***
К сожалению, тайные опасения Руж оправдались и даже превзошли все ожидания. Во всяком случае, её привело в некий шок представшее ей с утра зрелище: Шедоу бездейственно лежал у себя в кровати, делая совершенно ничего, а одеяло, ещё вчера с головы до пят укрывавшее его, комком лежало в самом конце кровати. Он просто-напросто валялся и притупленно смотрел в потолок. И всё. — Ты что, ещё спишь? — почти в ужасе возмутилась летучая мышь. — Не совсем, — кое-как прохрипел ёж, вызвав у девушки чувство дежа-вю, а затем издав пронзительный кашель. — Так, всё, я тебя насквозь вижу, — голос прозвучал строже. — Подъём! Не нравишься ты мне со своими страданиями и апатией. Выкладывай, что происходит? — А что происходит? — А то! "Что происходит", конечно. Ты беспробудно валяешься в постели, хрипишь вместо того чтобы нормально говорить, да и лицо у тебя... как бы это поласковее... — А вот насчёт лица попрошу не... — Предсмертное! Иди, продышись, что ли. Эта миссия тебя совсем из колеи выбила. Вообще, Шедоу и сам до конца хотел верить, что просто устал; но уж поверьте, друзья мои, уж кому-кому, а вот ему, постоянно действующему и не тратящему время без толку, никакой радости спать полдня не представлялось, — сейчас же он не был способен даже элементарно встать. Но, в силу сильной силы воли, Совершенная Форма Жизни достигла этой высокой цели! Сопроводив это чередой такого драного кашля, что в груди как будто внезапно появилось чудовище и беспощадно рвануло когтями; Шедоу рефлекторно хватился за грудь, стиснув от боли зубы. Спустя секунду на лбу ежа оказалась мягкая ладошка и стала прощупывать его. — Что ты делаешь? — просипел он, не способный поднять интонацию выше шёпота. — Ты в своём состоянии вообще никаких перемен не замечаешь? — Я замечаю, что вечером у нас дома ужасно холодно, а сейчас нестерпимо жарко, — ответил он, на свой страх и риск взглянув ей в глаза. Он встретился со строгим, но по-странному сочувствующим взглядом. — Я могу тебя лишь поздравить, хороший мой, — Руж беспокойно смотрела на замучанное лицо и полусогнутое от боли тело. В левой руке она держала снятую перчатку. — У тебя температура, причём высокая. "Поздравленный" отвернулся и попытался снова прокашляться в ладонь, дабы избавиться от появившейся в горле липкости, но выходило лишь хуже. Шпионка рядом только зажмурилась. Её лицо прямо-таки перекосило от раздавшегося хрипа. — А это что ещё такое? Откуда ЭТА дрянь взялась? — совсем беспомощно просипел агент. — Просто... сильный кашель. Простуда, скорее всего. Ну ничего, просто в следующий раз я кое-кого НЕ ВЫПУЩУ без нормальной одежды, ясно? — она испытующе стала смотреть на него. В ответ последовало тактичное молчание. Последующие несколько дней выдались для уже не такой уж Совершенной Формы Жизни особенно весёлыми. При условии, что ему они показались чересчур длинными от скуки. Первое, что ему пришлось пережить — это, собственно, сами симптомы. Каждая попытка избавиться от противности в горле сопровождалась лишь слухораздирающим кашлем; в этот момент вся липкость будто пряталась, а затем снова появлялась и мешала спокойно жить. Горло и грудь раздирало изнутри — точно кто беспрерывно царапал их. Вспоминая все раны, которые Шедоу успел пережить за свою жизнь, сколько сил он за это время потратил и как отчаянно его вытягивали из лап смерти, ёж сделал вывод, что кашель не должен был стать таким уж тяжёлым испытанием. Его действительно раздражало лишь то, что механические травмы вроде порезов и ожогов очевидны, применяешь нужные действия — и вот уже идёшь на поправку: все эти методы ёж знал наизусть и даже лучше. А это невесть что находилось внутри, не выходило и, что самое страшное, появилось впервые. По словам Руж, простуда — далеко не смертельная болезнь, привычная даже для маленьких детей, каждый день выходящих играть во двор, и вылечиться от неё — дело немудрёное. Да что Руж — сам Шедоу не раз, бывало, был вынужден откашливатья от дыма и копоти; кроме того, прекрасно знал и о простуде, и о самых различных болезнях во всяких их проявлениях ввиду своего первого предназначения. Таким образом, взвесив величину самостоятельности и неспособности союзника, девушка решила, что ничего такого уж страшного с ним не случится, пока она отсутсвует. — Брось хандрить! — совершенно непринуждённо просила она его, придирчиво убеждаясь перед зеркалом в безупречности своего образа. — Кому, как не тебе выдержать таку-ую страшную болезнь, а? — Тебе смешно? — скептически отвечал парень срывающимся то на сипение, то на голос, то на едва различимый шёпот. — Нет, конечно, — уже ровно, но ничуть не обиженно возражала шпионка. — Просто ни я, ни, тем более, ты не страдаем частыми болезнями, и аптечка у нас выглядит бедненько, вот я и собираюсь быстренько запастись препаратами в аптеке. Уверена, ты проживёшь без меня несколько минут, — она окинула взглядом кислое выражение лица рядом стоящего агента и снова очаровательно улыбнулась. — Но я говорю серьёзно, дорогуша: прекрати хандрить! Чем чаще ты улыбаешься, тем быстрее приходишь в норму! Понятно? — она показала указательными пальцами на уголки рта, а затем попросила: — Закроешь за мной? — Ага... — соглашался ёж на всё вышесказанное. — Ладно. Пока. И тут и начались эти самые несколько минут... Под несколькими минутами, разумеется, подразумеваются все двадцать или даже полчаса: в своё отстуствие летучая мышка напоролась на внушительную очередь, против которой была лишь одна боевая тактика: ждать. Ждать, пока она кончится. Из всех противников очередь была самой невыносимой для побеждения. ...Вот уж что и объединяло всех троих агентов команды Дарк — так это настойчивость, зачастую превращавшаяся в непреклонность. В данном случае Руж оставила напарнику строгий наказ никуда не уходить и сидеть дома. Причём не просто сидеть, а сидеть спокойно, а лучше полежать и не испытывать себя. Знала бы она, с кем говорит... (Хотя знала она хорошо). Бездейственно валяться весь день на одном месте и дармоедствовать никак не было у Шедоу в планах, но и на активную деятельность сил было маловато: разминку пришлось отложить до лучших времён. Так как голова плохо соображала, чтение остросюжетных произведений тоже было таким себе способом скоротать время: ход событий строка за строкой стал бы ускользать от внимания. Решив вернуться к старому доброму кофе, ёж поставил кофеварку, а после этого достал из иголок и от нечего делать стал многократно подкидывать и ловить неразлучный с ним зелёный изумруд. Изумруд. Точно. Может, хотя бы способности Хаоса остались пока невредимыми? Или проклятая слабость могла помешать ему их использовать? Определённо стоило проверить. Сосредоточившись на энергии, с рождения державшей его на ногах, Шедоу попытался призвать небольшое хаос-копьё. Напрягшись, сконцентрировал импульс в руке; над ладонью мгновенно сверкнули несколько зеленоватых искр, слились в продолговатое светящееся оружие, но оно быстро рассыпалось обратно в те же искры, разочаровав тем самым призвавшего. Не вышло. Раз за разом повторяя привычные действия со всё большими стараниями, маленькие копья получались лучше, крупнее и опаснее, но швырять их прямо здесь было очевидно невыгодным с экономической точки зрения выбором: ремонтировать кухню сейчас лишних средств явно не было. Пока в кружку лился хороший чёрный кофе (но, к сожалению, практически не чувствовался как следует его прекрасный манящий аромат), в голову взбрела блестящая мысль. О которой ёж позже пожалел. Придя в комнату и оставив горячую кружку на прикроватной тумбочке, Шедоу решил, что попробует телепортироваться на короткое расстояние. Только собрался, только подал импульс и... чихнул. Громко так, эффектно чихнул. И что обидно — даже не телепортировался! Энергия выпустилась неизвестно куда и потратилась зря, заставив хозяина "заглючить" в пространстве, а он стоял какое-то время в полусогнутом положении, пытаясь осознать произошедшее. Немного подумав и сделав выводы, выпалил в воздух многозначительное: "Зараза!" — и попытался переместиться снова, но всё стало лишь хуже: чихание пошло очередью, не давая в течение четырёх секунд даже разжмурить глаза. — Чтоб меня кто-нибудь в таком состоянии увидел... — недовольно пробубнил ёж, ненарочно представил себя на глазах у противника и содрогнулся при этой мысли. От скуки уселся на кровать и начал задумчиво отхлёбывать небольшими глотками кофе, периодически отрываясь на постылый кашель. Ни одна мысль в голове не казалась жизнерадостной. Всего несколько часов (подумать только!) за всю жизнь приходилось терпеть обыкновенную простуду; однако Шедоу показалось, что он страдает вечность. Бедной Совершенной Форме Жизни оставалось лишь посочувствовать, ведь первый опыт всегда тяжело приобрести. Даже такой, казалось бы, ерундовый. — Я дома! — прозвенел звучный голос из прихожей сразу после хлопка входной двери, заставив чёрно-красного облегчённо выдохнуть в надежде на спасение. Никогда в жизни он не был так рад её голосу!***
— Теперь за твоим режимом следить буду я, — железно заключила Руж, подавая напарнику стакан воды с парой белых таблеток. — Твоя же задача — не нарушать режим и... проглотить вот это. Парень взял в рот таблетки. Впечатления от них были такие себе. — Они ужасно горькие, — недовольно выдавил он, поморщившись. — Это для тебя-то? Горькие? — удивлённо воскликнула мышка. — Ха! Может, я и правда недооценивала твой кофе? — Кофе — приятно горький, — заявил Шедоу. — А это — гадость какая-то. Но терпимо. Ежа тут же сбило с толку выражение, возникшее на лице девушки. Она смотрела заботливо, умилённо; подпёрев щёку рукой, не менее заботливо и умилённо улыбалась. Вид у неё был почти материнский. — Шедоу, Шедоу... Таблетки невкусные, да? Ты прямо как ребёнок, честное слово! — мышка начала безудержно хихикать, однако по неизвестным причинам это не раздражало, а наоборот: смутило. — Ты же знаешь, что я никогда не был ребёнком? — Ну вот теперь и побудешь. Привыкай. Руж поднялась и ушла. Парень чувствовал себя нелепо, но, к счастью, имел не то привычку, не то вынужденность, не то желание говорить с напарницей каждый день и знал, что эти её закидоны ни на что не повлияют. Окромя его терпения, разумеется. И всё же стоило отдать ей должное: никто, кроме неё, не оказывал ему помощи. "Горькая гадость" оказывалась на языке трижды в день. Вскоре Шедоу заметил, что Руж и сама что-то принимает; однако на тревожный вопрос "А с тобой что?" получил ответ весьма успокаивающий и обнадёживающий: это было нужно для того, чтобы его шпионка не заразилась, а избежать контакта с больным она не могла — больше заботиться о простуженном было некому. Спустя некоторое время они оба для полного счастья убедились, что не простуда стала причиной всех возникших неприятностей: в лёгких, как оказалось, поселился злосчастный бронхит. И всё же особенно неприятно становилось на душе, когда союзница пропадала на миссиях. Б е з н е г о . Она-то продолжала ходить на работу, выжимая из себя все силы на выполнение приказов и укрощение беззакония, и едва возвращалась домой — кидалась проверять состояние подопечного. В такие моменты ёж ощущал даже чувство вины перед ней, но Руж ни под каким предлогом не разрешала ему возмещать потраченные ею усилия или прилагать им в помощь свои. Непреклонная и настойчивая. Да... Это именно то, что он так любил в ней и так хотел перебороть, когда считал это своим моральным долгом. Но Шедоу был умный и знал, что сопротивляться ей было делом бесполезным. Пока летучая мышь пропадала на тяжёлых заданиях, решающих чьи-то судьбы, Шедоу терял твёрдую почву под ногами. Он не слышал ни нежного "не переживай", ни звонкого "хватит хандрить"; в квартире было отвратительно тихо, читать книги и заниматься прочей ерундой весь день напролёт не было никакого желания, и единственной пользой, что он способен был произвести в эти часы, стала уборка. Обыкновенная уборка по дому, кстати говоря, позже вызвавшая у союзницы восторг от сияющей чистоты, встречавшей её после смены. Но вскоре даже убираться стало не столько скучно, сколько бессмысленно: весь дом блестел ярче Мастер-Изумруда, и дальнейшее повторение действий просто заставило бы мебель продырявиться. На всю жизнь Шедоу запомнил время, когда ему было с к у ч н о . Не перестал быть сильным и выносливым, но почувствовал особую бесполезность. Подумать только. Когда-то он мог лишь мечтать о том, чтобы никого не видеть и ничем не заниматься, но сейчас это доводило до сущей тошноты, и без того появлявшейся от болезни, особенно при сильном кашле и просто недомогании. Каждый раз при попытках избавиться от накопившейся внутри дряни она отрывалась в груди, вызывая жгучую, рваную боль. Но это ещё было терпимо. Куда сильнее Совершенной Форме Жизни надоело чихание, появлявшееся слишком часто; из-за него невозможно было впоследствии не то что ощущать запахи — дышать. А призыв даже махонького Хаос-копья или несерьёзная телепортация отнимали просто неприлично много сил. Одолевала слабость. То было невыносимо жарко, то наоборот — никак не удавалось согреться. Всего три этих дня, до сего времени которые могли остаться рутинными и незамеченными, казались вечностью даже по сравнению с пятью десятками годами анабиоза. Тогда, вечером, когда на улице уже воцарился вечерний тёмно-синий мрак, мутно просвечиваемый лишь лампами придорожных фонарных столбов, святящими сквозь непроглядную густую метель, ёж сидел возле закрытого окна с ничего не выражающим лицом и ждал чего-то, положив локоть на подоконник и опершись щекой на ладонь. Его охватила настоящая ТОСКА. И тогда, вечером, в тёмную безмолвную комнату зашла его напарница. Союзница. Подруга. Та, что не давала ему сдаваться. — Ты как здесь? — тихо спросила Руж, в своей манере бесшумно подходя к окну. В ответ последовали несколько секунд молчания и тяжёлой недосказанности. Наконец ёж выдохнул. — Скажи, это правда, что летучие мыши видят в темноте? — совсем тихо прозвучал вопрос. — И?.. — И видят, где она кончается? — К чему это, Шедоу? Мышка села рядом и придвинулась, тревожно взглянула в красные, но уже не такие яркие глаза, явно выражавшие недосып и нездоровье. — Когда это кончится? — беспомощно выдавил он и опустил голову так, что свет из окна перестал освещать его лицо, и не было видно, как он зажмурился и как оскалился от тоски и грусти. Сердце шпионки сдавило от жалости; что-то заставило её нахмуриться. Она приблизилась к колючему другу, положила руку на опущенное от бессилия плечо, сочувствующе улыбнулась, и нежно проговорила: — Скоро, Солнышко. Потерпи немножко, ладно? В этот момент очень захотелось прижаться к ней и не выпускать из объятий, но это было чревато очевидными последствиями. Нельзя было заразить её. Одного её взгляда хватило, чтобы ощутить на себе всю заботу. Казалось, впервые за всю жизнь Шедоу действительно почувствовал себя ребёнком. И впервые в жизни забыл о привычке испытывать его терпение — никто на свете не мог сейчас быть ему роднее. В душе затеплилась благодарность.***
Бледные утренние лучи плавно коснулись крыш и стен городских зданий, достигли уже знакомого нам окна, заскользили от подоконника по полу, подкрались к кровати, осветили постель и чёрные с красными иглы, блеснули золотистые кольца-лимитеры на запястьях... Постепенно выздоравливающий ёжик упускает последние шлейфы сна и дрёмы. Голоса в разуме стали затихать, ночные картины размылись... Он открыл глаза. ...и, мягко говоря, остолбенел от представшего ему зрелища. Руж стояла перед ним, строго смотря свысока, уперев одну руку в бок, а в другой держа пистолет, направленный прямо на него. Вообще-то, это был термометр. Но чего только спросонья не померещится, что аж дыхание сопрёт и сердце остановится. — Ёж Шедоу! — увидев испуганное, а затем недоумевающее осоловелое после сна лицо, девушка едва сдержала смех, продолжая держать прежнее выражение. — Известный как Совершенная Форма Жизни, служащий полиции G.U.N. и просто парень, пренебрегающий своим здоровьем! Вы сдаётесь мне? — тут её лицо засияло победной улыбкой. — Я-я... — кое-как выдавил он после того, как немного прокашлялся. — Сдаюсь. — Вы уверены? — Оп-пределённо, — подтвердил Шедоу, демонстративно подняв руки вверх. Ну как подняв? Насколько возможно поднять руки лёжа. Раздался щелчок нажатой кнопки, затем писк. — Тридцать шесть и девять! — торжественно объявила летучая мышка, поднимая пистолет-термометр и в шутку "задувая" его. — Ты идёшь на поправку! — Приятное известие, — заметил парень. В самом деле, чувствовал он себя куда лучше: кашель не раздирал бронхи, легче было дышать, не закладывало пазухи, не знобило и не было жара. Даже слабость стала в разы меньше, что повысило работоспособность Совершенной Формы Жизни. Это не могло не радовать. Жаль лишь, что это не помогло ему пораньше войти обратно в привычный ритм. Но, по крайней мере, не успели бесследно пропасть Хаос-способности, и уже без проблем давалась телепортация. И что лучше всего дополняло позитивное развитие событий, так это погода! Небо прояснилось, подолгу виднелась его глубокая голубизна, сказочно искрился снег под яркими лучами полуденного солнца, словно это был огромный нетронутый Художником лист бумаги, щедро посыпанный блёстками. Одно удовольствие было смотреть на город сквозь кристально чистый, трещавший от мороза воздух. Просветлел и решительный взгляд рубиновых глаз. Кто бы мог подумать, что это так приятно?..***
— Приветствуем снова в наших рядах, — сказал командир, перебирая какие-то документы. — Признаться, без Вас некоторые миссии некому было доверить. Продолжайте оставаться в тонусе. Светло-голубой свет ламп в корпусе полиции бил по глазам, но это не было так уж важно, тем более что давно стало привычным. Шедоу вернулся в строй — и ещё многое ему предстояло выполнить после этой передышки, давшейся ему хуже рабочей смены. Они снова объединялись с напарницей и Омегой в неуничтожимую команду Дарк, грозу всех и вся, кто станет на пути справедливости. И несчастен тот, кто считает себя способным превозмочь их мощь! — Руж, должен кое-что сказать... — Что именно? — Спасибо за заботу. — Ну так! Мы же партнёры, верно? — Нет. Боюсь, вы — моя семья. В крепких тёплых объятиях они вместе понимали, что ничто, никогда не отнимет у них бесценное чувство родства и заботу друг о друге. Но настало время выполнять профессиональный долг.