. Они то и дело мелькают на воде каплями разлитого вина, и некоторое время Джинн просто стоит поодаль, заворожённая зрелищем перед ней. Почти у её ног в россыпи ракушек лежит цветастая удочка — должно быть, Алиса делала её специально для Кли. Цветастое ведёрко рядом полнится рыбой, поджаренной безжалостными бомбочками так, что хоть сейчас подавай к столу. Тушек так много, что некоторые даже лежат в песке; на такой знатный улов наверняка было потрачено немало времени. Отважные победители всей на свете рыбы сидят у самого моря, и Джинн даже сперва не может различить их: так близко сидят. Дилюк почти целиком закрывает малышку своей спиной, а красное марево окутывает обоих будто гало, отчего Джинн остаётся только подойти ближе, сесть рядом и тут же почувствовать холодный укус вечернего моря. Накидка остаётся на одном из соседних камней — счищать с неё песок было бы в высшей степени утомительно. — Хорошо постарались, — улыбается Джинн. — Рыбы хватит на всех. — Спасибо, — дежурно отвечает он куда-то в сторону и нечаянно роняет: — Я рад, что мы здесь. Джинн слышала как-то, что шумом моря русалы завораживают путешественников, прежде чем появиться перед ними, и совсем на секунду в эту легенду ей горячо верится. Мерные всплески волн действительно творят чудеса, потому что она помнит: о собственных чувствах Дилюк не говорит совсем. Он говорит много — о великих из других городов и о пьяницах за соседним столиком, о несостоятельности рыцарей Ордо и о подвигах его почётного рыцаря, о делах соседней таверны и проблемах едва ли не архонтского уровня. Но каждый раз это «я думаю», но не «я чувствую»; чувства же, будто огонь в камине в дальнем углу дома, горят лишь для тех, кому позволено подойти близко и не обжечься, оставляя всех прочих лишь с бледными тенями на стенах. — Я тоже, — тихо смеётся она после небольшого молчания. — Всё случилось так внезапно, что и глазом моргнуть не успеешь. Да и всё здесь такое стремительное и неожиданное. Как будто вот-вот что-то произойдёт, только непонятно, хорошее или плохое. Поэтому лучше за всем следить. — Не случится плохое. А даже если случится, мы вместе быстро сделаем из него хорошее. Почти чёрный блеск в почти чёрных глазах; Джинн почему-то не боится совсем. Ей слышится здесь сквозящая лёгким бризом нежность, но, как ветерок, она так порывиста, что уловить её почти не удаётся. — Если я хотя бы немного раздую твой огонь, кому угодно несдобровать, — хитро улыбается она. — Хотя стой. «Мы» — это… «Может, имелись в виду все, кто на острове?» — Джинн недоговаривает. Мистические волны под шумок достали и из её души сокровенное, потому что не может быть иного объяснения тому, что в её мыслях они с Дилюком уж слишком естественно вписались в то самое нежное «мы». — Нет, мы — это мы, — коротко утверждает он и замолкает. Дилюк сливается с красным закатом, и даже загар его при ближайшем рассмотрении тоже красноватый. Ещё при ближайшем рассмотрении на предплечье у него обнаруживаются родинки, и отчего-то вид их кажется Джинн настолько интимным, что немедленно тянет прикрыть могучие руки накидкой. Накидка лежит где-то там на камне, поэтому она просто двигается ближе, закрывая их от внимательного солнца. Их мизинцы едва-едва соприкасаются — будто данная друг другу незримая клятва. «Люби, люби, люби…», а вот про «подраться» можно и оставить: спарринги для защитников Монштадта — дело полезное. Тишина опьяняет; ещё немного — и кто-то из них точно взорвётся очередной бомбочкой и трепещущими искрами непременно оглушит всю вокруг рыбу. — Знаешь, в этом письме было далеко не только про Орден Бездны, — выдыхает Дилюк. Джинн молчит так долго, что Дилюку кажется, будто и она уснула вслед за Кли, разморённая морем и их общим спокойствием. Но нет — рассматривает чешуйки солнца в мерцающих волнах. В глазах её плещется что-то столь же сияющее. — И про тебя тоже было. Джинн будто бы выдыхает даже расслабленно-разочарованно, поэтому Дилюк тут же поправляется. За сильные плечи её бы схватил для пущей убедительности, но нельзя — Кли мирно дышит куда-то ему в рукав. — Не как про действующего магистра, — и кто додумался скрыть за столь безликим титулом её! — а просто. Просто как про Джинн. Мол, ты в опасности. Я, конечно, верю, что ты сама можешь и себя защитить, и всех остальных заодно, но если бы ты там всех уже угробила, некому было бы письмо отправлять. Поэтому Кэйю в охапку и вперёд. Одной рукой он всё-таки показывает «охапку» и в конце уже окончательно накрывает руку Джинн своей. — Спасибо, — тихо отвечает она, и конечно же, это благодарность не только за то, что он готов был устранить всё, что по счастливой случайности не заметит её зоркий, цепкий взгляд. Не только за то, что он поступал так всегда, каждый вечер щурясь от закатных лучей всевидящего солнца. Летний бриз ночью изо всех сил колышет морские волны, неистовыми клинками рассекает густую пену. Но вечность так продолжаться не может; приходит день, и могучий ветер всегда возвращается домой, в объятия тёплых, согретых огнём берегов. От солнечного шара осталась уже только половинка, и вот-вот утечёт в морскую пучину багрянец неба, зажмурься — и бриз вновь будет бороздить волны, пока солнце занимается своей, одному ему известной тайной работой. — У тебя холодные руки, — замечает Дилюк. — Давай я согрею. Медленно оседает на землю огонь, медленно ложится на загорелое плечо Джинн, тихо радуясь, что вот так природа определила им естественное, горячее счастье. Он везде уже — в шубе на её плечах, в пальцах, переплетённых с её, в столь же упрямом и непокорном, как он, море, в тяжёлом дыхании рядом, ещё только в орден не хватало вернуться и будет совсем стопроцентная концентрация — приятно, конечно, но совершенно нехорошо: Джинн ведь так совершенно с ума сойдёт. Она и без того, впрочем, постоянно ощущала незримое его присутствие. В мыслях — часто, на дорогих улицах Монштадта — отголосками ночных происшествий и молчаливой помощи, на прогулках — шёпотками и слухами, доносимыми ветром. А тут вот присутствие совершенно зримое и даже ощутимое горячим телом совсем рядом. И зная это, дышится так легко. Легко и счастливо выдыхает она куда-то ему в губы, повернувшись — им даже не надо так банально касаться друг друга, чтобы понять все изгибы души. Вместо этого они по-детски прикасаются кончиками носов. Да и говорить толком не нужно тоже — всё очевидно уже с самого начала до самого конца, чисто и прозрачно, как понимающее море у их ног. А хоть и банально, а всё-таки хочется; аккуратно, чтобы не разбудить ни Кли, ни самые сокровенные бушующие чувства внутри, Дилюк ловит нежные губы и закрывает глаза. Говорят, в состоянии невесомости огонь распространяется во всех направлениях сразу. Джинн легко и невесомо, а жар течёт по ней, томный и тягучий. В долгу не хочет оставаться каждый; за новый поцелуй в уголок губы она платит клевком в щёку, за нежное прикосновение к виску тянется к его скулам и теперь точно знает, что розовато-красный оттенок лица у них обоих — вовсе не игры шального солнца, потому что оно уже стыдливо убегает за горизонт, оставляя их двоих наедине. — Я… — выдыхает Джинн и не узнаёт свой голос. — Тише, — ещё раз целует Дилюк и кивком головы показывает на сопящую Кли. — У нас ещё много времени. У нас ещё так много времени, — он повторяется, будто не веря счастью, спрятанному в этих словах. Кли во сне крепко держится за горячую ладонь Дилюка; глядя на неё, Джинн не может сдержать улыбки и делает то же самое. — Тогда обязательно загляну к тебе, как только вернёмся. Она говорит это нежным шёпотом, но тут же, нехотя вставая, весело добавляет: — Как минимум мне нужно вернуть свою ленту! Дилюк тихо смеётся, а затем поднимается тоже, аккуратно держа Кли. В его руках она кажется совсем ещё маленькой и беззащитной, и Джинн невольно думает, выглядела ли она такой же уязвимой во сне. Да и пусть, если выглядела — сильным позволено давать слабину, пока есть…особенный человек, который на каждую осечку совершит вместо одного выпада два. Вечерние разговоры, всегда особенно интимные, в тишине островов слышны за версту, и они бесстрашно идут просто на звук, пока не видят маленький костёр. Кэйя, один из немногих бодрствующих, приветствует их хитрой улыбкой; Джинн кажется, что у него на острове минимум тайная сеть из ракушек эха, потому что всё в нём так и кричит «всё я уже знаю, мои поздравления». Кричать тут нельзя, поэтому и остаётся только улыбаться да сверкать отблеском огненных искорок в глазах. Они садятся к огню и только тут Джинн понимает, что не глядя набросила на себя накидку Дилюка, когда они пошли обратно. — Тебе подходит, — сообщает Альбедо с нечитаемым выражением лица, и разве что Кли может догадаться, говорит ли он серьёзно или шутит, но она видит уже десятый сон. — Спасибо, — смеётся она который раз за день. — Обязательно верну при случае. Случай наступит совсем не скоро, потому что сейчас Джинн уютно и тепло так, что даже немного кружится голова, и неизвестно, идёт ли это тепло от накидки или же откуда-то изнутри. Но он наступит обязательно, как и множество других случаев, когда их дороги будут виться между собой, независимые, но переплетённые, и каждая секунда этого пересечения будет непременно кружить им голову до шума волн в ушах и окутывать жаром закатного солнца.