"В тихом, чуть продрогшем Брюсселе..."

В тихом, чуть продрогшем Брюсселе, Голубиных высот касаясь, Контрабас, гитара и скрипка Вспоминали Буэнос-Айрес... Зоя Ященко. «Аргентинское танго» «Мария, что ты здесь делаешь, Мария?» И как бы ни хотелось, чтобы этот вопрос был риторическим, ответ на него на самом деле существовал. Она делает всё, чтобы трём её младшим сёстрам никогда не пришлось возвратиться в трущобы Вильи. Впрочем, сама Мария уже согласна была даже на Вилью, лишь бы не этот пронизывающий ветер и моросящий дождь. Вторая неделя в Брюсселе – и вторую неделю ветер и дождь, вымывающий последние краски из блёклых фасадов зданий и лиц редких прохожих, опасливо прячущий чересчур яркие вывески дорогих магазинов, кафе и ресторанов за призрачно-серой, неверной вуалью. Выйдя из маленькой, очень домашней кофейни, Мария Лусия Бланко плотнее запахнула полы лёгкой курточки, раскрывая зонт. Да, это был не Буэнос-Айрес. Выпитая чашка крепкого, горячего американо, как ни странно, почти не согрела, оставив привкус горечи на языке. Но и горечь она бы предпочла другую. Конечно, в ассортименте дюжины кафе даже на этой улице она непременно отыскала бы экзотический напиток из листьев падуба, но кто бы заварил его так, как это делал Диего, отдавая ей всегда первой калебас вместе с жаром прикосновения смуглой руки, согретой не только приготовленным напитком. Кто бы сказал: «Снова торопишься, глупышка», — ласково дуя на неосторожно обожжённые о горячую бомбилью губы, а затем едва трогая их жалеющим поцелуем, а затем... Она едва удержала зонт, грубо вывернутый из замёрзших пальцев сильным порывом ветра. Всё же вечерняя прогулка оказалась не самой удачной идеей. Но и сидеть в четырёх стенах своей крошечной съёмной комнатки она больше не могла. Дышать, ей просто хотелось дышать!.. Не этим, отравленным промозглой серостью, колющим лёгкие, чужим воздухом... А другим, хранящим тягучую тяжесть дневного зноя, терпким, будоражащим, дразнящим, зовущим в ночь томительно-страстными мотивами уличного танго, разгульным духом Ла Боки. Именно тогда начиналась её вторая и самая настоящая жизнь. Не прилизанной, серой заучки, лучшей на курсе, потому что на её образование были положены все силы семьи и здоровье отца, всё же ухватившей счастливый билет стажировки по специальности (мать до сих пор не могла запомнить название предмета семейной гордости, и немудрено: двадцатитрёхлетняя девчонка из трущоб стала менеджером международных проектов в искусстве и образовании) в самом Брюсселе, политической столице Европы. Лучшая ученица... «Моя лучшая ученица!» — сжимая в объятиях, страстно шептал ей Диего, когда они возвращались с очередной наградой с невесть какого по счёту фестиваля уличного танго. И их дикий, безжалостный танец продолжался уже в его постели (если они успевали до неё добираться). Случайные прохожие обходили её стороной. Стройную, высокую девушку, слишком яркую для этого города, слишком обласканную нездешним солнцем, тепло которого ещё не смог вытравить двухнедельный дождь. Девушку, которая, сама того не замечая, плавно покачивая бёдрами, грациозно выписывала по мокрой брусчатке отточенные очо под искрящий, яростный спор аккордеона и скрипки... Не в её голове... Мария внезапно замерла на месте как вкопанная. Ей не почудилось? Далёкими, невозможно яркими всполохами в этом сером, холодном небе звучало... Танго?! Поначалу, когда она, сложив мешающий зонт, сделала несколько неуверенных шагов в сторону, откуда доносилась музыка, девушке всё ещё казалось, что это слуховая галлюцинация, её тоска, принявшая такую причудливую форму в обход рассудку. Но чем ближе и отчётливее становились звуки, тем понятнее становилось, что это вовсе не мираж. Выбежав на Гран-Плас, Мария наконец увидела: рядом с пустующим летним кафе (что и неудивительно при такой погоде), укрывшись под навесом, играли четверо музыкантов, играли истово и самозабвенно, отдаваясь во власть воплощённого ими чуда. Пробравшись сквозь толпу случайных, как и она сама, слушателей, девушка смогла разглядеть их. Но если бы кому-то пришло в голову попросить её этих музыкантов описать, единственное, что они получили бы в ответ: они были, как музыка, смело уносящаяся выше подсвеченных шпилей башен Ратуши, не боясь погибнуть в бездонной тишине беззвёздного неба. Они были музыкой, которая, свободно и легко вырывалась из-под смычка скрипача, мелькающих в непрестанном, хаотично-организованном движении пальцев аккордеониста. Ритм, основу этому бесконечному диалогу задавали гитара и контрабас, смиренно отошедшие на второй план, то трепетно восхищаясь и любуясь, то подстрекая, разжигая вновь утихающее пламя. Некоторые смельчаки из толпы пытались танцевать, но как жалки и неуклюжи были их попытки!.. Откуда им было знать, как танцуют танго, как в нём горят? Мария знала... Но в танго нужен партнёр. Достойный партнёр. «Запомни, детка, — любил повторять Диего, — на три минуты для тебя мира не будет. Этим миром стану я. И я буду достойным стать твоим миром на три минуты». Впрочем, он мог это говорить не только своей лучшей ученице... А она так и не сказала ему, что её мир, обратившись в него на три минуты, всё ещё к ней не вернулся... Не сказала даже тогда, в аэропорту, когда он, утирая её слезы, утешительно шептал: «Танго – парный танец, детка, но ты же знаешь, некоторые фигуры могут быть выполнены соло. Главное другое. Я не отрываю взгляда... Танцуй!..» — Я так и не дождался ответа на свой вопрос, — мягко, но требовательно прервал её размышления глубокий мужской голос, внезапно раздавшийся прямо за спиной. — Как тебе Брюссель? От неожиданности Мария чуть было не выпалила всё как на духу, но, обернувшись, вовремя осеклась. Обращались вовсе не к ней. — Вик, я... — очень миниатюрная блондинка с коротким каре, одетая в чёрное обтягивающее платье с разрезом до середины бедра и кожаную курточку, явно замялась. — Я жду твоих впечатлений, Мия, а не удобного для меня ответа. Поверь, каким бы он ни был, он меня не огорчит. Удивительный тембр был у голоса мужчины. Притягательный, очаровывающий, объёмный... Бархатный. Да, будто бархат на ощупь, когда проводишь по нему кончиками пальцев, мягкое, уютное сопротивление ворса, тепло... Его хотелось слушать. Снова. Но и сам его обладатель определённо заслуживал внимания. Высокий, одетый в подчёркнуто элегантный чёрный костюм, подтянутый, с прекрасной осанкой – о, Мария знала, какая это редкость... Диего обладает подобной роскошью, но он танцор. Стоящий к ней в профиль и не замечающий столь пристального внимания к своей персоне на танцора походил мало. Было в нём что-то особенное, какая-то аура властности, как у человека, занимающего высокую должность уже достаточно давно, настолько, что это вошло в привычку и стало второй натурой... Или не у человека... Было в сочетании чрезмерной бледности кожи, яркости губ и угольной черноте бровей и волос что-то демоническое... Мария усмехнулась своим мыслям: «Да просто какая-то важная шишка, богатенький папик, подцепивший молоденькую студентку, пытающуюся соответствовать его уровню! Ничего из ряда вон...» — Значит, впечатлений... Он закрытый, застёгнутый на все пуговицы – не подступиться... Слишком помпезный, заносчивый, так и дышит прохладным снобизмом. По-моему, мы друг друга не приняли. Мария, отвернувшаяся было от привлёкшей её внимание пары, икнула от удивления: настолько точно эта студенточка описала её ощущения от города, так, что даже она бы не смогла... Аккуратно она встала вполоборота, чтобы, продолжая наблюдать, оставаться незамеченной. В этот самый момент мужчина окидывал задумчивым взглядом площадь, и Мария, теперь довольно близко увидевшая его глаза, вздрогнула... В нём что-то было... Что-то... И она вдруг поняла, что за ассоциацию пыталось выдать её подсознание... Вообще весь период русского модерна, упоённо преподносимый с кафедры профессором Оливейрой, её интересовал мало, но одно полотно произвело на неё необыкновенное впечатление – «Демон сидящий» Врубеля. И сейчас она видела тот же взгляд... И только сейчас бросившуюся в глаза, словно выкрашенную, искусственно посеребрённую тонкую седую прядь в отброшенных назад чёрных волосах... — Вот, значит, как... — подняв бровь, произнёс он, вновь обращаясь к своей спутнице. — Виктор, ты мне сказал, что любой мой ответ тебя не огорчит, — начала она. — И я не солгал. Твой ответ меня не огорчил ни в коей мере. Напротив, дал пищу для размышлений... Музыканты подстраивали инструменты, готовясь к следующей композиции. А Мария всё разглядывала крайне заинтересовавшую её пару. Уже почти не таясь: было очевидно, что эти двое полностью поглощены друг другом. Теперь внимание её сосредоточилось на девушке. Да, она казалась много младше своего спутника, но... Может быть, это чуть волнистые из-за влажной погоды волосы, крайне деликатный макияж, не скрывающий редких веснушек на молочной белизны, почти светящейся коже, само строение лица, которое сложно было назвать идеально красивым (но была в нём какая-то завораживающая прелесть, то, что заставляло его разглядывать), играли с Марией злую шутку, умаляя истинный возраст предмета её наблюдения. Её глаза, большие, серые, нет, скорее серо-голубые, были слишком... наполнены? Мария не могла объяснить, но в них точно не было присущей молодости лёгкости, очарованной пустоты... И в них точно был он. Скрипка осторожно открывала следующую мелодию. И это снова было танго. Мария увидела, как мужчина чуть приподнял краешек губ, обозначив улыбку. Расстегнул пиджак, снял, оставшись в чёрной рубашке. — Предлагаю последовать моему примеру, — загадочно произнёс он. — И сумка нам определённо будет мешать. — Что ты задумал, Вик? — подозрительно-лукаво прищурилась блондинка. — Ничего предосудительного. Танец. — Я не... — К моему стыду, я ни разу не предоставил тебе возможности продемонстрировать твои умения и навыки... — Издеваешься. Люди занимаются этим с рождения. Я посещаю танцевальную школу несколько месяцев... — Ты очень талантлива. В этом я успел убедиться. Не откажи мне в удовольствии, Мия, прошу, — забрав её сумку и курточку, он повесил их вместе с пиджаком на спинку плетёного стула в летнем кафе, вернулся, подавая ей руку. Мария с удивлённым восхищением наблюдала, как на её глазах оживали манеры и интонации героев европейских романов девятнадцатого века. Однако блондинка не выказала никакого удивления, словно подобное происходило каждый день, просто вложила руку в предложенную им ладонь, пробормотав: — Отказать тебе в этом сомнительном удовольствии я не могу, но предупреждаю: возможно, это последний день твоих шикарных оксфордов. — Я готов принести сию жертву на алтарь сомнительного удовольствия. А скрипка, искусно поплутав, поймала знакомый лейтмотив – Либертанго. Мария с искренним сожалением вздохнула: с импровизацией под Либертанго не всегда справлялись и бывалые профессионалы... Но что странно, перспектива наблюдать нечто невразумительное не заставила её, отвернувшись, прикрыть глаза, вновь предаться воспоминаниям. На эту пару хотелось смотреть. Сейчас к скрипке присоединился аккордеон, уводя в знакомо-щемящий, томный мотив. И пара замерла в танцевальной стойке. Когда Диего только начинал учить её импровизировать, он говорил: «В танго я не доминирую, но веду. Обними меня. Слушай меня. Слушай моё тело. Откликайся – и я пойду за тобой». Они слушали друг друга. Они слушали музыку, эти ритмичные, упругие аккорды, на которые нанизывалась вначале затаённая, но всё более набирающая темп и страсть мелодия. Их танго началось раньше, чем они двинулись с места: со взглядов (и нет больше мира), с едва уловимого движения его пальцев между её лопатками, с её приоткрывшихся губ... Первая цепочка шагов, выполненных изящно и синхронно. Остановка. Скольжение пальцев по телу. Так близко. Глаза в глаза. Сейчас они движутся как единое целое, медленно, тягуче, плавясь и плавя друг друга. Переливаясь. Так легко, изящно и бережно он играет с её телом, отклоняя, вознося, вращая... Не играет. Он любуется, он очарован, пленён. Он покорён. Как доверчива она, как послушна его рукам! Как она прекрасна! Гибкая, нежная, поющая, естественная, неизбежная, неиссякаемая, как вода, как кровь... Живая. Алчущая, вожделенная, обнимающая, окружающая, обещающая, обещанная, манящая, сладостная, свободная, отдающая, забирающая, принимающая его. Понимающая, невозможная, сбывшаяся, случайная, предначертанная. Совпавшая с ним, слитая воедино, спаянная, линиями на ладони, линиями бёдер, тесно прижатых друг к другу, рёбрами игральных костей, рёбрами, до боли, невозможности вдоха, выдоха, выхода... Необъяснимая, необходимая, невысказанная, невыисканная, годами, столетиями выстраданная, выжженная, выжившая. Вернувшая и вернувшаяся. Здесь, в его руках, глазах, сердце, упругом биении пульса, венки на виске, ритма танго, жизни. Создавшая жизнь. Ставшая жизнью. Его. Его... Танго взвилось финальным фортиссимо... Он стоял перед ней на коленях, едва касаясь губами кончиков пальцев. Она не отводила взгляда. Он по-прежнему был её миром. Раздались тихие, одиночные хлопки, перешедшие в аплодисменты. За ними наблюдала не одна Мария. Странная пара, как ни в чём не бывало, забрав свои вещи, затерялась в толпе, оставив в футляре контрабаса крупную купюру и одинокую девушку на площади в самом сердце Старого Брюсселя. Совершенно ошеломлённую. По щекам девушки текли слёзы, а дрожащие губы беззвучно повторяли: — Gracias, gracias... Вновь неловко обожжённые губы, на которых застыла горечь заваренного им мате... Ей не важны были выкрики толпы, она не чувствовала на лице ледяных капель вновь начавшегося дождя... Она дышала. Его воздухом. Она слышала. Его сердце. Они приняли друг друга.