Корабли Заратустры

Появление на свет подобно пробуждению из глубокого сна, и сон был настолько глубок, что ты забыл, что тебе это сниться. Но рано или поздно ты обязательно проснешься, а любое возвращение к реальности начинается с беспомощности. Оказывается, ты не только крепко позабыл о том, что спишь, но и порвал все связи с объективным миром. Он для тебя нов, ты не знаешь с чего начать. Каков должен быть первый шаг? Отсюда и беспомощность. Бран висел в воздухе. Он не ведал, кто или что его держит, но знал: его подвесили, будто марионетку, вот только был ли кукловод? К телу не привязаны нити, но там, вверху… Брана не интересовал кукловод. Его волновало ощущение беспомощности и способы избавиться от него. Так жертва, раненая стрелой, короткое время не интересуется охотником, так как ей нужно уменьшить боль — вынуть стрелу и залечить рану. Бран не смог избавиться от неприятного ощущения, и решил все-таки осмотреться. Он увидел белый потолок, попытался дернуться — вдруг беспомощность уйдет. Тщетно. Что-то держало мертвой хваткой где-то за спиной, и дотянуться рукой невозможно. Бран находился в ярко освещенной небольшой комнате. Она уютна и сияла белизной. Углы ее и стыки стеновых панелей размыты, будто смотришь сквозь легкую дымку. По крайней мере, это не больница, решил он. Запах отсутствовал. По центру комнаты располагалась широкая кровать, покрытая простыней белее альпийского снега, легкое одеяло скомкано и убрано в сторону. На кровати лежала девушка. Она лежала на боку, облокотившись и подперев ладонью голову. Девушка была одета в белые джинсы и белую футболку. Опять этот белый сияющий цвет. И тут Бран понял, что подвешенное состояние не так уж и плохо, не так уж и страшно, но неприятно иное — подвешенное состояние в переносном смысле. Он хотел сказать девушке нечто важное, что определит его жизнь. Слова, родившиеся в голове, готовы были слететь с языка, но слова эти — осколки, которые не хотели собираться в осмысленную фразу. Слова, они как легкие перья, которые следует поймать и правильно расположить друг за другом, но вот попробуй поймать их с первого раза и расставить. Слова? Мысли путались. Бран почувствовал вину перед девушкой и вот — проклятье — в чем он провинился, не знал. Желал вспомнить, но вопрос «в чем моя вина?» ударялся о глухую стену беспамятства. Он желал вспомнить, что произошло между ним и ей, но не разрушить и не обойти стены. Он глянул вниз на ноги. Ступни не доставали сантиметров пятнадцать до пола и оказались не в фокусе, или опять эта белесая дымка не дала рассмотреть их? Как Бран не напрягал зрения, но смог рассмотреть ступней. Он даже не знал, были ли он обут. Бран поднял взгляд на девушку и поймал ее взгляд. Она с упреком посмотрела на него. А вот ее он почему-то видел хорошо, по крайней мере, лицо. Оно было в фокусе. Девушка села, медленно положила руки колени. Губы незнакомки, нервно сжатые, расслабились, выпуская на волю фразу. Бран проследил за движением губ. Томный выдох и легкая улыбка коснулась губ. И эта фраза, такая сладкая, как долька мандарина с легкой кислинкой и горчинкой, с нотками сухого белого вина. Откуда у фразы появился вкус, может, тоже из прошлого, но память молчала. Фраза была короткой: — Я люблю тебя. Казалось, этим губам предназначено говорить только такие слова, они не должны произносить печальных фраз, и уголки губ не должны опускаться. Лишь радость и счастье. Бран удивился. Слова прозвучали не только томно, но в них было столько тоски, призыва и нежности, какой-то невероятный коктейль светлых и грустных мелодий. Человеческий язык — это музыка, но три коротких слова разнились с женским взглядом, который был наполнен упреком. Как это возможно? Упрек, обвинение в преступлении, о котором он не ведал и в тоже время невероятная нежность? Как? Как это могло существовать одновременно на одном лице. Мысль, кажется, родилась сама собой, пришла из глубин памяти: «Вот этот свет, заливающий уютную комнату, и есть физическое воплощение женской нежности». Конечно, Бран знал эту девушку, он попытался вспомнить ее имя и не смог. Его память была жестока с ним. Сознание с разбегу врезалось вновь в стену безмолвия, озноб пробежал по телу. Он сделал глубокий вдох, ровный и спокойный, чтобы начать вспоминать, но в комнате погас свет. Он оказался в тесном ящике, его руки машинально ударили в прозрачную стенку, но бронестекло выдержало удар. Безумная мысль о том, что его заживо похоронили, возникла как яркая вспышка. В следующее мгновение мысль погасла. Нет, он добровольно находится здесь.