Весы

Томас уходит из головы. Утекает, словно тонкая нить горного ручейка, просыпается сквозь пальцы почти бесшумно, как мельчайший пляжный песок. Виолетта выдыхает его вместе с тихим стоном, когда Леон касается ее руками, гладит живот, сжимает бока и целует открытую шею. Виолетта открывается — доверчиво, ничего не боясь. Леон никогда не делал ей больно — выжигал себя, задыхался, подступался десятки раз и верил, молчаливо проверяя; она ни разу не получала от него ничего хуже просьбы сказать ему правду. Леон всегда был готов к правде. Он был терпелив, спокоен, приближался, но оставался на месте, когда Виолетта пугливо отступала. Он оставался рядом даже тогда, когда она любила Томаса, и утешал, когда она терпела от него боль. Томас был нерешительным. Красивым, романтичным, он казался мягким, как зефир, — и, в сущности, так и было. Но хуже этой мягкости Виолетта еще не встречала. Он был податливый. Да, ласковый, да, он верил без оглядки, смотря в глаза, он умел любить глупо, сказочно, нежно, но, боги. Он не был упрям. Он был слишком доверчив. Ему не нужно было слышать что-то от Виолетты, чтобы поверить в чужие россказни о том, как она что-то сделала. Ему не нужно было знать и видеть своими глазами, чтобы верить, смотря видео в интернете. Леон грел, беря ее руки в свои. Не отталкивал. Сколько боли вытерпела Виолетта от Томаса, столько же она принесла ее Леону, порой казалось ей. А потом Виолетта садилась за фортепиано перед самым его возвращением, и он склонялся над ее шеей, мажа губами по сонной артерии. — Так бьется, — он шептал и обнимал руками, и Виолетта вместо Томаса вдыхала запах морозной свежести, принесенный им с улицы. На Леоне была куртка из жесткой джинсовой ткани, черная и холодная после улицы. Ее согревали дыхание Леона, его близость и его слова, шепотливые и обжигающие. — Я виновата? — спрашивала она тихо, почти неслышно, и стон превращался во всхлип — как-то Леон отличал, когда она всхлипывала от удовольствия, а когда, вот как сейчас, — от упрямого, ядовитого желания расплакаться. Тогда он прекращал целовать. Смещался ниже, слегка отстранялся, чтобы позволить ей видеть картину полнее, холоднее, спокойнее. Смотрел прямо, глубоко, проницательно. Один раз взял за руку — так невероятно мягко и нежно, впуская ее в самое свое сердце. — Сходим к психологу? — И Виолетта сразу попятилась, пытаясь отодвинуться, а Леон поймал ее, удерживая на том расстоянии, на которое она уже успела отстраниться. Склонил голову, заглядывая в глаза. — Вместе. Ты столько об этом думаешь — одни мы не справимся. — Он обнял ее ладони, чуть встряхивая для привлечения внимания. — Я уже много раз говорил тебе: то, что было, нормально. Я пытался приблизиться к тебе, но ты любила другого. Да, я пострадал, но за эти годы ты с лихвой восполнила то, что когда-то отняла. Тогда я выбрал это сам и, как видишь, — он приблизил ее ладони к своему лицу, прижимаясь губами, но все еще не отрывая от нее глаз, — не прогадал. Он улыбнулся — Виолетта улыбнулась в ответ. Предложение посетить психолога оказалось немного шокирующим, но оно было тем символическим решительным шагом, который требовался. Виолетта, кажется, правда нуждалась в помощи, чтобы перестать чувствовать себя виноватой; Леон прав: столько лет прошло. Это был его выбор. И время нельзя повернуть вспять. Она расслабляется в объятиях сильных рук, выдыхает то последнее, что заставляло ее вспоминать Томаса. Через неделю ей предложат работу. Леон скажет, что теперь ему спокойнее уезжать в новое турне, задерживаться допоздна на работе. Поцелует в висок и пошутит, прижимаясь щекой к щеке, что наконец-то сходит в бар с тем приставучим новеньким в группе, не устающим расспрашивать его об учебе в Студии, о музыкальных вкусах, вспоминать общих именитых знакомых. Виолетта будет смеяться. Они несколько раз сходят к психологу. Она сможет расправить плечи, со временем — примет, что когда-то все было. Она выдохнет и улыбнется. Начнется следующая глава ее книги, Томас останется в прошлой и еще не скоро появится снова. Превратится в эпизодического персонажа. Она снова будет влюблена и не будет одинока.