Стык двух миров

Она не успевает сказать «нет». Не успевает хорошенько огреть Никса по голове, чтобы его мысли хоть как-то потекли в нужное русло. Она злится. Злится на недавний, такой свежий обман, что витает томной сферой над ней; злится на то, что её бессовестно ставят перед фактом в тот момент, когда уже предпринять что-либо невозможно. Он с ней это делает. Снова. Перед глазами становится мутно, а неосязаемый толчок, что отдаётся во всём теле, так и закинутым на мужское плечо, уносит её из позолочено-морских комнат. «Никс совершает свой чёртов переброс», – запоздало сознаёт Элирия, в то время как её внутренности неприятно сжимаются от пространственного давления. А затем всё перекрывает чёрная вспышка. *** Иллирианец, что блаженно раскинулся на велюровом диване цвета кофе и только-только уложил свои массивные крылья позади, содрогается от громкого хлопка. Ему и за шестьсот с лишним лет не привыкнуть к особенностям перебросов. Воин давится дорогим вином. Часть красной жидкости проливается ему на штаны, а другая – прямо на диван; мгновенно портит ткань совсем новой мебели. — Чтоб тебя! Фейра его убьёт… — Опять таскаешь папино вино, Касс? — рядом слышится насмешливый, знакомый до чёртиков голос. — Опять прерываешь меня на самом интересном, Никс? Откинув со лба угольные жесткие пряди, иллирианец поднимает голову, чтобы заглянуть в лицо Никса, прежде чем содрать оттуда плутовскую ухмылку. Она настолько идентична к ухмылке Ризанда, что челюсти сводит. Кассиану не нужно даже видеть её – он всегда знает, когда она на месте. И ему не удаётся избавиться от улыбки, что выдаёт беззлобный азарт и предвкушение. Так и держа хрустальный бокал, что кажется до смешного игрушечным в мускулистой руке, Кассиан уже готов встать с дивана и продолжить обучать манерам, которых иногда не хватает самому, фэйского мальца, но прирастает пятой точкой к месту… Потому что кроме Никса Кассиан замечает жидкое серебристое пламя, которое проносится совсем рядом и скрывается за дверным проёмом. Он успевает различить очертания женской фигуры и сжатые в еле сдерживаемом порыве гнева кулаки. В воздухе, до этого напоенном мягкими запахами сандала и корицы, потрескивают жжёные нотки. Бокал, на ножке которого переливаются язычки из цветных камней, выпадает из руки Кассиана, разбиваясь вдребезги. Иллирианец обречённо вздыхает, опуская взгляд на пол – на битый, не так давно изысканный хрусталь. Вдруг отчётливо вспоминается красный ноготок Мор, направленный ему прямо в нос, и её деланно строгие словечки: «Даже не смей смотреть в сторону этого набора! Я облазила всю Радугу в его поисках. Не доведи Котёл, и с ним что-то случится до дня рождения нашей Верховной правительницы…». Случилось. — Они меня точно убьют. — Точно, — хмыкая, соглашается Никс, ведь он был непосредственным свидетелем той тирады Морриган, стоя в тени лестницы с дрожащими от смеха губами. Он идёт к дивану, на котором сидит Кассиан, и невозмутимо ступает по осколкам, будто это шёлковые лепестки. Плюхнувшись по другой бок, чтобы хватило места для крыльев, Никс вертит головой и разминает шею. — Мотивы для убийства, конечно, будут разные, но… Для начала им всё равно нужно добраться сюда. Кассиан низко посмеивается, посылая дрожь в крылья. Что ж, они с Азом вырастили отменного приемника для ночного Двора, заложив в него с детства всё самое лучшее. Правда, Кассу частенько прилетали подзатыльники от Мор, и он считал их абсолютно незаслуженными, а вдобавок несправедливыми, когда его коллегой по воспитанию Никса был ещё и Аз. Да, его брат оказался предателем, который во время раздачи бесплатных подзатыльников прятался в оплоте своих теней и давился беззвучным хохотом. Но шишки Кассиана того стоили. Мужчины откидываются на спинку дивана. Около минуты каждый думает о своём. Никто и не шелохнётся, чтобы убрать с пола крошки хрусталя. Мужчины. Кассиан косится на Никса, отмечая особую напряжённость позы и слегка поджатые губы. Его глаза закрыты, а голова запрокинула к потолку. Похрустев костяшками пальцев, чтобы хоть как-то привлечь к себе внимание, Кассиан придаёт голосу иронии и спрашивает: — Что за фурия только что пронеслась по нашему дому? Я и сейчас чую её злость. Признавайся, Никс. Поклонница, которая повисла на тебе и не желала выпускать из своей тёплой постельки? Тяжёлые складки на лбу Никса чуть разглаживаются. Даже вырисовывается хоть и скудный, но намёк на улыбку. Кассиан мысленно хвалит себя за проницательность и ждёт ответа. — Что повисла – то правда, — начинает Никс, прикипая взглядом к огромному камину напротив, — вот только не по своей воле. Кассиан в немом вопросе выгибает густую чёрную бровь. Ситуация набирает обороты. Теперь она точно стоит его внимания. — Насчёт… этого, — после ощутимой заминки изрекает Никс. Теперь он смотрит на Касса. Снова каменная глыба-маска на лице, а из его тона выветрилась вся беззаботность. До последней крупицы. — Нам нужно поговорить. Никс встаёт с безнадёжно запачканного дивана и на ходу отряхивает несуществующую пыль с брюк. Он достигает лестницы, невольно вдыхая носом аромат Элирии, который лентой струится вверх по ступенькам. У него дёргается кадык. Он быстро, грубо отчеканивает: — Через час в кабинете Ризанда. Азриелю передай то же. *** Дверь захлопнулась – и её лоб соприкоснулся с деревянной поверхностью. Элирия часто выдыхала через рот. Хотела выкашлять желание спалить этот дом, который, по сути, не был ни в чём виноват. Он просто стал её клеткой. Второй по счёту. Появившись в просторной тёплой гостиной, Элирия видела чью-то фигуру, сидящую на диване, будто сквозь толщу воды. Первой вспыхнувшей эмоцией, её путеводной звездой стала злость. Опять. Как же Элирию мутило от этой ядовито-горючей концентрации в организме! Но от неё было никуда не деться. И если бы её глаза – два вновь зажжённых фитиля – нашли Никса, то беды было бы не избежать. А сжигать жилой дом и – не доведите боги! – город снаружи было бы самым худшим из исходов. Оставляя позади лестницу и освещённый дневным солнцем коридор, она вбежала в первую попавшуюся незакрытую комнату. Из пристанища света попасть во мрак было почти что спасением. Видимо, окна были зашторены. Если здесь вообще есть окна. Ей наплевать. После не такого давнего пробуждения во дворце Таркина у неё не было времени трезво обдумать произошедшее. Сейчас она и того под градусом новых потрясений, переживаний… Элирия жмурилась и старательно делала вдох-выдох. Как когда-то учил её Рован при приливах наследственной силы, подпитываемой сильными эмоциями. А затем и Аэлина… Папа. Мама. Её родители там, в Террасене, пахнущем соснами. Пахнущем домом. А она, она… — Боги! — кулак встретился со стеной, и тупая боль поползла вверх от кисти. Элирия шумно задышала через рот. Вдох-выдох. Ещё раз и ещё… Пока мысли о родителях не перестали жечь на внутренней стороне век и не сместились в район сердца, обволакивая его одеялом мелких шипов. Терпимо. Когда внутрь стал попадать не обжигающий, а нормальной температуры воздух, Элирия, проведя напоследок ладонью по двери, отпрянула от неё и через силу заставила двигаться ватное тело. Не к кровати, чьи очертания маняще вырисовывались в темноте. К окнам. Фэйка лишь сейчас почувствовала дрожь в ногах, которая не покидала её ни на секунду с момента переброса, но померкла на фоне красочных эмоций. Сжав пальцами плотную ткань, Элирия одним рывком отодвинула штору и сразу же поморщилась от болезненно-ярких лучей. Спустя минуту она, поднявшись на носках, потянула на себя створки, и те легко ей поддались. Это было глупо. Это было просто смешно. Потому что растрёпанная фэйка в светлой дырявой рубахе, словно птица, тянулась к солнцу в попытке выбраться из красивой клетки. Внизу раскинулся шумный город, но эти звуки не достигали ушей Элирии. Она уже вытянула подрагивающую руку, где больше не белели бинты, наружу. Мазнув взглядом по завиткам своей татуировки, Элирия вспомнила, что свёрток с её эскизом остался во Дворе лета, где его могут запросто выбросить. Уничтожить. Она проглотила сухой ком. Воздух около окна казался каким-то плотным и то ли волнистым, то ли вибрирующим. Это не остановило фэйку. Поэтому, когда пальцы задели необычный участок воздуха, её отбросило назад мощной невидимой волной. Она и вскрикнуть не успела, как её тело уже распласталось на чём-то бархатистом. Чуть пошевелив пальцами другой руки, Элирия поняла, что лежит на ковре. Он добротно смягчил её падение, но не полностью исцелившаяся после ожогов кожа знойно заныла. — Сукин сын, — простонала Элирия. Прижав ладони к перебинтованному животу, она свернулась клубком на ковре. Настырное солнце не могло помешать ей провалиться в забвение. *** Террасен. Оринф. Служанки присели в надлежащих поклонах, когда из-за дворцового угла послышались шаги. Король и королева шли рука об руку, их головы не тяготили короны. Регалии нужны неуверенным в себе монархам*. А отнюдь не на золоте выстроена длинная дорога из верности и почтения к королям и королевам Террасена. На Аэлине лёгкое платье цвета небесной синевы, струящееся по стройным изгибам. Её волосы, ничуть не потускневшие за прожитые года, ловят отсветы канделябров, что ещё больше золотят их. Рован неизменно одет в тёмные тона, штаны плотно облегают мышцы на ногах. Его плащ из дорогой ткани достигает блестящих полов, а зелёные вставки перекликаются с официальными цветами королевства. Угольные татуировки прибавляют угрюмости его чертам, но, подойдя к дверям, ведущим в комнаты Элирии, лицо Рована смягчается. Аэлина чуть выступает вперёд, сложив руки перед собой. Ей нужно хоть куда-то их деть, чтобы не выхватить у служанок поднос и не оставить позади месиво из дверных щепок. — Нейра, Залина, — королева поочерёдно обращается к служанкам дочери. Они распрямляются, а их головы – красноволосая Нейры и тёмнокудрая Залины – слегка наклонены. Но глаза не липнут к полу, как у загнанных зверей. Они человечьи, ясны и без опаски взирают на короля и королеву. А от своих имён, которые ласковыми птицами слетают с розовых губ Аэлины, служанки кротко улыбаются. Первой отзывается Залина, держа в руках медный поднос, полный тарелок с ароматными яствами: — Ваши величества, мы не входили в комнаты принцессы, как вы и просили. — А здесь её любимые блюда, — вдруг тараторит Нейра, указывая на тот самый поднос. Кончик её веснушчатого носа забавно подёргивается в такт словам. — Я сама была на кухне и контролировала, чтобы всё подалось горячим. Чуть не поцапалась с поварами из-за оленины! Залина ткнула локтем слишком говорливую подругу, и та мигом захлопнула рот. Лицо её залил очаровательный румянец, по цвету очень схожий с буйными волосами. Аэлина как можно менее заметно прикусила изнутри щеку, чтобы не смущать служанку ещё пуще. Крепкая рука огладила её поясницу одним касанием. Через него Аэлине передались нежность и неизменное за года подтрунивание. Кажется, Рован забавлялся данной ситуацией. «Да, такому многовековому фэйскому старцу, как ты, не помешает доля веселья. А то, небось, зачерствеешь от нехватки радости», — подлила масла в огонь Аэлина, бросая мимолётный взгляд на Рована. По его плечам пробежала дрожь немого смеха. Аэлине очень захотелось, чтобы этот смех приласкал её уши. А затем глаза цвета свежих сосен – глаза её мужа – сказали: «Моя радость – это ты, Огненное сердце. Пока ты рядом, подобного не случится. А это значит, что никогда». Сердце Аэлины и правда вспыхнуло огнём. Но отнюдь не магическим. Огонь сотворила их любовь. «Наглый обольститель! Уж чему-чему, но этому ты отменно научился за века». Вот только Рован видел непроизнесённый ответ в глазах своей парной, и весь окружающий мир для него мерк, терял очертания и смысл. Ведь истинным смыслом его жизни были Аэлина и Элирия. И прямо сейчас их дочь нуждалась в родительской поддержке. Они предоставили ей достаточно времени для уединения со своими мыслями и скорбью. Возможно, даже предостаточно. Аэлина наконец перевела сияющий взгляд на служанок, которые пытались пристроить глаза куда угодно, кроме как на своих правителей. Между теми произошёл немой, но такой видимый и пылкий разговор, что казалось сверх неприличным быть его свидетелями. Благо, Аэлина невозмутимо заполнила тишину: — Хорошо. Я возьму поднос? — Конечно, ваше величество, — торопливо ответила Залина и осторожно протянула посудину королеве. — Прошу. — Спасибо. — На сегодня вы свободны от ваших обязанностей и можете покинуть замок, — подал ровный голос Рован. Он сделал шаг к Аэлине, участливо кивая служанкам. — Сходите домой, навестите свои семьи. — Благодарим вас. Мой король, — поклонилась Нейра, а за ней Залина, — моя королева. Вскоре служанки скрылись в лабиринте коридоров, и фэйцы остались одни. Двустворчатые двери манили их хлеще магнита. Аэлина крепче взялась за поднос. — Ты готов? Рован незамедлительно кивнул. То был чёткий жест, которым впору отвечать главнокомандующему после оглашения серьёзного плана. Ни капли сомнений. Но Аэлина подметила, как его челюсти секундно сжались. Промолчала. Она и сама ощущала внутри себя подобное штормовое волнение. Без дальнейших слов Рован коснулся дверных ручек и с силой надавил на них. *** Рован стоял у комода, замерев изваянием. Тишину резали колебания стрелки часов, и дополняло, как касание пера, шарканье полов платья Аэлины. Фэец хватался за эти мягкие звуки, как за канат, дабы удержаться от порыва вырвать часовую стрелку с корнем. Он сжимал и разжимал кулаки, вены на его руках становились резче, рельефнее. Потому что Элирии не оказалось в комнате. Потому что они, участливые родители, не удосужились навестить её, думая, что поступают правильно, знают свою дочь. Ведь Элирия предпочитала оставаться один-на-один со своими демонами. Их девочка. Их плоть и кровь, бурлящая магией. И она в который раз сбежала. Умчалась от проблем и боли, что витали в замке, видимо, считая побег лучшим решением, чем разговоры по душам. — Дозорные не замечали её, спускающейся по излюбленному пути? — из омута раздумий Рована вытащил голос Аэлины. — Ты о крыше? Думается мне, что эта непонятная тяга к черепичным конструкциям передалась ей от тебя, — Рован позволяет себе мимолётно усмехнуться, вспоминая юную, охмелевшую от вина девушку, что жарилась на крышах Вендалина под убийственным солнцем. Именно такой он впервые увидел знаменитую Селену Сардотин, которая и представить себе не могла, что белый ястреб окажется её парным, её путеводной нитью, что выведет из тьмы. Не мог представить и он сам. Теперь же он видит мстительный прищур бирюзовых глаз и ловко уклоняется от Аэлининого кулака. Хорошо, Аэлина справляется. Она хотя бы старается. Но это также глаза Элирии смотрят на него сейчас, поэтому весь запал Рована быстро истлевает. Прочистив горло, он отвечает на недавний вопрос: — Нет, не замечали. Иначе мне бы сразу сообщили. Аэлина поворачивается спиной к мужу, проговаривая: — Не стоит так нервничать. Это не первая и далеко не последняя выходка Элирии. Чему мы каждый раз удивляемся? — хохотнула Аэлина, качая головой. Она приложила к губам палец, не прекращая расхаживать перед кроватью. Потому что она нервничала слишком сильно, не смотря на обратные слова. Пыталась заглушить таким образом тревогу, что вступала в незамедлительное действие, стоило обнаружить комнату дочери пустой. Плотину самообладания его жены вот-вот снесёт, подумал Рован. Он двинулся было к ней, проходя мимо широких расшторенных окон, как вдруг остановился. Крайне вдумчивая складка резкой линией прорезала лоб. Отточенные до предела обонятельные рецепторы настроились на какой-то запах. Едва уловимый, терпкий и вместе с тем покалывающий в носу иглами стуж… Это был мужской запах. Неведомый доселе. И что-то не укладывалось в сознании Рована; какая-то мелкая, недостающая деталь не давала полной картине предстать перед его глазами. Понять. Эта находка вытолкнула из временных стен фэйца, что прожил далеко не один век на свете. Но ему хватило сил и выдержки, чтобы заставить ноги двигаться. Глаза Аэлины лихорадочно метались по комнате. Им негде было остановиться, не за что окончательно уцепиться. Она была на грани. Как и он. Но она была матерью, что отдавала Элирии всю себя и даже больше, пытаясь любыми силами не допустить того, чтобы в дочери нашла пристанище хоть щёлочка пустоты. Той пустоты, которая с раннего детства и до сих пор делит с Аэлиной её бессмертное тело. Той пустоты, которая сейчас вырвалась из оков и разрасталась внутри, как чудовищная клякса. — Пойдём, — ласково произнёс Рован, ложа руку Аэлине на талию. Далеко немногие знали, что он вообще может так говорить. Фэец прильнул губами к знойному женскому лбу, оставляя шелковый, остужающий поцелуй. — Пойдём, — повторил он, чуть направляя Аэлину своей рукой. Уже на пороге Рован остановился, обернулся на миг. Сведя брови, направил взгляд в сторону окна. Картина всё ещё не складывалась. — Рован, что-то не так? — положив ладонь на грудь мужа, спросила Аэлина. Он опустил голову и заглянул в её глаза. Они покраснели. Но она всё ещё старалась. Рован накрыл усеянную шрамами руку своей рукой. Улыбнулся. — Ничего, Огненное сердце. Ничего.