Женщина, которая убивала богов

      Она пришла в наше селение вечером, когда солнце уже садилось и спала жара. Это был летний душный вечер, и вся деревня трудилась в поле, пропалывая наши жалкие посадки. Для себя мы разводим ямс. Я, как калека, работал у самой обочины и увидел ее первым. Чужачка шла вдоль дороги, рослая и одетая в незнакомую одежду — светлую рубаху, кожаную юбку и нагрудник из тонких пластинок и высокие сапоги. На спине она, кроме котомки, несла лук и колчан, на поясе нож, а в правой руке — короткое копье. Когда она подошла ближе, стало видно, что глаза у нее темные, лицо большеротое и смуглое, а волосы убраны в семь кос и каждая украшена зажимом с головой дракона. И к копью привязана лента с десятком костяных бусин.       — Благо этому полю, и не коснется его божий гнев, — поздоровалась она, без ошибок вычислив среди согнутых спин жреца-старейшину, — позволит ваш бог найти приют в вашем селении, пока не утихнет летняя жара?       Сумран, наш жрец-старейшина, выпрямился с кряхтением и оглядел ее с ног до головы:       — Если твой бог с нашим не в разладе, а ты работы не боишься, оставайся. Но чур, жертвовать вне селения! — Не боюсь, — охотно согласилась чужачка, — и вашего бога я не потревожу. — Чего ты хочешь? — спросила ее одна из женщин.       Чужачка улыбнулась, показав белые зубы: — Ничего. Добавить бусину.       Тогда я в первый раз подумал, что она мне не нравится.       Но прижилась чужачка у нас легко. Она без жалоб работала в поле, ходила за скотом и таскала воду. Лучше всего она ладила с козами, и постепенно уход за матками, лечение больных и выкармливание козлят легли на ее плечи. Казалось, пришлая даже была рада — с людьми она сходилась неловко.       Имени ее мы так и не узнали — так и прозвали, Чужачкой, и она охотно откликалась. Зато любопытные женщины сумели разговорить ее и узнать о её прошлом. Оказалось, раньше она жила далеко, в богатом селении у слияния двух рек, и было у нее много детей. Но пришло другое племя, и убило ее детей во славу своих богов, а ее сделало рабыней.       Чужачка убила своих хозяев, сбежала и стала бродягой. Женщины ее жалели, а мне она не нравилась.       Я не видел, как она возносит хвалу своим богам или приносит жертвы, и однажды вечером, когда все собрались у большого костра и пили кислое вино, отдыхая от дневных трудов, я спросил ее: — Почему ты не соблюдаешь табу, не даришь богу жертвы и не поешь славу? Неужели не боишься, что он прогневается за такое небрежение?       Лицо Чужачки лишь на миг потемнело, и она ответила спокойно: — Я не боюсь. Некому принимать жертвы и слышать хвалу.       Хитрость моя не удалась — все зашумели, решив, что она одна из бедняг, от которых отвернулся их бог, и смотрели на Чужачку с жалостью. Уж лучше отдавать дочерей и половину урожая, но знать, что бог хранит тебя от других богов и, бед и страстей, чем жить так, сиротой!       Наш бог был добр. Он забирал лишь лучшую четверть урожая, и девушки, отданные ему, обычно оставались живы. А порой и сохраняли разум.       Близились дожди, но Чужачка не спешила уходить. Говорила, что хочет увидеть, как сходит к нам наш бог, и поблагодарить за добро. Мне казалось, что ее слова полны лжи. Холодной ночью, когда боль в ноге не давала мне спать, я вышел из хижины и стал ковылять по площади, надеясь, что кровь разойдется и умерит боль. Чужачка сидела на пороге козлятника и переплетала косы. — Здравствуй, Уроммо. Почему ты не спишь так поздно? — окликнула она меня.       Ей почему-то нравилось со мной говорить, а мое недоверие ее забавляло. В другой день я прошел бы мимо, но боль, усталость и желание спать разожгли во мне злость, и я сердито бросил: — Не пытайся казаться приветливой, ты, змея! Скажи честно, зачем ты пришла и чего хочешь? — Я? — глаза Чужачки блеснули в темноте, точно у кошки, -Я хочу сущую малость, добавить бусину на свое копье. А для того мне придется убить вашего бога.       Я похолодел от ужаса. Женщина, смотревшая на меня в летних сумерках, была не просто еретичкой — она была безумной! Бежать! Бежать отсюда! Будить Сумрана, будить всех! Пусть они забьют камнями безумицу, пусть унесут тело прочь, пока бог не услышал нас!       Чужачка, словно прочитав мои мысли, рассмеялась и сделала знак сесть рядом. Против своей воли я сел, не сводя с нее глаз. — Не спеши к жрецу-старейшине, — посоветовала она, — тебе не поверят. Неприязнь твоя ко мне известна, а если расскажешь о моих намерениях, решат, что хочешь оговорить меня. Или подозрения застили тебе слух. Это ведь невиданная ересь, верно? За такое боги убивают на месте. — Лживая тварь! — Я все ещё дрожал от негодования — Почему же лживая? — забавляясь моим гневом, Чужачка склонила голову, — Разве в моих словах есть хоть капля неправды?       Я вынужден был признать, что она не лгала тогда, на дороге. А Чужачка нанесла новый удар: — Если б над тобой не было власти бога, чему бы ты посвятил жизнь? Нет, не смотри так, Уроммо, ваш бог спит в ожидании жертвы и не услышит нас.       Я боязливо глянул на темный храм, подобный логову чудовища, и промолчал. Но стрела Чужачки попала прямо мне в сердце. До того, как бог покарал меня хромотой, я любил бродить по окрестностям, искать диковины и редкости. Я уходил все дальше и мечтал однажды сам стать странником и увидеть иные места. Но уходить из деревни было табу, и теперь я могу только до поля добраться, и то если мальчишки не отберут мою палку.       Чужачка опять прочитала, кажется, это в моих глазах и невесело улыбнулась: — Ты прирожденный учёный. Ты умен, храбр, твои разум и взор остры, как у сокола. Но ты прозябаешь в этой дыре, потому что твоему богу нужны рабы, которые будут делать для него сыр и вино. Разве это справедливо? — Суждения бога справедливы всегда, — ответил я и хотел подняться. Чужачка поддержала меня под локоть и подала палку. Но провожать не стала, лишь посоветовала: — Приходи ночью. Я знаю мазь, которая облегчит твою боль.       Я не хотел приходить. Я хотел наутро рассказать всем о разговоре, но промолчал. И через три ночи вернулся за лекарством.       Ее слова пробудили во мне не только страх, но смутные мысли, слишком странные, чтобы делиться ими. И все же, когда Чужачка растирала мое колено, я спросил: — Разве ты не знаешь, что боги бессмертны? Как можно убить того, кто не боится ни копья, ни ножа? — Не боится ли? — Чужачка прищурилась в темноте, — Или ты в это веришь? Подумай, Уроммо — ты веришь в неуязвимость бога, потому что это истина? Или это истина, пока ты в нее веришь? Ты пробовал ударить его ножом?       Я не стал отвечать ей, дождался, пока высохнет мазь, и ушел. И старался не думать о словах безумной.       Больше таких бесед не бывало, но я часто ловил на себе внимательный взгляд Чужачки, и мазь у нее всегда была наготове. А потом пришло время Жертвы. В каждом доме, где были незамужние дочери, воцарился страх. Нет, мы любили нашего бога, и не могли даже помыслить о неповиновении, но какой родитель отдаст дитя на муку и возможную смерть!       И тогда Чужачка удивила нас. Она вызвалась не просто тянуть жребий, но предложила в жертву себя. — Вы были добры ко мне, — сказала она Сумрану, — позвольте отплатить вам добром и снять с вас бремя выбора. У меня нет мужа, но я еще могу родить. Кажется, я подхожу. — Ты безумна! — воскликнул Сумран, — И не знаю, понравишься ли ты богу? Ты не молода, прости, и не слишком красива. — Не волнуйся, — ответила Чужачка, и глаза ее снова сверкнули, как в ночь первого нашего разговора, — ему понравится.       В час Жертвы она спокойно стояла в храме, умащенная маслами и укрытая вуалью — но в обычной своей одежде, и пожитки, и оружие ее лежали среди подношений. Странно, что мы ничего не заподозрили. Чужачка не выглядела ни испуганной, ни тоскующей — наоборот, казалась напряжённой, как охотник в засаде.       И вот бог явился — невыносимо жуткий и прекрасный, пугающий и чарующий, и все пали ниц. Все, кроме Чужачки. Она сорвала вуаль и шагнула вперед. И назвала бога по имени — Ты?! — гнев бога превратил воздух в раскалённый дым, и дышать стало невозможно. — Я, — спокойно ответила Чужачка. Она смело глядела в лицо бога и вовсе не боялась, — живая, как видишь. Так-то ты заботишься о людях? Так-то ты блюдешь Слово? В этот раз я пришла к тебе сама, и бежать ты не сможешь!       Бог молчал, и на миг мне показалось, что я слышу его страх, но следом гнев стал только сильнее, и от него стали плавиться камни пола. — Захватчица! — прорычал бог, — Незваная гостья! Ты пришла сюда тайком, как крыса, ты умрёшь, как крыса! Ты никто!       Кто-то застонал, не в силах терпеть боль и жар, и тогда Чужачка бросила коротко: — Вон! Спасайтесь!       Мы, словно очнувшись, бросились из храма, и двери захлопнулись за нами. Последним, что я успел услышать, был голос Чужачки: — Я, может, и крыса. А ты — жалкая пиявка! Я не знаю, сколько мы ждали, сбившись в кучу на площади, пока мир дрожал и бился вокруг, подобный дервишу в пляске. То горел и тут же остывал воздух, то дрожала земля, то в небе ревел гром и сверкали молнии, и мы ждали, не смея молиться. Но вдруг все закончилось, и двери храма открылись. Чужачка стояла на пороге, и вид у нее был усталый, как у человека, сделавшего тяжелое и противное, но верное дело. — Ваш бог мертв, — устало сказала она, — вы свободны. Войдите и убедитесь сами.       Смелости зайти внутрь хватило только у меня и у Сумрана. Бог оказался лысеющим мужчиной, обрюзгшим от вина и обильной пищи. Он лежал на полу навзничь, и в его груди зияла рана от копья. На левой руке его не хватало большого пальца — похоже, отрубили недавно, и кровь еще сочилась из раны. Он был низок и некрасив, и мне стало обидно. — Это не бог! — Сумран, кажется, думал так же, — Бог красив, он огромен, и… — И вы в это верите? — насмешливо перебила его Чужачка, — Это ваша вера делала его таким. Я знала, что это иллюзия, и не позволяла себе в этом усомниться. Я не верила, и он был бессилен. И умер. — И что теперь делать? — спросил я, — Кто защитит нас от засухи, от града и от болезни? Кто спасет нас от других богов? — Никто. Кроме вас, — казалось, это Чужачку и вовсе не волновало, — вам самим придется искать способ беречь и умножить урожай и отгонять волков. Но мне кажется, ваш бог не очень и старался, верно?       Я вспомнил желтую лихорадку, убившую половину детей, недавние неурожаи и зимний голод… И не смог возразить. Сумран, видно, тоже. — А о богах не беспокойся, — продолжила Чужачка, — они не могут прийти, пока вы их не позовете. А если и позовете, не забывайте — они смертны. И без вашей веры они — ничто. — И что будет с тобой? — снова спросил я, пока Сумран молчал. — Ничего, — Чужачка улыбнулась, — я пойду дальше. Мне нужно много бусин добавить на копье.       Она приладила лук на плечо, подняла котомку и собралась было спускаться, когда ее окликнул Сумран: — Стой! Скажи, если новый бог будет жесток, ты придешь и убьешь его? — Непременно, — обещала Чужачка, — но едва ли скоро. У меня много дел, так что выбирайте осторожно.       Она спустилась по ступеням и пошла прочь. Я шагнул следом, наступил неловко на искалеченную ногу и понял — она больше не болит. И тогда я вспомнил.       В тот проклятый день, когда бог сделал меня калекой, я нашел святилище в холмах. Разоренное, оно было давно заброшено. Святотатцы разбили алтарь, изуродовали фрески и исписали их ругательствами, но статую у алтаря тронуть не осмелились. На большеротом лице богини играла улыбка, глаза ее были двумя темными агатами, и семь кос с драконьими головами змеились по ее плечам. Вспомнил я и имя на постаменте.

***

      С тех пор прошло много лет. Я покинул селение и стал бродячим учёным, как и мечтал. Жизнь моя была жестока порой, и я опять хромаю, но теперь это последствия разбойничьей палицы, а не гнева богов. Я много видел и еще больше рассказал. Исподволь, тайком, я учил людей — боги смертны, и без людей, без нашего страха и поклонения — бессильны. Иногда в ночной темноте я называю имя. Это не молитва и не хвала — мне просто нравится верить, что меня слышат. И что одна женщина с темными глазами все еще идёт по дорогам, а бусин на ленте ее копья прибавилось.