Горсть васильков

— . и постарайся избавить Ториса от напоминаний о своём существовании. Хотя бы на несколько дней. Сейчас лучше лишний раз не трясти банку шпрот, — Арловская мельком посмотрела на мужчину, сосредоточенно записывающего её слова в блокнот. — Он прислал согласие на транзит поездов? — Пока ещё нет. — Вот же козёл. — И не говори, — она вздохнула и замолчала. Наблюдая за тем, как Гилберт, высунув язык от усердия, вырисовывает рядом с упоминанием литовца козьи рожки, девушка отводит взгляд в коридор. Ему предстояла встреча с Брагинским по разным поводам — финансирование, связь, поставки и прочие вопросы по Калининграду. Случайно столкнувшись с Наташей на полпути, они решили, что неплохо было бы «на ногах» проговорить некоторые моменты, относящиеся уже к делам между ними. Наблюдать его таким заинтересованным во внутренних проблемах его бывшей столицы было всегда немного удивительно. Особенно зная, как он к этому пришёл. Наташа помнит Гилберта взбалмошным, идейным подростком, неожиданно появившимся где-то в северной стороне леса. Будь она тогда одна, её наверняка бы ждали неприятности в духе Красной Шапочки. Но в какой-то момент защищать их двор взялся Торис — ещё один странный сосед из деревни через лес. И так в сказке появился охотник. По первому впечатлению многие сомневались, что он — слегка нелюдимый мальчишка, никогда никому не показывавший свой языческий амулет, что висел на шее, сможет помочь в решении общей проблемы. Но Торис оказался невероятно предрасположен к кулачным талантам и не обделен смекалкой, что всех и выручало. Гилберт сначала упирался, дерзил, однажды даже чуть не добрался до родного Наташе Полоцка. Но в какой-то момент за него взялся Торис, потом присоединился Феликс, да и Коля тоже не отказывал себе в удовольствии размять кулаки. Так Гилберт и отступил. Переезд в Петербург также не добавил познаний в личности пруссака. Арловская знала, что Иван некоторое время видел в нём если не врага, то кого-то в духе соседа на всемирной лодке, с которым в радость было разделить общие интересы. В основном это было военное дело. Но к моменту ее приезда у них, судя по всему, «прошла любовь, завяли помидоры». Гораздо больше она тогда слышала в основном о Франциске — причем на французском же языке, по прононсу которого и не скажешь, что на нем говорит не коренной житель Парижа. Но что-то до неё все же доносилось. Слышала она о том, как Гилберт впервые вывел в свет своего младшего брата Людвига — такого же любителя побряцать оружием, а потом с закрытыми глазами его разобрать и собрать, как они были заняты в какой-то авантюре, сначала давшей им огромные прибыли, а потом вернувшейся за процентами. Но даже самого Людвига она видела лишь мельком. Они отвечали зеркальным равнодушием, без интереса восприняв в Первую Мировую войну идеи Ториса о независимом государстве с Наташей на захваченных территориях. Здесь опять же стоило отблагодарить Колю за то, что он брал на себя все эти споры, недомолвки, очаровывался идеями свободы и вместе с тем ругался на жадность обиравших народ немцев. Наташе оставалось только ждать исхода и готовить себя к возможным изменениям. Игнорировать происходящее стало невозможно чуть более тридцати лет спустя, когда немецкий сапог пересек её границу, на которой ещё краска обсохнуть не успела, а вместе с тем — и границу Советского Союза. И снова в оборот первым попал Коля. Наташу спасло то, что она была в столице рядом с Иваном. Но устав вместе с ним почти безрезультатно обивать пороги переговорных, она не выдержала и тайком сбежала к нему на помощь, почти сразу попав в цепкие лапы братьев. Вспоминать об этом много не хочется. Достаточно сказать, что было очень больно и очень страшно. Выйдя на поправку, Наташа первое время никак не могла втолковать себе причину, по которой среди них неожиданно затесался пруссак. Он, правда, и сам понимал абсурд происходящего, поэтому видела она его редко. Чаще всего Гилберт не выходил из отведенной ему комнаты и вел себя достаточно тихо. Ей пришлось потратить много времени, чтобы выловить крайне недоступного и занятого Брагинского, чтобы вытребовать у него ответ. — Поверь, тем, что он жив, он наказан сильнее всего, — пойманный врасплох, Иван взял ее за руку, мягко высвобождая край чертежа какого-то здания, которым он хотел было закрыться от вопроса, но она не позволила. — Я знаю, тебе больно. Мне — не меньше. Но больше нет необходимости продолжать ненавидеть их народы за то, что они с нами сделали. Мне кажется, что наша миссия сейчас в том, чтобы бороться против цели, против методов, а не против средства в их лице. Этим он оставил её в глубоких раздумьях. Конечно, память была ещё ярка на подробности и было очень трудно не обвинять во всем этом конкретных рядовых исполнителей. Но если он прав, то они во многом — лишь пленники идеи, давшей им повод и оправдание для всего устроенного кошмара. И если это так, то их миссия и в самом деле должна быть в том, чтобы предупредить новые зерна идеи, остановить их от роста в новый, еще больший кошмар. Не дать пострадать другим по схожим причинам. — Нет, даже не думай об этом! — Наташа сердито ткнула пальцем в свежую пометку «сделать незаметно» прямо следовавшей за записанной просьбой не трогать Ториса. Гилберт озадаченно смотрит в бумажный лист. — Всё куда серьёзнее, чем ты сейчас думаешь! Если разрешения не будет, доставка банального продовольствия тебе станет проблемой, которую за вечер не решишь. — М-да, — он не настроен на сопротивление и разочарованно вычеркивает пункт одним движением ручки. — Вот бы был у нас какой-нибудь коридорчик на такой случай… — Наташа понимающе хмыкает. В те времена многие думали, что Гилберт, чудом выживший после юридической смерти, свое бесславное послевоенное время проводил в ГДР, взял над ним опеку только для того, чтобы иметь возможность по пятницам стукнуться кружкой с братом через десяток-другой сантиметров Берлинской стены. Очень немногие были в курсе того, что его сердце находилось в бывшем Кёнигсберге. И только Брагинский знал, что это не было фигурой речи. Он никогда не посвящал Наталью в детали произошедшего, невзирая на её огромный интерес к подобного рода мистическим практикам. Он лишь признался однажды, что в некоторой степени является «виновником» жизни Гилберта. Оставалось признать — это было чем-то настолько отвратительным и жутким, что даже видавший всякое русский отказывается об этом говорить. Потеряв свои земли, свой народ, Байльшмидт по всей логике жизни должен был исчезнуть. Но нет — вот он до сих пор здесь, из плоти и крови, через него не просвечивает обстановка позади него, следовательно, как минимум он не стал призраком. И кажется, он до сих пор вполне доволен собой. — А ты забавная, когда сердишься, — вдруг с ухмылкой протянул Гилберт, что-то рассматривая в телефоне. Девушка устало подняла на него взгляд. — Даже не пытайся подлизаться. — А то — что? — с озорным блеском в глазах он посмотрел в ответ. — Я Ване все расскажу. И не видать тебе китайских туристов в Зеленоградске. Даже если Яо разрешит. — Уф. — он притворно скривился, как будто от боли. — По туризму бьешь, мать! А я вас вообще-то обоих сегодня в бар позвать хотел, посидели бы вместе, все равно завтра уезжаю. Когда наступили девяностые и встал вопрос о поиске того, кто мог бы заняться маленьким, но гордым анклавом на северо-западе, Иван в ответ на очевидное предложение неожиданно развел руками: он не мог привлечь Гилберта к этому делу по своей воле. По всем статьям его не существовало, он был мертв для мировой истории и не мог на нее как-то влиять, не имея фактического веса. Да и кодекса правил того, как договариваться с такими «неведомыми зверушками» никто не написал — не было прецедента. Но тем не менее, на словах Калининград остался за пруссаком. При этом Иван, как и все остальные, прекрасно понимал риски, которые может нести такое решение. Будучи свободным на этой планете аки птица, Гилберт вполне мог послать его куда подальше и затеряться где-нибудь в знакомой Германии среди земных наслаждений, забыв обо всем, как о страшном сне. И поначалу казалось, что так и будет, он не относился к порученному делу серьёзно. «Я и так умер, а вы от меня что-то требуете» — звучало в ответ на робкие претензии. Но постепенно, к удивлению Наташи, до нее стали доходить слухи о том, что Гилберта стали время от времени видеть в Москве, трущимся то в министерстве, то в деловом центре с не менее деловым видом. Взыграли ли в нём старые чувства к своему городу, или же ему просто надоело бездельничать — это по сей день остается тайной. Но подобный неожиданный поворот в его поведении подкупал. — А позови еще Людвига тогда, — вдруг произносит Наташа. Гилберт моргает, осознавая, к чему она это говорит. — Уверена, что все будут только за. — Не могу! Во-первых, я не могу ждать, пока он приедет, во-вторых я хочу выпить сегодня, пока вы оба здесь, и в третьих, он и так сейчас слишком занят. Как в той рекламе: старается быть практиш и гут. — Квадратиш там ещё было. — Ну, не без этого… — он хмыкнул, подавляя рвущийся наружу смешок. Гилберт никогда не посвящал их в свои взаимоотношения с Людвигом. Наташу крайне занимал вопрос: как сильно влияет на уже имеющиеся связи тот факт, что ты больше не можешь вершить историю, ты выбился из ряда всех остальных и остался без влияния и возможностей? Остаетесь ли вы так же близки? Но с ответами Гилберт помогать не хотел. Привыкнув считать его уже чуть больше человеком, чем воплощением, Наташа автоматически применяла этот «очеловеченный» подход и к его младшему брату. Оставалось только догадываться, на что способен Людвиг в неформальном общении, если Гилберт оказался первоклассным устроителем лучших попоек в истории их небольшой компании, да и в целом весьма деловитым человеком, никогда не теряющим присутствие духа (по крайней мере Наташа его таким не видела) и имеющим волю, чтобы доделывать запланированное до конца, делая это в своей неподражаемой манере. Странно такое признавать, но он Наташе даже немного… нравится. Исключительно за шарм! Да уж, а всего-то стоило потерять в нем личную угрозу. А Людвиг… его по-хорошему стоило даже немного пожалеть. Ведь кто он сейчас? Денежная кубышка для стран Евросоюза? Да, зарабатывать деньги он умеет как никто, но речь идет о действительно больших суммах, ведь у его кабинета всегда есть очередь из тех, кому они нужнее, чем ему. Поэтому работать приходится много и сложно. Спойлер — эти страны остаются все равно недовольны. Или же, хорошо, он — один из лидеров ЕС. Но так ли это престижно и комфортно, когда все равны и у всех есть свое мнение, не всегда способное привести к консенсусу, важному для принятия решения? Наташа могла поклясться, что куда больше немец предпочел бы регулярно кушать свои традиционные колбаски с картошкой и тихо жить с Феличиано свою жизнь. Через эту призму человечности она и научилась терпению под постоянным давлением Людвига, сначала пытавшегося перетянуть ее на свою сторону в ситуации, когда осталась только одна сторона, а потом просто засыпав ограничениями по самое это самое. Пригодилось это и для того, чтобы не цитировать каждый раз полный сборник матерного наречия в ответ на очередные попытки давления и ограничений. Не всегда, правда, получается удержаться, но Наташе не стыдно за такое. Почти. — Так что, — посмотрев на часы, Гилберт торопливо убирает телефон в карман, — мне делать бронь нам троим на вечер? — Это ты у Вани ещё узнай, — завидев в коридоре секретаря, Наташа машет рукой, привлекая внимание. — Передай ему, что я, если что, не против.