Часть 1
27 мая 2021 г. в 22:53
Два часа ночи. У Питера приступ астмы, лекарства, естественно, с собой нет. Ближайший аптечный ларек – в городе, а до него сто сорок километров и занесенная снегом тайга. Непроходимый сибирский лес. Питер назвал его по-русски «бор» – неправильное какое-то слово, на слух неприятное.
Хочется сказать, что начиналось все хорошо. Вот только и начиналось все, скорее, как обычно. Никаким «хорошо» здесь и в помине не пахнет. Простая удача, и сотни «если бы», которых не случилось. Если бы в такой ситуации я мог почувствовать облегчение и расслабиться, я бы, наверное, так и сделал. Если бы сказал об этом Питеру, он бы рассмеялся. Ответил: еще одно «если бы» в эту копилку.
Два часа назад нам повезло набрести на охотничью хижину в глубине леса. Укрывшись от вьюги, мы развели очаг оказавшимися внутри сухими дровами. Я нашел лампу, а к ней керосин. Питер вытащил откуда-то пыльные звериные шкуры. Очевидно, трофейные. Как и развешенные по стенам чучела мелкой дичи и пара оленьих рогов. Судя по всему, здесь никто не появлялся последний год – все было покрыто слоем пыли. Скорее всего, это и стало катализатором приступа. Как-то Питер упомянул, что быстрее всего астма проявляется из-за аллергии.
Он просил не волноваться. Приступы короткие, говорил, и проходят быстро. У Питера всегда так – «все хорошо», «не обращай внимания» и «мне не больно». При этом подозрительная виноватая улыбка. Все уже привыкли к тому, что за ним постоянно нужно присматривать, ожидая худшего. Хотя до худшего никогда не доходило – спасали раньше. Сейчас лекарств нет, и единственное, что я могу сделать – набрать снега в гнутый котелок и повесить над огнем, чтобы нагреть воды. От кого-то я слышал, что пар и высокая влажность воздуха могут ослабить симптомы.
Пять часов назад «петля» выбросила нас у берега мелкой замерзшей реки, и связь с Базой пропала. Питер предложил идти вдоль русла, пока пеленгатор не засечет хоть какой-нибудь сигнал. Метель только начиналась, но определить направление течения мы так и не смогли. От того места, где мы оказались, Питер пошел направо. Сказал по-русски: «на авось», и добавил: «как в лабиринте». Если считать «лабиринтом» многовековые леса, простирающиеся на сотни километров вокруг, может быть, «авось» (чем бы он ни был) выведет нас, куда нужно.
В принципе, действительно вывел. Через несколько километров пеленгатор все же засек какую-то радиовышку и смог распознать наше местоположение. Так мы оказались в Сибири, в ста сорока километрах от ближайшего города. Разобрались с картой и направлением, а потом аккумуляторы сели, и связь с внешним миром пропала окончательно. Остались непроходимый лес, начинающаяся метель и усталость.
Десять часов назад с помощью «петли» мы отправились на разведку к Панамскому каналу, где по некоторой слитой информации шла развертка вражеского батальона. На деле оказалась обычная засада – они, вероятно, думали, что мы немедленно отправим туда главные силы и им удастся застать нас врасплох. Командир, здраво рассудив, что бросаться в пекло без должной подготовки не стоит, решил отправить вперед разведку. По количеству спецэффектов сравнимой с целой армией (с легкой руки Питера, конечно же).
С той же самой легкой руки пришлось искать тихое место, чтобы развернуть «петлю». Желательно подальше от военной техники и не под градом пуль. Со вторым оказалось сложнее. Кто и как повредил устройство, я так и не понял. Я держал щиты, а Питер делал надстройки, пытаясь установить точку выхода из «петли» поближе к Базе. Что ж, с какой-нибудь точки зрения Сибирь – это тоже довольно близко.
И теперь мы сидим у горящего очага, закутавшись в пыльные звериные шкуры, и ждем, пока снег в котелке над огнем растает и закипит. За окном ночь и метель, с собой три пайка на двоих. Питер все еще давится кашлем, пытаясь заставить себя вздохнуть. Найденной ложкой мешаю таящий снег, выковыривая еловые иголки. От усталости тянет в сон, вот только засыпать нельзя – Питеру может стать хуже.
Он вновь заходится кашлем, безуспешно пытаясь преодолеть приступ. Боль скручивает его легкие изнутри, и как бы ни старался, нормально вздохнуть он не может. Оставив котелок греться над огнем, подхожу к нему, помогаю расстегнуть экипировку. Бронежилет тяжелый, а у Питера еще и перетянут дополнительными ремнями креплений, с ними приходится повозиться подольше. Пока я пытаюсь расстегнуть их, он старается не дышать вовсе и сидеть ровно, но приступ не отпускает его – сдерживаемый кашель проходит по телу судорогами.
Разобравшись с бронежилетом, стаскиваю с него свитер. Грудная клетка должна быть свободна, пусть даже это и не особо ему поможет. Открыть дверь и проветрить не получится – снаружи свистит ветер, бросая в небольшие окошки комья снега. Метель в самом разгаре, и я снова задаюсь вопросом, каким образом мы сможем выбраться из глубины Сибири, учитывая, что оборудования для создания новой «петли» у нас просто нет. По одному комплекту на руки. Первый – чтобы переместиться в тыл врага для разведки. Второй – чтобы оттуда сбежать, пока не стало слишком поздно.
Вода в котелке наконец закипает, тихо бурля над огнем. Ставлю ее рядом, чтобы не разлить. От нее поднимается пар, в воздухе разливается запах сосновых иголок. Наклонившись вперед, Питер хрипит, наконец с усилием вдыхая и снова заходясь кашлем. Придерживая его за плечи, заставляю держать голову ровно, чтобы освободить дыхательные пути. Питер дрожит, но не сопротивляется, уйдя в себя. Полностью сосредоточившись на ощущениях, чтобы не впадать в панику. Нас учили, что паника может быть смертельно опасна. Если бы Питер не был астматиком, наверное, как обычно пропустил бы это мимо ушей – его эмоциональность никогда не играла на руку.
Как, например, восемь часов назад, когда он, взяв с собой взрывчатки, забрался на вражескую вышку, чтобы навести шороху. Я до сих пор не могу понять, почему не остановил его тогда, занявшись другой частью задания. Кажется, Питер никогда не пользовался холодным расчетом, а полагался на три вещи – собственную интуицию, сомнительную мотивацию и тот самый «авось».
Заданию это, правда, не помешало. Даже наоборот. Вот только я совершенно не представляю, как теперь связаться с Базой и выбраться из этого заметенного снегом леса. Но сначала Питер и его приступ. Если растереть его спину, возможно, это облегчит боль.
Отвернувшись к стене, Питер наконец затихает. Начинает дышать ровнее, с надсадными хрипами и непроизвольными стонами непрошедшей боли. Накинув ему на плечи теплую шкуру, я наливаю ему остывшей воды, которую он пьет небольшими глотками. Молча, все еще приходя в себя. Осушив кружку, кутается в теплые пыльные шкуры, подобравшись поближе к очагу. Не смыкая глаз, смотрит на то, как я добавляю в огонь поленьев.
– Питер… – хочу спросить я о его самочувствии, садясь обратно на пол, но он прерывает меня, благодарно сжав в прохладной ладони мои пальцы.
– По-русски «Пётр», – зачем-то поправляет он, стараясь выровнять тяжелое дыхание. Скоро восстановится, впрочем, как и всегда.
– Не меняй тему, – отзываюсь я, повернувшись к нему. – Мне не нравится ваш язык.
– Акцент тебе мой тоже не нравится, – хмыкает он, еще сильнее кутаясь в теплую шкуру.
– К нему привык, – со вздохом я отворачиваюсь и вновь вешаю котелок над огнем, чтобы приготовить поесть.
– К кашлю привыкни тоже, – слабо говорит Питер, и в его голосе я слышу просьбу забыть о произошедшем. – Не стоило так волноваться, Уильям…
– Замолчи. Больным нельзя много говорить, – обрываю его я, косо наблюдая, как на его лице появляется удивление. – Раз приступ прекратился, попробуй уснуть.
– Какой ты заботливый, – после паузы говорит он и шуршит шкурами, устраиваясь в них на ночлег.
Три часа ночи. Питер, похоже, уснул, вымотанный приступом. Снаружи метель, с собой три пайка на двоих. Пеленгатор разряжен, и до ближайшего города сто сорок километров по занесенному снегом лесу. Если бы я был здесь один, возможно, уже запаниковал бы. Но со мной Питер и его чертов русский «авось».