девчонка с нелепым смехом

***

       — Виктория, правда ли, что у вас был роман с Дамиано?       После этого вопроса в зале повисла тишина. Протянутая и оглушающая, а Вик почувствовала на себе с десяток пар любопытных глаз, жаждущих ответа. Среди них были и его.       — Нет, — девушка улыбнулась, аккуратно заправив выбившийся локон за ухо.       Что такое роман? Как минимум, произведение искусства. Что-то прочное и бесконечно красивое. О таких романах пишут в самых настоящих книгах, которые, к слову, называются точно также, — ро-ма-на-ми. Повтор на повторе, гипербола на гиперболе, но разве любовь не есть что-то высокое и необъятное, что каждый превозносит до небес?       Это нечто колоссальное, а у них?       А что у них?       Хаотичные. Непонятные. Неправильные. Разные до металлических клубничных струек вокруг запястий, грозящих превратиться в тягучие красные лужи.       Она любила лужи. Бегать по ним в зелёных резиновых сапожках под ливнем в жёлтом растянутом дождевике, держась за его тёплую руку и крича что-то счастливое во все горло, а потом сидеть на веранде и пить остывший чай с молоком, который он так ненавидел.       Ей никогда не шло амплуа паиньки или леди, да и он не старался его в ней разглядеть, найти или обезвредить, потому что (наверное) верил, что она такая одна на всем белом свете, а вторую не сыщешь даже используя силы всех волшебников Хогвартса. В это хотелось верить.       Как и в то, что он придёт. Вернётся после очередной крупной ссоры. Придёт на старую кухню с приглушённым светом, где на столе его будет ждать пачка сигарет, зажигалка и любимые мятные леденцы, от которых сводит острые скулы океана.       Он для неё океан, а она (наверное) для него не больше лужи. Неисправимая, заносчивая и даже немного вредная. Каждый раз хлопающая в ладоши от восторга и смеющаяся от глупых шуток. Нехорошая, невыносимая и ещё три тысячи «не» для него одного.       Она будет рядом, пока он спит. Будет смотреть и тихо улыбаться, поглаживая расслабленные плечи. Поцелует куда-то в шею и шепнёт, что все обязательно будет хорошо, зная, что он не слышит.       Вот только он все прекрасно слышит.       И невесомые всхлипы, и нервное постукивание костяшками тонких пальцев по столу, и щедрое «любимый дурень» куда-то в пустоту. Слышит. И улыбается себе под нос, оставаясь на границе сна и реальности, играя в прятки с собственным сознанием, заставляя мотыльков гоняться по рёбрам с бешеной скоростью.       Он будет помнить её поцелуи с привкусом портвейна в прихожей, впечатавшись в стену. Будет вспоминать, кажется, до самой смерти. Смешная пьяная дурочка. Светлые кудри, сияющие глаза и блеск, танцующий между ресниц.       И воздух на сигареты, и славу бы выменял, только бы вечно слышать её смех, звонкими молоточками раздающийся в голове. Хотел бы беспощадно щекотать её ключицы, целовать шею и крепко держать за руку. Чтобы она носила его майки, кепки, футболки. Веселить её и заставлять смеяться.       Он хотел бы до утра оставаться с ней в постели, а затем радостно улыбаться, шептать в макушку «доброе утро». Своей девчонке с неровным, нелепым смехом.       Он бы хотел любить по-детски, но очень смело.       — Нет, у нас не было романа с Дамиано, мы просто дру…       Но тёплый бархат прервал речь девушки, заставляя поверить.       — Он есть.