боль

      — И ты позволил ей сбежать? — спрашивает Томас, вынимая пиво из моих рук. Я просто хочу, чтобы он замолчал и вернулся к присущей ему всегда беззаботности, потому что у меня нет ни оправданий, ни ответов для него.       — Я отпустил её, это не её место, — я лгу, и "Carlsberg" скользит по поему горлу.       — Дерьмо, — выпаливает Томас, и я вижу гнев, постепенно проявляющийся в его глазах.       — Томас…       — Какой бред, Дамиа. Это было её место, рядом с тобой. Она делала то, что ей казалось важным. Она любила тебя, — выплёвывает он, и я чувствую правду в его словах. Я читаю среди настигнувшего молчания межу нами его тоску по тому, каким я был раньше. Томас знает, что от прежнего меня ничего уже не усталость. Я опускаю взгляд и хочу ударить себя, потому что чувствую, как щиплят мои глаза, а сигарета в пальцах дрожит.       — Это сложно, Томас. Не всегда влюблённым суждено быть вместе. И наша лабиринтная история разрушила нас, застряла в сюрреалистической реальности. Я не Тесей, и у меня нет смелости убить Минотавра с лицом, наполненным моими страхами. И Шарлотта не Ариадна, но у неё почему-то всё равно получилось сбежать, также с огромным количеством страхов.       — Это не может быть сложно в твои года, Дамиано, — хоть он и уходит, его слова продолжают гудеть в моей голове и причинять боль. "Я боюсь, боюсь стать выцветшей фотографией и забыть звук твоего голоса, твой смех, твои руки, и поэтому постоянно думаю о тебе. Я обнаруживаю воспоминание о первой поездке в машине, когда заметил, что ты как-то по особому смотришь на меня. Я и подумать не мог, что могу влюбиться, могу переживать за кого-то каждый день. Сейчас я изо всех сил пытаюсь вспомнить детали прошлого: вкус твоих губ, иногда слишком короткие платья, которые отвлекали меня от всего на свете, твои светящиеся глаза и бешеный стук наших сердец. Кажется, даже счастье хотело бы дать мне пощечину за тебя, за нас, за то, что я не смог удержать тебя рядом и так глупо отпустил. Что бы ты сказала мне, будь сейчас здесь? Ты, вероятно, стояла бы на пороге, скрестив руки на груди, откинув голову назад и насмешливо улыбаясь. Ты бы сказала мне, что я дурак и что очень сильно изменился. Ты бы забеспокоилась о моих затонувших в печали глазах и стала бы лечить меня в тишине своих взглядов. Но тебя нет, и меня больше нет. Меня нет ни для Виктории, которая перестала даже смотреть на меня, ни для Итана, который решил перестать тратить свои советы попросту, ни для Томаса, который отдает свою зрелость не до конца зрелому мне. Я совершенно, совершенно потерянный". В этом недоумении, в темноте этого дня я хватаю свой телефон и надеюсь, что смогу вернуть твою душу.       — Я еду к тебе. Ты не вешаешь трубку. Я слышу, как ты громко дышишь, когда хватаю свою толстовку.