Утро туманное, утро седое...

Утро туманное, утро седое, Нивы печальные, снегом покрытые. Нехотя вспомнишь и время былое, Вспомнишь и лица, давно позабытые.

      Лариса Дмитриевна ни о чём не думала, тихо, мерно вздымалась грудь, руки в тонких белых перчатках сжимали ридикюль.       Она вспоминала, часто мигала и глядела перед собою влажными тёмными глазами.       Неясное, горькое мучило её, давило грудь. Сердце билось мерно, как должно, с какою-то при том болью и слабостью по всему телу. Голова не кружилась, тяжёлая горячая голова. При этом её саму обдавало чуть тёплым ветерком.       Она о чём-то сожалела, несомненно. Сожалела, что послушалась тётушку и себя послушалась. Уже давно напряжённая, как струна, с холодом и затаённым страхом она ждала этого момента. Не хотела, откладывала… А теперь, как лишившаяся всех чувств, сидела на скамейке на главной площади Богородска.       Площадь, как гладкое озеро, покрывали голуби. Тихие, щебечущие, то и дело кто-нибудь из них перелетал чуть в сторону, голос его становился глубже, громче.

Вспомнишь обильные страстные речи, Взгляды так жадно, так робко ловимые. Первая встреча, последняя встреча, Тихого голоса звуки любимые.

      Револьвер, сжатый в руке, испуг, в груди давит, теснится внутри неясное. Если Крапилин здесь уже был… Всё пусто. Лежит поваленное дерево, из него торчит воткнутый нож, искрится огнём костёр, дымится.       Ася! Как искра, вырывается она из избушки и, смешливая, с растрёпанными косами, вся чумазая, перепрыгивает через бревно и кидается к ней на шею.       Вздох, радость бурная, как воздух лёгкая…       Револьвер тут оказывается за спиною, крепко сжатый. Ася, её тёпленькое, дрожащее тельце, горячая щека и косички, щекочущие шею.       Она сама от облегчения смеётся ей в шею, в помятое платье.       Тихие, шелестящие шаги послышались.       Это Павел, облокачиваясь на дерево, вышел из-за него со вздохом, насмешливый и хмурящийся.       "Ну, здравствуй"...       Ася шевелилась, лёгкая, быстрая, тёплая.       Она улыбалась, слегка дрожа, не умею... зная только, что всё сейчас хорошо и больше им не надо... К горлу подкатывало что-то жгучее, радостное.       Она широко улыбнулась.       У неё блестели глаза. Так на душе стало спокойно.       Он сжимал револьвер уже словно игрушку, стоял с приподнятою головою, с вздохом, так и оставшимся на губах.       Она улыбнулась ему ровною улыбкою.       Ася с такою же широкою белозубою улыбкою прижималась головою к её, Ларисы Дмитриевны, плечу.              Лес - белый сияющий полог над головою, ярятся вокруг него листья, такие же сияющие.       Капитолина Григорьевна белыми мягкими руками постлала стол на пне, накинула на него белое, вышитое цветами полотенце, выложила яблоки…       Лёгкая, как дрожь, радость, спокойствие… Он, совсем знакомый, будил до того незнакомое, неясное чувство в груди.       Ася, лёгкая, как свет, кружилась в платье, сияли белым косы, ленты в них.       Павел усмехался, кивал и щурился, словно наконец открылось всё.       Ася прижалась…       Горячая щека, улыбка и чувство спокойствия, важности, наливающее тело.       А он глядел на неё с улыбкою, запрокидывая голову, и словно наглядеться не мог.       Она поправила волосы.       Горячею, как жар, рукою он взял её за руку, шепнул тихо, смутил...       Тяжело, будто б внутри что-то расстроено…       Он сидел рядом, укутанный в шинель, спиною к ней. Горячее мягкое плечо, шевелится, чувствуется, как порою и он вздрагивает от ветра.       Долго, молча…       Огонь горел неровным пламенем.       Глаза сухие, широко раскрытые; хочется поделиться с ним, чтобы он пожалел, тоже хочется.       Огонь. Пустая, тяжёлая голова, что-то подкатывает к горлу. В теле слабость, сонливость.       Неясное чувство как жжёт, холодит вместе с тем. Ночь чёрным пологом, костёр огнём...

Вспомнишь разлуку с улыбкою странною, Многое вспомнишь, родное, далёкое, Слушая ропот колёс непрестанный, Глядя задумчиво в небо широкое.

      Лицо у ней подрагивало. Бледное, почти синее. Слабая, робкая жалость трогала сердце. Это прекратилось. Больно.       Выдать Асю – этого нельзя было делать. Выдать Асю, гордую, остро чувствующую, несчастную девочку… Её спокойные глаза, руки, белые, как камень держащие поклажу… Жалость, неясная, больная, и спокойствие, безучастие. Почему спокойствие и безучастие? Ася ведь обижена.       Пустое. Мысли, чувства – пустое. Ничего не отозвалось в теле, лишь в груди что-то натянулось.       Павел… Он бы не сделал так. В глазах её сейчас, среди цветущей лужайки, он ей усмехался.       Тело даже не похолодело, отдельное от мыслей.       Из-под сосен, чёрных, как сажа, голых, шагал Антон.       Встал напротив зелёного, буйно цветущего дерева и дверей похоронной конторы, вздёрнул на лоб фуражку:       – Лариса Дмитриевна, здрасьте… – Он помолчал. – У вас всё хорошо?       Она запрокинула голову и, глянув, слабо кивнула.       Верескова… Что-то неясное, словно сквозь воду, вернулось в сознание… Горячее, даже жгучее чувство подкатило.       – Там всего лишь осталось допросить прислугу…       Антон, испуганный, даже шелохнуться не мог.       – А вдруг до завтра он ещё кого-нибудь убьёт?       Напряжённая, как струна. Нет, не могло всё пропасть пропадом… Но… «Но» не находилось.       Она поглядела на небо, ударившее золотым, и краем глаза, уже желая расплакаться на Антона.       Осень, прихватило розовым светом очень тонкие золотые листья. Прихватило розовым светом и белое дерево моста через речку. Ясные, светлые воды качались. Рядом возвышались деревья, за ними низились иные, как веером, покрытые мягко золотыми литстьями.       Она встала и обратила лицо к Антону. Он вскочил и, улыбчивый, зашагал с нею рядом, говоря без стеснения, громко, с жестами.