In war we trust

— Он не отпускал, — Гермиона растирала руку там, где отпечатались синяками пальцы Яксли. Прошло двенадцать дней, а следы только начали выцветать. — Мне пришлось перенести нас сюда, в безопасность. — И ты не придумала ничего получше? — каждое слово Рона было пропитано презрительными интонациями. Его как будто подменили. Он больше не был тем юношей, который в начале лета улыбался ей и оказывал робкие знаки внимания, язвительность вдруг стала основной чертой его характера. — Кажется, ты что-то придумал? — Гермиона медленно, но верно закипала. Всё шло по замкнутому кругу. Она повторяла оправдания десятки раз. Каждый раз её голос слегка надламывался, Рон принимал это за признак слабости. Они ссорились почти каждый день, пока находились в лесу Дин. Гарри старался не реагировать на плохое настроение друга и заблаговременно покидал палатку. Гермиона не могла так же. Рон должен был понять, что в произошедшем нет её вины. — Я же не такой умный, — лицо юноши было искажено сардонической насмешкой. Даже его рыжие волосы, будто пылали, подожжённые огнём едва сдерживаемой ярости. — Ты просто могла как-то избавиться от Пожирателя смерти. Потрясённая до глубины души, девушка подавила порыв схватить Рона за воротник и надавать смачных пощёчин. — Избавиться. Ты серьёзно? — голос у нее стал требовательным, нетерпеливым. Рон отвернулся, сжав челюсть. На шее у него сверкнул медальон Слизерина. Гермиону это не удивило. Они таскали на себе крестраж по очереди. Когда наступала очередь Рона, он полностью терял чувство меры и щедро осыпал друзей упрёками. Девушка покачнулась на носках, гадая, как лучше поступить. Забрать у него крестраж и повесить на свою шею значило добровольно погрузиться во мрак. Пытаться образумить Рона — не существовало занятия напраснее. В отличии от них, Долорес Амбридж носила медальон без видимых проблем и при этом могла вызвать телесный Патронус. После Рона и Гарри очередь всегда доходила до Гермионы. Она позволяла себе небольшое промедление, чтобы собраться с мужеством, прежде чем ледяная цепочка повисала на шее, а медальон тянул к земле удушливой тяжестью. Невидимая сущность, скрытая в глубинах проклятого медальона, вздымалась от земли, заполняя мир чёрноватой дымкой, закрывая собой все яркие краски мира. Доверительный, но оттого не менее пугающий, шёпот знакомых голосов пронизывал вакуумную тишину: «Дело в ней… она не такая, как мы» — так для Гермионы начинался персональный круг ада. Мысли раскручивались и скручивались — конца и края их не было видно. Дело всегда было в ней. Спасение ситуации было её заботой. Будь то сборы или расправа над врагом. Её ответственность в том, что трое друзей больше не могли продолжать жить в тёплом доме, вкусно питаться и ждать, когда что-то само по себе изменится в мире. Грязная работа ложилась на её плечи, если случались трудности. Рон руки пачкать не хотел. Он лишь постоянно ворчал, придираясь к каждой мелочи. Пойди ведьма у него на поводу, он первый отвернулся бы от неё. Раньше Рон ограничивался придирками к быту, к отсутствию еды, тепла и уюта, поэтому даже деликатное «избавиться» было как пощёчина. Что бы Рон не подразумевал под этим словом… «Избавиться — значит убить. Убивать просто. Что тут непонятного?» — думала она с противным смешком. Будь она кем-то вроде Лаванды Браун, она бы приняла эту мысль за чистую монету, но она оставалась собой, Гермионой Грейнджер, магглорожденной ведьмой в бегах. Убийство никогда не казалось ей чем-то простым. Отныне не все мысли, рождавшиеся в её сознании, принадлежали ей. Значит, и Рон был таким не по своей воле. Гарри претензий не имел. Или даже если имел, то не высказывал. Было бы ей также больно, если бы был он на месте Рона? Его слова не вызывали такой острой реакции. Рон стал важен ей не только как друг, но он всегда предпочитал винить других, чем взять на себя ответственность. Из-за того, что его расщепило при трансгрессии, он видел себя главной пострадавшей стороной. Он не подумал, каково было ей в борьбе с Яксли. «Яксли разорвал бы нас на части!» — утверждение сопровождало змеиное шипение. Ведьма сжала челюсть так, что зубы скрипели. Облик Пожирателя смерти сам нарисовался услужливым воображением, ещё более жуткий чем в реальности. Эхо безжалостной хватки до сих пор отзывалось болью в руке: он сжал ее руку с непреодолимой силой, чтобы либо удержать беглецов в поле досягаемости, либо оторвать от девушки кусок мяса. Она бы пожертвовала рукой, если бы это помогло, но вместе с рукой ей пришлось бы навсегда попрощаться с Роном, которого держала. В тесноте трансгрессии, выгибаясь в искажениях пространства немыслимыми путями, она нашла силу преодолеть давление и ударить Яксли в лицо. Хватка стала ожесточённей, грозя раскрошить кости. Всё длилось секунды, но ей запомнилась каждая деталь. Встреченный в круговороте зловещий взгляд. Мыслеобраз нечаянно пойманный сетчаткой, словно вспышка камеры. Видение отпечаталось в памяти во всех подробностях. Ком подступил к горлу. Самообладание в тот миг отказало Гермионе, остался лишь страх. Ещё миг и произошло бы то непоправимое, что было безмолвно обещано Яксли. Сомнений не было. Единственное, что она могла сделать, это поддаться первобытному инстинкту. Рывком ведьма устремилась прочь, когда почувствовала как расслабилась рука Пожирателя смерти. Все мысли занимало желание спастись. Тайна дома 12 на Гриммо не стоила ничьих жизней. Поэтому Гермиона всё бросила и переместила друзей в лес. Её ушедшее в пятки сердце вернулось на место. Она осмотрела Гарри, с ним всё было в порядке, Рон получил расщепление, зато остался жив. Пока оказывала юноше первую помощь, пытаясь справиться с дрожью, перед глазами стоял морок: её друзья на последнем издыхании, умирают мучительной смертью, пока она, умытая кровью, пресмыкается перед врагом. Много дней спустя та картина всё ещё преследовала её. Как бы Гермиона не отбрасывала это, мыслеобраз продолжал крутиться в её голове. Постепенно видение становилось ещё страшнее. Осколок души Волдеморта наделял мыслеобраз особой силой. В кошмарах и в особо тёмные дни ношения крестража оно окрасилось в мистическое свечение, впечатываясь в сознание глубже. Так продолжалось до тех пор пока Крестраж вдруг решил переключиться на что-то ещё. Выхватывал из глубин чувство вины, которое девушка испытывала перед родителями. В такие дни она предпочла бы прокручивать мыслеобраз Яксли. Конечно, смотреть видения было лучше, чем выяснять насколько она ужасная дочь. Подняв волшебную палочку на родителей-магглов, она признала их несостоятельность. Они действительно были бессильны перед волшебством, но это не делало их недостойными людьми. Крестраж хотел убедить ее в обратном, но он упирал не только на идею никчемности магглов, он цеплялся и за другое: девушка нарушила свободу воли и заколдовала родителей без их согласия. Это факт. С этим невозможно было спорить. Однако, во всём были виноваты Волдеморт и его приспешники. Если бы не они, Гермиона никогда не поступила бы так. Она лишь хотела защитить родителей. Пусть она и повела себя как неблагодарная дочь, зато они были далеко за океаном в полной безопасности. Только совесть уже была потревожена крестражем. Гермиона пропускала в волосы пальцы, будто могла так добраться до собственных мыслей. Выбор у неё был невелик. Рон и Гарри не подозревали ни о её терзаниях, ни тем более о видениях. Не было смысла беспокоить их эфемерными угрозами Яксли. Да и как такое передать на словах. Разве что послать мыслеобраз с помощью ментальной магии, как проделал Пожиратель смерти. Гермиона могла бы проделать это, хотя и не с такой яркостью. Ментальная магия требовала спартанского порядка в голове, а её мысли стали растревоженным роем жужжащих пчёл. Рой бушевал хуже, когда крестраж висел на груди и вторил сердцебиению, имитируя сочувствие к её тревогам. `*`*`*`*` Когда на шестом курсе Рон демонстративно лизался с Лавандой, было не так больно. Тогда он клюнул на доступность и простоту, и мстил Гермионе за то, что позволила Краму поцеловать себя. На этот раз он не выбрал другую девушку. На этот раз он отверг Гермиону по-настоящему. Он отказался разделить путь вместе. «Он ушёл из-за тебя. Ты слабая. Ты не избавилась от врага» — в один далеко не прекрасный момент оно перестало притворяться внутренним голосом. Она огрызалась в ответ: «Верно! Я не убийца. Всегда есть другое решение». «Какое решение? Скажи, грязнокровка» — ей было нечего ответить, когда оно мучило её вопросами. Она безуспешно применяла методы окклюменции. Гарри был прав. Окклюменция отнимала много энергии. Даже седьмая часть души Волдеморта была в разы искуснее Гермионы. Её слабая ментальная защита сносилась за раз, оставляя лишь головную боль и полную беспомощность. Зудящий поток мыслей не давал покоя. Злые мысли были громче всего остального. Именно они стучали в висках, не унимаясь. Если бы у неё было больше времени подумать в тот злополучный день, когда они повстречали Яксли, она бы нашла другой выход. Инцидент был в прошлом. Можно было выбросить его из головы, но Гермиона прокручивала тот день снова и снова. Повторись эта ситуация, она бы вновь спасовала перед Яксли, совершенно не умея импровизировать. Она повела себя так как смогла. Какие ещё у неё были варианты? Ни один не удовлетворял её. Она заводилась и злилась ещё сильнее. Стоило медальону повиснуть на шее, мысли выходили из-под контроля. Ночами ворочаясь с боку на бок, Гермиона продолжала мыслительный забег на непреодолимые дистанции. Зарывалась лицом в подушку, ненавидя всей душой ментальные способности Волдеморта, его проклятых крестражей и Яксли. «Опробуй Круцио, вожделеть боль приятно» — злой артефакт подкидывал новые мысли, которые она покорно обдумывала, постепенно теряясь в лабиринте сознания. Она осознавала, что если оно продолжит давить, рано или поздно она утратит способность различать добро и зло. Осколок души Волдеморта в медальоне Слизерина добивался именно такого исхода. Он дергал за слабости, как за нити, в надежде однажды стереть границы дозволенного и запретного. Гермиона изо всех сил цеплялась за принципы. Она могла пойти на многое, но обозначила для себя три непростительных действия, по образу и подобию Непростительных проклятий, которые были под запретом. Тем не менее она не могла отрицать, что одно из них она уже нарушила и иногда в мыслях переступала границы двух других. Представляла худшую версию себя. В такие моменты она наказывала себя всё более злыми и жестокими идеями. Она балансировала над пучиной собственного хаоса, не в силах остановиться хоть на секунду. Её душа могла гореть в аду, но она методично топтала собственные чувства, только бы не ощущать бессилие. Мучила себя, доводя всё до абсурда, покрывая всё грязью, эгоизмом и злом, чтобы доказать себе, что она не безгрешна. Если бы она смогла принять тёмную часть своей души, то сумела бы жить с этим дальше. Гермиона не была наивной. Она знала, что однажды ей придётся выбирать между принципами и выживанием. Все её действия, любое решение, каждый выбор — всё это имело последствия. Порой она теряла границы, не понимая, где начинается и кончается её воля. `*`*`*`*` Без Рона, она и Гарри носили кулон чаще. На Гарри эта штука действовала ещё хуже, чем на неё, чтобы понять это не требовалось большого ума. На самом деле Гермиона начала сомневаться, что была такой уж умной, как о ней говорили. Будь это так она никогда не довела бы лучшего друга до того состояния, в котором он пребывал. Она сломала его волшебную палочку. Гарри внушил себе, что эта конкретная волшебная палочка — это то самое оружие, которым он убьёт Волдеморта. Он свято верил в это. По его утверждению палочка оживала в присутствии врага, отражая любые удары, защищая хозяина. Он приписывал ей сверхъестественные свойства, которыми на деле никакая палочка не могла обладать. Можно сказать, что сломав её, Гермиона разбила шансы Гарри на победу и лишила его возможности противостоять врагам. Она понимала, неважно какая палочка будет в его руке в итоге. Не волшебная палочка защитила его в ночь, когда Том Реддл пришёл в Годрикову лощину. Это Лили Поттер преградила ему путь ценой своей жизни. Не было смысла наделять палочку невозможными свойствами или придавать ей большее значение, нежели то в чьих руках она окажется. Гарри был глух. Был глух и её собственный разум. Гермиона оказалась бессильна перед чувством вины из-за неверно принятых решений и постоянных неудач. Когда Рон вернулся, было уже поздно что-то исправлять. Дело давно уже было не в Роне или его словах. Дело всегда было только в ней — это было непоправимо. Она не справлялась. Годами в Хогвартсе она гордилась своими успехами на уроках, отточенностью ответов на вопросы учителей, заработанными для Гриффиндора баллами, обширными познаниями изъятыми из бесчисленных книг, и особенно заклинаниями, которые получались у неё с первой попытки… но она допустила худшее развитие событий там, где ошибки не прощались. Хоть крестраж был уничтожен, а тёмный голос умолк навечно, покой не вернулся. `*`*`*`*` Беллатрикс Лестрейндж заставила Гермиону нырнуть в страдания, словно в кипящий котёл. Каждое мгновение, которое тянулось к вечности, гриффиндорку сопровождал её неспокойный разум. Она осознавала всё. Проживала в полной мере иссушающую и скребущую когтями муку. Невозможно было привыкнуть к этим ощущениям, продолжать дышать становилось невыносимо. Боль не заканчивалась даже на секунду. Тело Гермионы переживало худшие моменты жизни, а разум включался в происходящее с ненужной отдачей. Оставалось ждать, когда разум сломается. Это стало бы самым прекрасным событием жизни. И чем дольше пытка длилась, тем яснее Гермиона осознавала, что даже сойти с ума у неё не вышло. Может быть это и было наивысшим мастерством, позволить жертве понимать происходящее пока копится во рту вкус железа и звенят от интенсивного воздействия нервные окончания. Когда челюсть её сводило, Пожирательница смерти сдавливала пальцами впалые щеки, заставляя разомкнуть зубы, чтобы девушка не откусила собственный язык. — Я хочу слышать правду! Что ещё ты украла из моего хранилища? Гермиона клялась, что никогда не была в хранилище, продолжая молить о пощаде, но Беллатрикс желала выдавить из неё признание. Проклятья чередовались с острым ножом. Жестокая ведьма самозабвенно вырезала какие-то символы на предплечье девушки. И мерзко посмеивалась на слабые попытки сопротивления. Волдеморт и его Пожиратели смерти заполонили гостиную, Гермиона отметила их появление сквозь пелену боли. Краем зрения она видела тёмные фигуры, слышала их перешёптывания. Она панически искала выход, хотя бы крошечную надежду на спасение, а сама уже не верила, что из таких условий возможно выбраться. Это был конец. Затем ей пришлось бессильно наблюдать, как Рон погиб от проклятья Долохова, как Гарри был обезоружен, как Волдеморт убил его. Почти всё было так, как она боялась. Видение воплотилось в реальность в худшем из возможных сценариев. Дальнейшая борьба стала бессмысленной. Смерть — привлекательнее, чем когда-либо до этого. Она бы просто сдалась, если бы Добби не выдернул её, единственную выжившую, из этого ада. Мир вертелся с бешеной скоростью, но история повторялась. Мозолистая ладонь сдавила тонкое предплечье вымазанное кровью. Кто-то преследовал её. Гермиона вспомнила Яксли, наверное он желал исполнить безмолвное обещание. Её требовательно тянули назад. Несмотря на кровь струившуюся из ран, враг не собирался отпускать. У неё не было сил, чтобы сопротивляться, поэтому всё её внимание сосредоточилось на Добби. К счастью тот тоже держал её крепко, хотя её пальцы были скользкими. Послышался шум прибоя, и в лёгкие хлынул морской воздух. Тело всё ещё колотило после пытки. Одна из рук девушки оставалась с силой стиснута и слегка утоплена от локтя до запястья в прохладный песок. Напряжённая до проступающих вен и сухожилий мужская ладонь и прямые твёрдые пальцы сомкнулись на её слабом предплечье. Из-за этого Гермиона не чувствовала собственных пальцев и не могла пошевелить этой рукой. Над ухом раздался резкий вздох и пальцы разомкнулись, освободив её. Она повернула голову проследив как окровавленная ладонь прижалась к груди, а затем её взгляд метнулся вверх к лицу. Волшебник, который преследовал её, не был главным героем её кошмаров, Корбаном Яксли. Это был Родольфус Лестрейндж. Только сейчас она смогла рассмотреть его так близко. В те дни, когда на розыскных объявлениях было его лицо с прямым жёстким взглядом, она и представить себе не могла каков он в реальности. Он весь был высечен из резких линий, гранитных граней и звенящего напряжения. Он тяжело дышал, чуть сгорбившись от боли, но это нисколько не уменьшило ощущение смертельной опасностия, которым от него веяло. Растрепавшись короткие тёмные волосы падали на лоб. На заросшем щетиной лице появилась мучительная усмешка. Серые глаза были устремлены куда-то поверх головы ведьмы. Волшебник медленно выпрямился, заслонив собой солнце. Его плавные движения таили в себе превосходство и внутреннюю силу. Напуганная Гермиона попятилась от него ползком. Она огляделась в поисках домового эльфа и нашла его одном шаге от себя — Добби! — позвала она, надеясь, что он уведёт её отсюда. Вместо этого ей пришлось ловить его тело. Тонкие натруженные руки эльфа безвольно повисли, а из раны на груди торчала рукоять ножа. Кровь окрасила яркую разномастную одежду. Зелёные глаза меркли, как и надежда на спасение. Гермиона вынула нож в стремлении что-то изменить, но лицо эльфа осталось к этому равнодушным. В отражении опустевших глаз мелькнула тёмная фигура. Сильная рука вновь сомкнулась на ней. Они завертелись в трансгрессии, в который раз. Домовой эльф выскользнул из её слабых рук, где-то в середине пути, гриффиндорка беспомощно тянулась к растаявшему в пространстве Добби. `*`*`*`*` Вместо Малфой мэнора они оказались в глухом лесу. Лестрейндж приземлился рядом и его падение было в разы хуже, судя по его приглушённому стону. Он не контролировал происходящее. Воспользовавшись этим Гермиона сорвалась с места. Первым её порывом было бежать со всех ног, чтобы увеличить расстояние между ней и Пожирателем смерти насколько возможно. Лестрейндж мгновенно послал вслед несколько заклинаний, от которых у неё получилось ускользнуть. Лесная местность давала ей надежду. У Гермионы кружилась голова, болела каждая клеточка тела, но несмотря на это она бежала дальше, заставляя себя двигаться. Лестрейндж нагонял. Она слышала хруст веток под его ботинками, краем глаза видела проносящиеся мимо заклинания, спиной чувствовала его неумолимое приближение и пронзительный взгляд, сверливший затылок. Он настиг её, когда Гермиона то ли оступилась, то ли во что-то угодила, мозг не регистрировал тонкости. Конечно, тёмный маг не мог обойтись без Круцио. Боль девушка приняла без сопротивления. Так было проще. Ей было с чем сравнить. Эта боль имела иной характер, чем проклятия Беллатрикс. Та наносила пыточные с невыносимым пристрастием: нервирующей, сложносоставной болью, приносящей глубокую муку и осознание, что пытка может длиться вечно. В заклинание тёмного мага был лишь забористый азарт выбивающий дух резко и напрочь. Острота ощущений была практически щадящей, своей яростной силой смывая сознание. Гермионе оставалось лишь отпустить себя. Дав волю крикам беспрепятственно рваться наружу, она могла упиваться страданием с надеждой, что боль души обратится в боль тела. А потом её отпустило, почти милосердно, если это сравнение было бы уместно. Отголоски боли не раздражали рецепторы. Она смогла выдохнуть. В который раз её руки оказались связаны. До неё только тогда дошло, что её пальцы напряжённо сжимали нож. Она могла бы порезать верёвки. Или хотя бы покончить с собой. — Попалась, — это было первое обращение Лестрейнджа к ней. Звучало почти игриво, словно он преследовал её не для того, чтобы убить. Девушка посмотрела исподлобья. Волшебник подошёл очень близко. Одна его рука потянулась к её плечу, а та в которой он держал палочку, оказалась почти у её лица. Он выглядел спокойным, нисколько не запыхавшись, пока она с трудом справлялась с собственным дыханием. Это разозлило её больше всего. Его прохладная улыбка и алчный взгляд добавили масло в огонь. Ведьма забыла о своём намерении высвободиться из верёвок. Руки двигались сами, поддавшись глубоко засевшему гневу, одно молниеносное движение, лезвие полоснуло запястье волшебника. Он выронил палочку, она — поймала. — Ступефай! Мужчина уклонился, после чего набросился на неё, пригвоздив к земле своим весом. Она поняла, как безнадёжно её положение. Однако, какая-то бунтующая часть её не собиралась с этим мириться, заставляя бороться за жизнь, с которой ранее она с лёгкостью готова была расстаться. Лестрейндж пытался выдернуть волшебную палочку из её рук. Гермиона цеплялась, сдирая кожу о шероховатую рукоять палочки. Она чувствовала что вот-вот потеряет последнее преимущество. Он был сильнее. В его глазах она видела холодную ярость. Вторая рука волшебника метнулась к её шее. Гермиона запаниковала и выпустила палочку. Что ж, иногда нужно было просто сдаться, чтобы победить. Волшебник не ждавший, что она отпустит оружие ткнул себя в лицо палочкой. Это рассмешило девушку. Ещё одна уловка озарила её разум. Она подняла руки над головой и зачерпнула в ладони столько земли сколько смогла, чувствуя как твёрдые крупицы забиваются под ногти. Этого было достаточно, чтобы ослепить его. Грязный маггловский приём из кино. Кто бы ей сказал, что однажды это принесёт ей спасение. Мужчина был дезориентирован. Ругаясь на чём свет стоит, он пытался очистить глаза. Гермиона толкнула его, пытаясь скинуть с себя, но оказалось что ослепить его было недостаточно. Зато забрать палочку стало проще. Пока он вслепую ловил руки девушки, ей удалось использовать обездвиживающее заклинание. Проклятый волшебник придавил её ещё сильнее, Гермиона едва не задохнулась от тяжести его тела. Она с трудом выбралась из-под него. Лёгкие жгло огнём, дыхание было отрывисто, всё тело ныло, конечности дрожали от приложенных усилий. Она почти поверила, что умрёт сегодня. Но — она победила... она одолела Пожирателя смерти без палочки! Гермиона растворила верёвки, стёрла рукавом пот со лба. Её взгляд упёрся в широкую напряжённую спину волшебника. Он всё ещё лежал лицом в землю. Она его перевернула и склонилась над ним. — Попался! — сердито передразнила она, но тут же подумала язвительным голосом Рона: «И ты не придумала ничего получше?» — отчего разозлилась ещё сильнее. Отголоски старой обиды даже сейчас преследовали её. После всех ужасов, что ей пришлось пережить, её всё ещё донимали такие мелочи. Она вспомнила всё, с чего начался этот путь по наклонной, и каждую ошибку ставшую причиной катастрофы. Возбуждённый мозг активно заработал. Было поздно спасать друзей, но можно было спасти миссию, чтобы гибель мальчиков была не напрасна. Жизнь подарила ей шанс поступить правильно. И это был тот самый момент, когда беспорядочный гул пчелиного роя в голове организовался в сплочённую волну, набегая мерным прибоем. В её сознании наступила ясность. Волдеморт ценил семью Лестрейндж за преданность. Он доверил Беллатрикс спрятать в Гринготтс что-то важное. Что-то настолько ценное, что безумная женщина испугалась, осознав что может быть провалила задание. Она пытала Гермиону, надеясь узнать, что ещё было украдено из Хранилища ее семьи. И волновали её не драгоценности или золото. Что могло быть важнее меча Гриффиндора и всех сокровищ вместе взятых, если не крестраж. Родольфус Лестрейндж мог стать живым пропуском Гермионы в Гринготтс. И рано или поздно, когда с крестражами будет покончено, кто-то должен убить Волдеморта. Лестрейндж представлялся ей подходящим человеком. Решение кристаллизовалось под волнами мыслей. Разбить крестражи, а затем и самого Тома Реддла руками верного последователя — такая возможность могла выпасть лишь раз в жизни. Сложность состояла лишь в том, что цена ошибки была велика. Лестрейндж волшебник, в отличие от её родителей, так что самое сложное было ещё впереди. Подмена воспоминаний у другого мага тонкое искусство, опасное для обеих сторон участвующих в действе, но риск стоил того. Мужчина лежал на земле, наблюдая за ней. Если ему было что сказать, он не имел такой возможности. Гермиона видела собственное отражение пойманное в неуютную пытливую серость глаз. Ее ладони взмокли, по спине бежали мурашки, беспокойство было бесполезно. Волшебную палочку она приложила к его виску, сосредоточилась и прошептала сложное заклинание. Кончик озарился белым светом, омывая сознание мужчины и настраивая на внушаемость. — Вы поможете мне, мистер Лестрейндж, — начала она через силу, но тут же остановила себя, этот человек не заслуживал уважения. Он и ему подобные обращались с ней, как с грязью под ногами. Ни к чему было играть в воспитанность. Кроме того, фамильярность будет более уместна, если план сработает. Словно они уже перешагнули порог дружбы,. — Ты мне поможешь, Родольфус. Будешь помогать даже ценой собственной жизни. Глаза волшебника выразили всё презрение и ненависть какие были возможны, стоило ей назвать его по имени. Это ничуть не поколебало её. Несмотря на то, что она не готовилась заранее, воображение легко создавало историю складывавшуюся в мыслеобразы, которые оставалось лишь передать с помощью ментальных техник. Несколько месяцев назад у Пожирателя смерти могли бы впервые появиться идеи о предательстве. Скорее всего он жалел об упущенном времени, о какой-нибудь идеальной жизни, которую не прожил, и заклинание при определённом везении могло подцепить эти разочарования на крючок, чтобы мысли о предательстве слились с ними воедино. Девушка старалась учесть подобные нюансы. Она представила как он искал встречу с Гарри, чтобы предложить ему помощь в свержении Тёмного лорда. Как преследовали его неудачи, но он продолжал искать. Она ощутила мощную волну сопротивления, отдавшуюся пульсирующей головной болью. Её родители были беспомощными жертвами на фоне Лестрейнджа. Обездвиженный и лишённый палочки он всё равно мог вывести ведьму из равновесия. Он прекрасно себя контролировал. Внушения бились как горох о каменные стены. Гермиона теряла нужное для дела внутреннее состояние. — Это так трудно, когда ты сопротивляешься, — слова были полны отчаянья и надрыва, которые она не сумела сдержать, как и обжигающие слёзы сорвавшиеся из глаз. Сколько бы их не было пролито, они не кончались. Сквозь зубы она прошипела: — Послушай! Можешь продолжать бороться со мной, это бесполезно! Ты можешь сгнить в тюрьме или искупить свои преступления. Сам-знаешь-кто обречён. Словам он не поверил, они только вызвали новый поток гнева. Девушка ощутила его презрение к ей подобным переданное по тонкой нити связывавшей их в этот миг. Она и не сомневалась. Он бы никогда не пошёл ей навстречу. Напряжение росло, она пыталась сохранить воздействие, надеясь, что хотя бы одно внушение проникнет за преграду и повлечёт за собой другие. Подгадав момент, он нанёс ментальный удар с целью разорвать тонкую связь. Собственные усилия обернулись против неё. Гермиона сделала над собой усилие, чтобы не потерять контроль, ей пришлось защищаться, пытаясь не впустить волшебника в свои мысли. Когда она почувствовала, что давление чуть отступает, она вздохнула с облегчением. Было странно сознавать, что сопротивляясь части души Волдеморта, она научилась чему-то. Она могла сдержать удар ровно настолько, чтобы принять меры. — Конфундус! — Она ткнула палочкой резче. Заклинание сбило мужчину с толку. Сглаз помог ей окончательно вытолкнуть его из своего сознания. Всё же ей пришлось прервать зрительный контакт и шумно вдохнуть воздух. Она знала, что легко не будет. Собравшись с мыслями, она повторила попытку, старательно, визуализируя новые воспоминания. Сначала Лестрейндж нашёл рыжего Уизли, когда тот кинул друзей и попался егерям. Он узнал его сразу. Убедил поговорить. Только с ним Лестрейндж мог вступить в переговоры. При определённых обстоятельствах чистокровные маги всегда могли договориться. У них двоих было нечто общее: чистокровное происхождение, магическое воспитание, наличие братьев. Они могли понять друг друга и прийти к компромиссу. Среди троих друзей, Рон был гибче характером. И не так принципиален. Но даже Рон не был дураком, чтобы поверить на слово Пожирателю смерти. Выдумку следовало приправить истиной. Кто-то подкинул ребятам меч Гриффиндора. Над этой загадкой мальчики не стали долго ломать голову, а Гермиону беспокоил этот факт. Кто-то отыскал их в лесу без труда и, будто бы издеваясь, забросил меч на дно замёрзшего озера. Если меч когда-либо был у Пожирателей смерти, можно было предположить, что среди врагов действительно завёлся предатель, но это точно были не муж и жена Лестрейндж. Девушка позволила Пожирателю думать, что это его заслуга. Решение подкреплённое мятежным действием убедило бы его в том, что мосты давно сожжены. Меч Годрика купил бы доверие Рона. Конечно дорогу к друзьям они отыскали не сразу. Волшебное свойство делюминатора вывело их двоих на след. Гарри, упрямый и бескомпромиссный, не принял бы Лестрейнджа на свою сторону с распростёртыми объятьями. С мстительным чувством Гермиона представила как её друг мучил бы Лестрейнджа допросом на протяжении нескольких часов. Она так ясно представляла себе каждый жест и мимику Гарри, интонации и колкие слова, что на её лице появилась слабая улыбка. — Нам нужна была еда, информация и защита. Так было бы правильно, — эта крошечная фантазия успокаивала какую-то внутреннюю потребность в человечности. В воображении, её друзья получили частицу доброты, хоть и было это не по-настоящему. — Ты вложил столько усилий охраняя нас от бед, поэтому ты продолжишь помогать Мне. Будешь до конца на моей стороне. Она надеялась, что он поверит. Представила, как он привык к ней со временем. Но чары могли корректировать воспоминания, но не чувства. Лестрейндж был возмущён. План не работал. Мыслеобразы оставались на поверхности. Он не впустил их в себя, даже несмотря на то, что испытывал трудности с концентрацией внимания. Конфундус ослабил концентрацию, но не волю. Волшебник удивительным образом отстаивал себя. Невозможно было завершить внушение в полной мере. Если бы она могла его убедить. Если бы могла посеять сомнение в правильности его взглядов. Если он хотя бы на секунду открыл разум, ровно настолько, чтобы новые образы укоренились в памяти… — Мне нужна помощь, — потребность достучаться до него, объяснить всё, давила изнутри. Её слёзы, всего пара капель, вновь упали на лицо Пожирателя смерти. Она осторожно стёрла их и тихо взмолилась: — Пожалуйста, помоги мне. Мы… Вместе мы можем всё изменить. Она ненавидела себя в этот миг. Она опустилась в собственных глазах так низко, что ей стало стыдно. Как могла она убедить того, кто видел в ней меньше, чем человека. Не было надежды, что он вообще воспримет какие-либо доводы. Она прикрыла глаза, борясь с напряжением. — Сам-знаешь-кто полукровка, знаешь? Его имя Том Реддл. А мне известны все тайны Тома Реддла. Даже то, как он мучил сирот в приюте. Я знаю про него такое, чего никто не знает! Его конец неизбежен. Изо всех сил она пыталась подобрать правильные слова: — Он больше не человек. Ты видел его? Его красные глаза... его безумие... Он опасен для всех, не только для таких как я. Он разрушает всё к чему прикоснётся. Твою жизнь он ведь тоже разрушил? Никогда не поверю в обратное, — девушка снова открыла глаза и уставилась на него так словно умрёт если прервать зрительный контакт. — Его нужно остановить. Я знаю, как его остановить! Но мне нужна помощь. Она заметила, как изменился его взгляд, став отстранённым. Должно быть магия отыскала путь в глубины разума и уже действовала, просто нужно было дать этому время. — У нас одна цель… Момент ясности сознания переломился внезапно. Её истощённый ум вернулся в привычное состояние хаоса. Мысли не вязались одна с другой, перескакивая с одного на другое. Она боялась, что-либо свихнётся от напряжения, либо сведёт с ума Лестрейнджа. Она держала контакт до последнего, давая магии необходимое время. Нить заклинания оборвалась. Гермиона отпрянула на миг ослепнув. Она всё ещё была в своём уме, но не могла знать, что происходит с Лестрейнджем. Он смотрел перед собой на кроны деревьев качавшихся над ним несколько мгновений, а затем его глаза медленно закрылись. Может быть он лишился рассудка из-за неё. `*`*`*`*` У Гермионы было мало сострадания к Лестрейнджу, это мешало чарам обрести целительскую силу. С лёгкими повреждениями вроде синяка или царапины она справилась, но кровь из запястья не останавливалась. Она старалась, видит Мерлин, но были вещи над которыми никто не властен. Как и её чувства не подчинялись ей. Пришлось прижечь рану. Гермиона переборщила с огнём. Теперь Лестрейндж был ещё в худшем состоянии, чем раньше. Приходилось прибегать к приёмам магглов. Она отошла к деревьям и тяжело привалилась к стволу. Она сделала всё что могла, оставалось ждать каким будет итог. Чувство утраты друзей, наконец, накрыло её. Спустя час или два Лестрейндж очнулся. Он был полон смятения, на первый взгляд он казался разумным. Последние события он помнил с трудом, но то что он не выказывал агрессии было хорошим знаком. Гермиона наблюдала за мучительными попытками волшебника собраться с мыслями. Она ждала, когда он хоть что-то вспомнит, этого не происходило. Тогда она рискнула подтолкнуть его в нужном направлении, затаив дыхание. Его эмоции были искренними. Для неё стали неожиданностью все человеческие чувства, отразившиеся на лице Родольфуса Лестрейнджа. Печаль. Сочувствие. Смущение. У Гермионы немного отлегло от сердца, но даже когда Лестрейндж верил ей и не пытался напасть, его взгляд напрягал её. Он ловил каждое её движение. Изучал её так же пристально, как она его. Его будто одолевал голод к прозрению, к осмыслению чего-то скрытого, ненасытное исследование заставляющее всматриваться всё глубже и глубже. Казалось, Лестрейндж мог чувствовать её ужас на уровне инстинктов, подобно дикому хищнику. У него загорелись глаза, движения наполнились затаённой энергией, углубилось дыхание. Так он реагировал, почуяв слабость. Сохранить присутствие духа было непросто. Бояться правильно, но показывать страх нельзя. Этот урок она усвоила. Либо Гермиона всё-таки сошла с ума и воображала всё это. Неудивительно. Сначала компания разумного крестража, атака беспокойных кошмаров, потом "близкое" знакомство с четой Лестрейндж, гибель друзей — сыграли свою роль. Ведьма хотела сохранить внутренний стержень. Быть сильной вопреки всему. Это требовало огромных волевых затрат. Когда-то она думала о побеге в мир магглов. Если бы сейчас у неё был шанс забыть обо всём. Только это было бы лишь отсрочкой неизбежного. Волдеморт вознамерился жить вечно. Его последователи могли меняться поколения за поколениями, раболепные последователи с промытыми мозгами, пока он продолжал бы подминать под себя всё большие территории. Рано или поздно он завоюет весь мир и уничтожит всех неугодных. Его слуги развлекались тем, что охотились на магглов. Всё зайдёт далеко, если их не остановить сейчас, пока это возможно. Последствия крушения ощущались во всём. Перед Гермионой осталась лишь одна цель — любой ценой добраться до крестражей. Она надеялась дойти до конца и понимала, как смехотворны её шансы. Они и раньше были мизерными. Внутри неё всегда жил страх, что тайна погибнет вместе с ней и её друзьями, и тогда Том Реддл победит. Поэтому ей следовало позаботиться чтобы кто-нибудь принял эстафету, если она не справится… Может быть поэтому она рассказала Лестрейнджу о крестражах. Ей нужно было с кем-то разделить эту ношу. К её облегчению его отношение к крестражам было написано на лице яснее ясного. Отвращение. Окружённый магией с первых дней жизни, должно быть он понимал насколько чудовищна идея разрыва души на части. Всё тело ломило тупой болью. Во время разговора, её голос звучал сдавшимся. Ей приходилось делать усилие, чтобы открывать рот, шевелить пальцами, держать глаза открытыми. Она пыталась напоминать себе об окружающем мире, то беготней муравьев, то ощущением стылой земли под грязными ладонями. Она задерживала дыхание чаще нормального. Как и силы, эмоции утекали. Ей становилось всё легче и легче и вместе с тем тяжелее. Хотелось лечь и закрыть глаза. Только присутствие Лестрейнджа, всё ещё казавшегося опасным, помогало ей держаться в тонусе. У неё всё ещё были сомнения, после того как они договорились о сцене убийства. Гриффиндорка не доверяла волшебнику. Он оправдал это недоверие одним махом. Казалось заклинание памяти дало осечку, и всё то время, что он говорил с ней, он лишь притворялся, смеясь над наивностью девушки. Он вновь превратился в мучителя, в этот момент он явил свою сущность. Власть доставляла ему наслаждение, ему нравилось с ней играть. Жгучие дорожки пронизывали тело Гермионы. Она рвала кожу, хотела содрать с себя вместе с болью. Ногтями соскрести каждое разветвление подкожных путей, каждое русло огненной лавы, выжигавшей в ней червоточины. Лестрейндж только смотрел. В нём полыхала ярость. Почти как у его жены. Почти, ведь помимо жестокости в нём было больше граней. Гермиона считывала экстремальный диапазон чувств так же ясно, как рунические формулы в книгах и среди них было восхищение. Она бы не спутала это ни с чем другим. Ему была по душе отдача, которую она вынужденно демонстрировала. — А сейчас грязнокровка ты умрёшь, — это было то чего она боялась и одновременно желала. Гермиона умирала мучительно. Тонкая струна натянувшаяся до предела разорвалась, стерев её в ничто. Там для неё не было никакого света. Она провалилась в небытие и мгновенно растворилась. Неужели её душа жаждала именно такого покоя? Потом он беспардонно выдернул её обратно в жизнь. Все сенсоры её тела сошли с ума от навалившейся тонны информации. Кожа покалывала от миллионов невидимых игл. Воздух хлестал и рвал грудь, лёгкие отказывались перерабатывать кислород, она хотела бы выплюнуть его как нечто чужеродное, забившееся в её тело. Мир пылал ослепляющей ясностью, но хуже всего... ярче всего остального были тёмно-серые глаза мужчины, встречавшего её на краю жизни. В ней всё было под основание сломано. Она закачалась в бесконечном движении маятника, находя фальшивое успокоение, на пороге крика и тишины. Он остановил ей сердце, эта мысль сводила с ума. Как просто оно ему поддалось. Авада кедавра убивала человека безвозвратно, тот и не осознавал до конца, но это… это было как будто Лестрейндж мог заползти ей под кожу и мышцы, под ребра, обернуть безжалостные пальцы вокруг её сердца, торопливо выстукивавшего свой ритм, и сжимать, и держать в кулаке, управляя каждым ударом. Он имел власть над тем, что было неподвластно ей, стерев границы личного. Он показал как мало тайн она может оставить при себе, когда ему ничего не стоит раздавить её сердце. — Прости, — прошептал он, как будто больно было ему. Она слушала вполуха. У неё не было для него ни доверия, ни прощения. Ничего. — Мне пришлось сделать тебе больно, — для такого ужасного человека у него был успокаивающий тембр. Когда он понижал голос почти до шёпота ей становилось неуютно, словно он нарушал её границы голосом. — Ты должна понимать разницу между тем, что делала моя жена и что сделал я. Я был с тобой почти нежен. Конечно! Поэтому он держал её, не давая уйти. Нависал над ней, как стервятник в ожидании её гибели. И смотрел с жадностью, как она выгибалась от боли, ногтями раздирала кожу и плакала. Всё потому что она внедрила ему новые воспоминания, но поменять суть личности не могла. Он оставался собой. Пожиратель смерти. Убийца. Такой же ненормальный, как и его ненаглядная жёнушка. Он мог говорить что угодно, но он хотел её смерти, даже если сам этого не понимал. Она ненавидела его всей душой. Но ещё больше ненавидела собственную непроходимую тупость. Как могла она забыть, кто перед ней? — Это заклинание используют только колдомедики, оно неизвестно непрофессионалам. — Он нашёл страшное применение заклинанию, которое предназначалось для благих целей. Она прислушалась к его словам, но напоминала себе кто он. Ей следовало собраться с силами и отогнать лишние эмоции. Лестрейндж не видел собственного безумия. А чего ещё она ждала? Она сама залезла в эту мышеловку и обрекла себя на его общество. `*`*`*`*` На самом деле Гермиона не знала ждать ли ей нового внезапного нападения, когда из глубины души Пожирателя смерти навстречу ей вновь поднимется ненависть. Это ведь был непредсказуемый процесс. Заколдованный или нет, Родольфус Лестрейндж оставался плохим человеком. Его истинная сущность была лишь прикрыта для приличия вежливостью, воспитанием и само собой фальшивыми воспоминаниями. Но иногда даже магия могла дать сбой. Гермиона наступала на горло желания спрятаться от Лестрейнджа, когда он оказывался рядом. Она могла говорить размеренно, не заикалась и почти не терялась обуреваемая догадками и опасениями. Она жила под его крышей, почти как на пороховой бочке. Плюс у неё не было палочки, если бы у волшебника заклинило в мозгу, она могла на этот раз не спастись. Хоть он взял на себя обязанность обеспечить её всем необходимым и собирался помогать в деле, это мало что меняло. Лестрейндж оставался врагом Гермионы. Иногда он вполне смахивал за нормального человека, занимаясь рутинными делами. Разница на самом деле была невелика. Даже худшие в мире люди питались обычной пищей, читали книги, нуждались в отдыхе и умели шутить. Лестрейндж оказался колдомедиком, до неё это впервые дошло только в самый первый вечер, когда его магия начала оглаживать её раны. Забота и деликатность совершенно сбили девушку с толку. Потому что быть колдомедиком означало не просто размахивать палочкой. Для такой магии требовались способности, или иными словами свойства души, которые никак не сочетались с деятельностью Пожирателя смерти, в представлении Гермионы. При этом его исцеляющие чары были безупречны. Всё это было противоестественно. В последующие вечера он вновь навещал её, когда она притворялась спящей. Она чувствовала на себе внимательный взгляд и деликатное колдовство, которое он обновлял, словно добрый колдомедик спасающий заболевшего пациента. Так он мог знать что происходит в её теле. Было так глупо, ощущать смущение, оттого что он видел и знал о ней слишком много, беспрепятственно наблюдая всю подноготную её тела. Он не должен был так делать. Несколько дней назад он убил бы её без зазрения совести, а сегодня сочувствовал ей. Неожиданное проявление человечности. Гермиона не хотела видеть в нём это. Пожиратель смерти должен был оставаться чужаком, но конечно поменять уже ничего нельзя. Она уже сделала выбор. Пожалуй самым ужасным было то, что каким бы Лестрейндж ни был, он всё ещё был человеком. Ей невольно приходилось узнавать его лучше. А ему приходилось узнавать её. Делал он это намного охотнее, чем она. Иногда начинало казаться, что он желает познать её до последней капли. За этим угадывалась жажда познания, но совсем не такая, которая отличала гриффиндорку в школе. Природная проницательность будто была вшита в основу личности волшебника. Неутолимая пропасть искала в ней нечто неведомое. Стерегла каждое её движение, чтобы… Что? Может он и сам не знал. Гриффиндорка замечала это не раз и не два. Она ничего в этом не понимала. Как и не могла спрятаться от этого. Всё чего она хотела в такие моменты это грубо осадить его. Каждый вечер он оставлял на прикроватной тумбе зелье сна без сновидений. Она не могла ничего поделать с чувством благодарности которое невольно возникало при этом. Зелье помогало хотя бы на ночь забыть о скорби. Всякий раз, как она обнаруживала, что ей нечем заняться на неё обрушивалась тяжесть, ощущения неправильности и несправедливости. Гриффиндорка старалась сохранять мужество и похоронить все самые угнетающие чувства глубоко в сердце, не позволяя вырваться наружу, потому что скорбь не могла ей помочь. Она хотела помнить мальчишек такими какими они были в школе, но память непослушно подсовывала последние минуты их жизни, тогда ей трудно было сдерживать слёзы. По этой причине она старалась занять всё своё время делом. Книги, планы, схемы, изучение наполненного колдовством дома. Она сравнивала это место с теми местами, которые уже знала. Например, маггловский дом её родителей был светел, она возвращалась туда в самые тёплые месяцы года. Там не было волшебства, но для нее родной дом был пропитан самой лучшей и чистой магией которая возможна. Это был её родной дом по которому она очень скучала. Память о нём сплелась с ощущением мягкого солнечного света, проникавшего в большие окна. Хогвартс стал её вторым домом, но именно там ей пришлось повзрослеть и узнать что мир не так светел как ей казалось. Нора, под завязку забитая бытовым колдовством, напоминала иллюстрацию к детской сказке, Гермионе хотелось бы вернуться туда. Дом Блэков пропитанный мраком и замкнутый в своём тесном мирке до сих пор навевал тревогу. Несмотря на это худшим местом на памяти Гермионы теперь был Малфой менор. Особняк впитал в свои стены ужас, могильный холод и пафосную надменность. А ещё он был неразрывно связан с черноволосой жестокой ведьмой, а вовсе не с холодными и забитыми членами семьи Малфой. Дом Родольфуса был другим. В пространстве витала фундаментальность, строгость, но в то же время в этом доме был уют. Интерьер покрыт тёплыми тонами и простотой. Она чувствовала сколько интересного скрыто в стенах особняка. Гермиона могла здесь свободно перемещаться, потому что часто оставалась в одиночестве, но она чувствовала что кто-то наблюдает за ней, даже когда волшебник уходил. Родольфус сам предложил ей изучить этот мир. Ему как будто нравилось одаривать её символическими любезностями в виде пищи для размышлений или ничего не значащими мелочами. Иногда это смахивали на приручение мелкого зверька. Гермиона внутренне ощетинилась, но невольно поддавалась. Она успокаивала себя тем, что понимает его мотивы. На самом деле нет, не понимала. Противоречия уживались в нём. Она убедила себя что он безумен, но Лестрейндж мог сохранять адекватность большую часть времени. За редким исключением когда его сущность прорывалась наружу. Тогда его повадки менялись. Собранность и внутренний покой отступали на второй план. В воздухе скапливалось предгрозовое напряжение. Ведьма начинала ощущать себя канатоходцем над бездной, оступись и полетишь вниз. Это весьма пугало её, но всё что она могла сделать в такие мгновения это сохранять выдержку. Она пока не понимала что именно вызывает все эти изменения. Если честно она предпочла бы и не знать, но разумнее было всё выяснить раньше. Время от времени она шла на осознанный риск, осторожно щупая почву. Взвешенные слова и действия, которые могли стать спусковым крючком оброненные невзначай чаще всего не срабатывали должным образом. Она хотела отыскать некие границы дозволенного, но пока не видела никакой системы. Родольфус порой был настолько разумен, и тогда ей начинало казаться, что она сама придумала признаки безумия. Пока она его совершенно не понимала, но всегда оставалась насторожена. Каким-то образом это из-за Родольфуса она всё ещё не потерялась в тёмных мыслях. Рядом с ним приходилось сохранять тонус, держать себя под контролем и не раскисать, быть спокойной и собранной, в то время как на сердце висела тяжесть. Она привыкла называть его по имени, а сама думала что про неё могли подумать её друзья. Были бы они в ней разочарованы снова? `*`*`*`*` От Крауча они вернулись поздно, так и не отыскав ничего стоящего. Гермиона не ждала, что это дело увенчается успехом. Она была уверена, что ничего не найдёт, но всё равно хотела скорее приступить к действиям, чтобы хотя бы на время остановить погружение в глубины апатии. Повстречавшись с дементором лицом к лицу она оказалась ещё глубже, чем была изначально. Мир начал рассыпаться перед её глазами. Могильный холод проникнув под кожу оживил всю боль и скорбь, все самые ужасные видения. Она видела Гарри и Рона — это разрывало ей сердце. И тонула в слезах и чувствовала как её душу призывает бездонная чернота. Душа её сопротивлялась этому, потому что там её ждала бесконечная скорбь. Но глотка тёмной твари втягивала её в себя. Какое же это было облегчение, когда дементор оставил её. Родольфус отвлёк его. Спас её. Ранее дементоры не пугали так сильно. Они были страшными созданиями имевшими возможность уничтожить душу человека, но в мире всегда существовало что-то хуже. Теперь Гермиона до конца осознала и прочувствовала на себе почему Гарри реагировал так интенсивно на их появление. Те чувства, к которым воззвало существо, были в разы сложнее и глубже. Несмотря на то что она постоянно влипала в истории вместе с Гарри и Роном, лишь теперь она познала водоворот чувств способный затянуть на дно. У Гермионы плохо получалось бороться с внутренним холодом, который пронизывал насквозь. Она не могла согреть душу. Жар камина и крепкое огневиски не изгоняли озноб, не облегчали душевную боль. Она казалась сама себе слабой. И никак не могла ощутить, чтобы её отпустило. Напротив Родольфус должно быть выпил достаточно, чтобы расслабиться и это отражалось во всём, в том как он восседал недалеко от неё, как подёрнулись дымкой его глаза, как низко звучал его голос, словно он и не был на волосок от гибели всего несколько часов назад. Каким задумчивым взглядом он провожал каждый её жест. Всякий раз когда он смотрел на неё так, ей казалось что он видит её насквозь. Когда он уходил Гермиона смотрела вслед. Его призвали. Возможно он будет участвовать в нападении. Но он сказал, что ненавидит Тёмного лорда. Это подпитало её хрупкую надежду. Ей казалось он сказал ей правду. Она всей душой хотела в этой верить. Он был с ней в доме Крауча, когда ей было страшно и защищал от дементора, хоть и не владел заклинанием Патронуса, он не отступил. Он забрал Винки в свой дом, несмотря на опасность разоблачения. Он замуровал бездушную сущность, чтобы она могла обыскать дом. Он шёл к той же цели что и она — к поражению Волдеморта. Разве этого мало? На самом деле это было больше, чем она надеялась получить. Она не ждала от него полной самоотдачи. Конечно он делал всё в своеобразной манере, но даже так он вкладывал столько сил. Поэтому она могла только признать, что ничего на самом деле не знает о Родольфусе Лестрейндже. `*`*`*`*` Весь вечер Гермиона ждала его возвращение. Мерила шагами гостиную и нетерпеливо следила за часами. Стрелки двигались до одури медленно, мерное покачивание маятника будто издевалось над ней. Она кусала губы, теребила рукава кофты. Проходя мимо окна, замирала вглядываясь в темноту. Родольфус всё не появлялся. Куда бы он ни направился это было плохо. Гермиона не могла ничего изменить. Ей оставалось только гадать, что происходит в эту самую минуту. Она ярко представляла, как он вместе с другими Пожирателями смерти охотится на её друзей. Как поднимается его рука на кого-то знакомого. Например, на профессора Макгонагалл. Воображение рисовало как он пытает пожилую ведьму, ставшую для Гермионы когда-то проводником в мир магии. Долго ли декан Гриффиндора продержится? Его Круцио был лучше, чем у Беллатрикс, помогал забыться внутри кокона боли и проходил, как одно мгновение, оставляя только спазматическое послевкусие. Однако, оно было по прежнему Непростительным проклятьем. Казалось прошла целая вечность, из мрака показался силуэт идущий от ворот к дому. Гермиона подскочила, вглядываясь в него, и поняла, что это Родольфус. Она смотрела на его приближающуюся фигуру с растущим волнением. Что-то в том как он двигался не давало ей покоя. Он был уже у входа. Девушка поспешила в холл, надеясь с порога расспросить его обо всём что случилось. Родольфус вошёл, даже не заметив ее, она и рта раскрыть не успела, он потерял равновесие и бессильно распростерся на полу. В её представлениях он возвращался с руками окроплёнными кровью, глаза его горели жадным огнём, как всякий раз после того, как он использовал тёмную магию. Взгляд хищника, обглодавшего жертву, вызывал только омерзение и первобытный ужас. Таким она его видела, погрязшим в пороке и безумии. Таким она могла с чистой совестью возненавидеть его сильнее. И не прекращала искать в нём изъяны. А вместо этого на волшебнике не было живого места. Грязная и местами рваная мантия пропиталась кровью. Волосы прилипали ко лбу. Его грудь вздымалась в прерывистом дыхании, а в глазах была смертельная усталость. Страх охватил Гермиону. Она бросилась навстречу в неосознанном порыве. Руки сами по себе обхватили его лицо. Её голос дрогнул: — Родольфус, что случилось? Девушка хотела бы ожесточиться, реагировать по-другому, а вместо этого повторяла его имя и пыталась дозваться до волшебника. Встряхнула его за плечи, но он казалось её не слышал. Он лежал в полузабытьи, теряя кровь стремительно быстро. У Гермионы не было времени на раздумья. — Палочка, Родольфус! Где. Твоя. Палочка?! — она практически кричала, чтоб он услышал. Его рука выдернула что-то из кармана и слабо потянулась к ней. Палочки там не было, но Гермиона выхватила протянутый предмет в надежде обнаружить решение всех проблем — какое-то зелье или артефакт. Его рука бессильно упала, а глаза закатились. Тело мужчины обмякло. Гермиона посмотрела на вещь в руке. Шоколадная лягушка. Всего навсего. Глубоко в душе она презирала себя за то, что боялась его смерти. Она всхлипнула и прикрыла глаза. В то же время, она понимала, что иначе быть не могло. Сегодня он перестал быть для неё врагом. Нет, он не стал ей другом, но определенно она больше не могла его ненавидеть с прежней силой. Она не знала, как относится к нему, ее эмоции оставляли ее саму в полнейшем смятении. Чуть ранее она заявила, что знает, как ей быть, если он погибнет. Она солгала. Она знала, что повторить трюк, ей не хватит никаких сил. Она держалась лишь чудом и только благодаря заботе Родольфуса. А теперь всё, что ей осталось это чёртова шоколадная лягушка? О чем он вообще думал? — Надеюсь, ты не потерял палочку, — взмолилась она, шаря по карманам. Влажная от крови мантия холодила и без того мёрзлые руки девушки. Её ладони стали красными. Тело волшебника всё ещё сохраняло жизненное тепло, это был хороший знак. Гермиона чувствовала это даже сквозь плотные слои ткани и молилась всем силам, чтобы так и оставалось. Наконец, она нащупала что-то в рукаве его мантии. Что-то продолговатое, но оно ей не поддалось сразу. Пришлось рвать ткань в лоскуты, обнажив запястье. Ведьма отметила то, что он залечил ожог, обнажив тонкую красную полоску. Неизвестно, что он подумал и как объяснил это сам себе. Ее рана сделанная тем же ножом осталась на её руке едва запёкшейся кровью, иногда начинала кровоточить, если нечаянно задеть края. Вскоре его палочка оказалась её руках. Гермиона взяла её обеими руками будто впервые в жизни. Сомнение на секунду закралось в душу. Достаточно ли в ней сочувствия к этому человеку, справится ли она с таким количеством ран? В прошлый раз исцеление далось ей с трудом. В отличие от неё он мог сострадать, при всём том, что он творил, он исцелил её с лёгкостью. Если он смог, то и она должна. — Вулнера санентур, — старательно выговорила она, словно произношение могло улучшить эффект от заклинания. Продолжая держаться за палочку обеими руками, пытаясь вложить хоть что-то в заклинание. Повторяя раз за разом: — Вулнера санентур. Кровь медленно возвращалась в тело волшебника. Это происходило мучительно медленно. Если он умрёт она останется одна. Гермиона продолжала шептать заклинание, снова и снова. Пока не осталось ни капли, но стоило ей замолчать, как раны вскрывались и кровь шла с новой силой. Это было безнадёжно, она не могла этого сделать. Ведьма с силой опустила руки и посмотрела вдаль думая о том как ненавидит всё это. Как надоело ей искать выход из безвыходных ситуаций снова и снова. Она злилась на себя за слабость и на Родольфуса за то что не мог вернуться в нормальном состоянии. И гадала кто же из Ордена Феникса сумел проклясть его так сильно. Может быть это был профессор Люпин или Кингсли. Но они не проведут её в Гринготтс. Они не смогут ей помочь, никто не может кроме Родольфуса. Она выиграла достаточно сражений, чтобы сейчас продолжать биться за его жизнь. Если придется залечивать каждую рану по десять, двадцать или даже сотню раз, она это сделает. Она должна. Бисерная сумка всегда была с ней. Девушка призвала экстракт бадьяна и бинты и приготовилась к сложной работе над спасением жизни Родольфуса. — Вулнера санентур, — намного увереннее произнесла она. Ей пришлось сдирать с него изорванную одежду, попутно обрабатывая затянувшиеся раны бадьяном и обвязывая их бинтами, всё это приходилось делать быстро. Всё равно это заняло много времени. Она выдохнула, когда закончила основную часть. Не идеально. Многие раны всё еще вскрывались, но уже не так быстро как ранее. Гермиона могла перенести его тело без риска. Не долго думая она подняла его в свою спальню, которая находилась ближе и она понимала, что ей придется дежурить у постели до тех пор пока раны продолжают вскрываться. Лестрейндж лежал перед ней почти весь перебинтованный. Гермиона вынула из сумки зелье крововосполнения. Решая как влить эти зелья ему в рот, так чтобы он не захлебнулся в них. Было какое-то заклинание. Из-за усталости она потратила около минуты, чтобы вспомнить. Прикинула сколько может весить Лестрейндж. Определённо больше неё минимум в полтора раза и решила для надёжности влить в него две порции. К десяти утра её сморил сон, но зато к этому времени раны почти поддались лечению. Когда она проснулась в середине дня, то обнаружила на прикроватной тумбе поднос с едой на двоих и шоколадную лягушку, которую обронила где-то в холле. Домовик оставил. Гермиона его ни разу не видела. Так заведено в волшебном мире, но Родольфус упоминал что-то о плохом состоянии этого создания. Зато он как минимум переодел своего хозяина в пижаму пока она спала, избавив Гермиону от сложностей. Родольфус был жив. Но на всякий случай чтобы убедиться в этом она приложила руку к его груди. Ритмичное постукивание билось в центр её ладони очень близко. Её пальцы медленно сомкнулись вокруг воображаемого органа с усилием сдавили пустоту. Она представляла, как сжимает в кулаке трепыхающееся в агонии сердце. До боли в суставах, до дрожи, до нездоровой белизны. Представляя каково решиться на убийство. Проверяя свои чувства. Напугают ли её как и раньше эти мысли? Взглянула на собственный кулак и выдохнула. Когда-нибудь она перестанет задаваться подобными вопросами. По крайней два запретных действия она не совершит никогда. Она надеялась что так останется. Девушка проверила, вскрылись лишь несколько особенно глубоких ран. Остальные хорошо затянулись и почти исчезли. Значит, это была не тёмная магия, иначе остались бы шрамы. Три дня бдений прошли как один. Ничего почти не поменялось. Домовик появлялся бесшумно, выполнял свои обязанности, такие как принести еду, поменять белье и всё это делалось незаметно для Гермионы. Она хотела попросить домовика о небольшой помощи, но никак не могла застать его за делом, обошла дом в поисках комнаты в которой должны жить домовики и Винки, но так ничего и не нашла. Родольфус оставался в беспамятстве всё это время. Она продолжала поддерживать в нём жизнь при помощи зелий и заклинаний которые теперь давались ей проще. В комнате помимо еды стала появляться корреспонденция Родольфуса. Три письма. Она сначала их не трогала, долго глядя на них. Не решаясь вскрыть конверты. Чтобы решиться на такое, ей нужна была весомая причина. Возможно, угроза всему миру в лице Волдеморта была достаточным оправданием. — Это ради благой цели, — она вскрыла первый конверт. «Или ты открываешь мне вход или я ворвусь в твой дом иными путями. Рабастан П.С. Я серьёзно!» Она выронила письмо на стол, словно оно могло её укусить. Его брат был недоволен молчанием Родольфуса и обещал явиться. Ведьма поспешила запереть дверь своей комнаты всеми возможными заклинаниями. Но этого казалось недостаточно. Она подпёрла дверь креслом и пусть это было бесполезно, ей стало в разы спокойнее. Она вновь обратила внимание на конверты и желание прочесть их стало сильнее. Нужно было поскорее выяснить что в них, может кто-то ещё собирается брать дом штурмом, если Родольфус не ответит на письма. Во втором письме объявлялось о смерти и грядущих похоронах. — Амикус Кэрроу мёртв? — Гермиона спросила у Родольфуса. Орден Феникса, в том виде каким она его знала, предпочитал выжидать и защищаться. Орденовцам всегда было что терять, они могли терпеть до последнего, не решаясь нанести удар по врагу. Что теперь изменилось? Следующее письмо, украшенное серебряными вензелями, было от Матиаса Нотта и адресовано мистеру и миссис Лестрейндж. Это было приглашение на празднование победы. У Гермионы чесались руки сжечь его, но то был хороший повод отыскать жилище Нотта. На следующее утро Гермиона обнаружила что дверь срослась со стенами. Поначалу она смотрела на это не понимая с чего вдруг это случилось. Была ли это магия дома или странности домовика. Домовой эльф Родольфуса определенно был очень странным даже по сравнению со всеми другими эльфами, но он мог быть ни при чем. Она подняла оброненное письмо Рабастана всё так же лежавшее на столе. Выспавшись и прочистив мысли она поняла что поддалась панике. Нужно было просто ответить. У неё была заколдованная Родольфусом ручка, которая всё еще писала его почерком. Грех не воспользоваться такой возможностью. Ведьма развернула лист и установила над ним ручку. — Дорогой брат, я бы с радостью впустил тебя, но вынужден закрыться в доме из-за болезни. Кажется, это что-то заразное... — нет, он же колдомедик. Его брат поймёт, что что-то не так. А ещё тон письма Рабастана предполагал, что братья общаются в более свободной форме. К тому же Родольфус собирался поговорить с ним о Тонкс. Но случилось ли это? Нужно было придумать что-то более простое и короткое, — Эванеско. Чернила исчезли с листа. Она померила комнату шагами обдумывая ответ. Родольфус отзывался о брате с теплотой, семья для него много значила, что неудивительно, именно свои семьи чистокровные желали сохранить. На первый взгляд их цели были благородными, но они избрали весьма жестокие меры по сохранению своего наследия, даже не рассмотрев более мирные пути. Вот почему ответ в письме должен быть простым, как с человеком который может понять с полуслова, спокойный, как сам Родольфус в лучшие минуты. Младший Лестрейндж додумает все сам и если получится, Гермиона выудит у него хоть какую-то информацию, пока он будет думать что переписывается с родным братом. — У меня не было времени ответить. Сам знаешь. Есть новости? Сообщи, как только что-то изменится. Родольфус. Она удовлетворилась этим и подготовила записку к отправке свернув ее заклинанием и обвязав зелёной серебряной лентой. Осталось ещё два неотвеченных письма. Родольфус упоминал, что отношения с другими Пожирателями смерти не всегда дружественны, но не уточнил с кем именно. Должно быть официальный вежливый тон будет уместен. Кэрроу. Нужно было выразить соболезнования и пообещать быть на похоронах. У Родольфуса было еще несколько дней в запасе перед похоронами, а Нотту нужно было ответить, что мистер и миссис Лестрейндж с радостью прибудут на празднование. На эти письма отвечать было проще чем на первое. Все приглашения были подписаны на него и его жену. Получила ли эта женщина такое же приглашение или Родольфус должен был сообщить ей о том куда их зовут? Гермиона всё ещё не понимала каковы его отношения с женой. Тот факт что они оба были Пожирателями смерти и ходили вместе к Лонгботтомам и были пойманы вместе говорило о многом. Но за все эти дни Беллатрикс не появилась в этом доме. Гермиона поначалу опасалась и старалась перемещаться по дому как можно тише и незаметнее, чтобы была возможность спрятаться. Она не была свидетелем большого количества волшебных семей, на самом деле видела только Уизли, но Лестрейндж очевидно имели свои особенности. Родольфус воспринимал это как норму он не казался ни расстроенным ни обеспокоенным тем фактом что его жена не показывалась дома. Впрочем, сейчас её больше всего занимали приближающиеся мероприятия. Каждое из них было прекрасной возможностью пробраться в дома к Пожирателям смерти и Гермиона не собиралась упускать шанс. Ей нужно было срочно приступить к планированию и подготовиться. Она надеялась, что её не ждут сюрпризы, ей хватало других задач. — А если ты не проснешься, что тогда мне делать? — спросила она вслух посмотрев на своего товарища по несчастью, но ответа конечно не получила. Она подошла ближе, совершенно не отдавая себе отчет в том, что собралась сделать. Ей казалось что еще никогда она не подчинялась чему-то настолько смутному, до конца не сформировав в сознании идею. — Диффиндо, — несколько прядей осталось на подушке, — диффиндо. Она собрала волосы во флакон и плотно закупорила крышку, а потом магией исправила его прическу. Ей стало в разы лучше после этого. Конечно, у неё не было такого количества Оборотного зелья, но у Родольфуса была лаборатория где девушка могла бы сварить зелье. Это была лишь мера предосторожности, потому что она очень надеялась что Родольфус придет в себя и ей не придётся притворяться мужчиной. Но для начала нужно отправить письма с совами. На чердаке кажется находилась совятня, они возвращались по утрам с охоты в лесу, который был виден из окон её спальни. Она подошла к двери. Отодвинула кресло. Ей очень не хотелось проламывать себе проход. — Пожалуйста, откройся, — пробормотала она и дернула за ручку. К счастью дверь отсоединилась от стены без проблем.