Свет несущий

      Юки уже привычен, Юки спокойно выкидывает письма с пожеланиями смерти, Юки не обращает внимания на нарисовавшихся родственников, на попытки подстроить несчастный случай — тоже.       У Юки память двоиться, осыпается реальность пепельной шелухой — под привычным и знакомым просыпается другое. Огненное, нечеловечье.       Юки сбегает, сбегает от людей как можно дальше — крыши, парки… Всё подойдёт — разобраться хоть с всплывающими осколками воспоминаний.       Юки греется на солнце, почти упоённо и ему совсем не жарко… А потом вспоминает, что ел неделю назад — и совсем нормально, внутри солнце плещется, огненное, яркое, сил хоть через край.       Юки злиться, под грудиной эмоций много, странных, непонятных и вроде бы без причины.       Юки с волком сидит в обнимку, волк странный — из темноты сотканный, из фиолетовых кристаллов, отыскал в переулке стаю — не рычит стая, лежит рядом, а у него самого — крылья бежевые светятся тускло, сияют. А у него — тишина в груди, и слово на языке гладкое — шиэ. Нет, эти волки не шиэ, не обитатели его мира, но чем-то похожи… Зеркала охотные — нужна поддержка — есть она, лижет волк в висок мирно, хочешь бою — получи… Юки гладит волков по спинам, шевелит крыльями неловко, прикидывая, выйдет ли летать…       Юки совсем не умеет читать мысли, да и твари его не беспокоят, только шиэ-не шиэ навещают охотно, едят сумбур эмоций. Юки вспоминает — осколками, обрывками. Крылья всё же держат, бежевые перья, чуть заметный золотой узор. Сила слушается, плетётся в кружево заклятий, он не помнит названий, но выплетается привычно, почти бездумно.       У Юки в голове — как стенка стеклянная, вроде и не безразлично всё — а как-то всё равно. У Юки пламя под той стенкой — расплавит скоро, и пути назад не будет, и пусть, не нужен ему тот путь.       Краем души Юки хочет домой — и вспомнить не может почему из дома ушёл, почему так больно, как оказался здесь, в этой жизни, странной, не такой.       У Юки другое слово на языке — аэрше.       И стенка рушится со стеклянным звоном.       А ещё, на него, кажется, несётся грузовик — крылья раскрываются охотно, они проскальзывают мимо, под ним — незнакомец и грузовик. Юки чуть склоняет голову, шевелит легонько крыльями — незнакомец смотрит с восторгом, а кабина грузовика пуста.       Юки не тянет общаться, не нужна ему и помощь, а испуга нет в помине, ложится сила в связку, выплетая телепорт.              Каната-сан, несмотря на всю эту чехарду — всё же друг. И квартира будет кстати, только шепчет что-то внутри, не выйдет, не ищи даже, перемениться — Юки совсем не против, неопределённость, если честно, его уже достала, но память разматывается, настанет час и размотается вся.       Книга у друга незнакомая, Юки она настораживает — а вот его иного, аэрше — нет. Друг имеет право на тайны, и его мнение здесь не важно, друг несёт, как кажется, откровенный бред, память только шепчет — не сгорел бы на том, что задумал… А мир, что ж, пусть катится в бездну, не его это мир, не ему и разбирать.              Брат… Память орёт и шепчет, нет, нет и не может быть, да и других родственников нет, аэрше почти не признают такие связи, у него только родитель приемный… Кхаэ. Кхаэ — шесть алых глаз, чёрная чешуя… Кхаэ — вечная морозная темень… Кхаэ — он пробует имя на вкус — сияющие тёплым золотистым цветом цветы во мраке. Такаширо, имя шелестящее, этот человек на Кхаэ совсем не похож, а значит, родственником быть не может.       Ему опять паршиво стало — накатило, не разберёшь. На знакомого незнакомца, заслонившего дождь он смотрит почти враждебно — дождь был в тему, пусть он промокнет, пламя в венах не оставляет ни шанса простуде.       Сидят они рядом и думают каждый о своём — Юки почти устраивает, так не раздражает.       Юки вспоминает — и Кхаэ, и детство. И то, каким он должен быть — тело не то сейчас, плотное, застывшее, аэрше — энергетическая форма жизни, и много сил же придётся приложить, чтобы его раскачать. А точнее, переварить, оплести энергией, растворить в себе, сожрать и возродиться. Не-шиэ выглядывают опасливо — они привыкли рядом быть, да незнакомца опасаются. Незнакомец, кажется, готовиться хватать и спасать, да и почти под боком пара знакомых аур — а Юки сам почти рычит, полыхает жарким светом. Покровительство злит, покушение на его не-шиэ злит, нецельная память злит, неясные эмоции — тоже, злость плещет наружу огненным светом, отскакивают от него — все, не-шиэ рычат охотно — и это отрезвляет.       — Прости, — коротко извиняется Юки, кладёт ладонь вожаку на голову, приседая рядом, гладит.       Перед местным… демоном, шепчут другие, почти истаявшие и ещё более нецельные осколки памяти, он извиняться не хочет принципиально. Демон злит, и дело не только в том, что покусился на его зверей, что-то шепчет память совсем неявно, а другая память, его-аэрше, отзывается раздражением.       Впрочем, он совсем не прочь подраться… Узнать и познакомиться, демон, наверное, важен — раз уж решил размотать ту цепочку памяти. Да только не аэрше, не поймёт, если он сейчас в драку кинется, эта форма взаимодействия легка и естественна — не для него. У Юки — крылья за плечами трепыхаются, и когти на пальцах, бежевая ползёт чешуя, напряжение в воздухе копиться — и нельзя нападать.       Аэрше — защитники, стражи мира, его иммунитет. Для аэрше естественно драться, с пришельцами, между собой, раз по десять на дню грызутся, и это с теми, кто не раздражает, аэрше убивать-то умеют раньше, чем себя осознают, вся жизнь — вечный бой.       Люди — и демон — хрупкие, не поймут попытки прибить и вполне себе приветливости рядом, люди — хрупкие, кровь, мясо и кости, не энергетические поля, восстанавливающиеся влёт.       Людей, в конце концов, не следует втравливать в игры аэрше — если сами не лезут.       И Юки не нападает. Пусть и смотрят на него недоверчиво — та, которой он на их памяти был так не могла. Память аэрше почти плюётся, но что ждать от наложенной структуры?       Огненное возмущение он прячет под рёбрами, даёт себе зарок — узнать. Кто и зачем, а почему — отдаётся болью и скрытой памятью, он привычно отпускает, время придёт — узнает.       Люди смотрят недоверчиво, предупреждают — о ночи и безопасности, которой не будет, Юки бы скалился возбуждённо, в предвкушении этой опасности, вот только говорят они о не-шиэ, на зверей руки не поднимутся, разве что сами нападут, могут, с таким-то эмоциональным фоном. Или просто объедят, оставив холодную пустоту — совсем не плохо.              Он бы ушёл той ночью гулять, наплевав на запрет, но, конечно же, как в дурном ужастике, без происшествий ночь не проходит — пропадают дети. Дети, наверное, уязвимое место, детей он любит, странное чувство для аэрше, но не для него. Аэрше взрослеют по иному, у аэрше, в привычном понимании, и детей-то нет. А вот у него — был, не совсем ребёнок, конечно, да вообще, ребёнком не назовешь… память осыпается хрупким крошевом, вот опять забыл.       Юки подводят рефлексы, да и злость привычная тоже, демона из одержимого вышибает насмерть, сила уходит всплеском, хорошим зарядом света, демон, в общем, не пережил. Человек –в порядке, разве что из Юки не лучший психолог, а бывшему одержимому, как очнётся, не повредил бы.       Юки вздыхает и коротко бьёт кулаком по стене — опять ну никак подраться, а хотелось бы проверить силы в бою.       Знакомые люди — и демон, кажется, изрядно удивлены, как примчались, а Такаширо, с заготовленной речью, попадает впросак. Юки стоит, прислонившись к стене и закрыв глаза, усмехается — на мученика он не походит ни разу, да и целительство… Память дёргает образами кристаллов, хлещущей силы из мировых узлов — но это для аэрше, людей бы убило, их же восстанавливало, только силу дай. Плохо у него с целительством, с пониманием и поддержкой, если честно, тоже, разве что выяснить всё же хочется — Юки покорно соглашается, даже на переезд. Ненадолго, недолго осталось, вот и займёт время, а потом… Потом домой, там изрядно заждались.       Сон в машине накатывает неожиданно, лёгкая дремота даже, золотые осколки чужой силы пытаются навеять другое — Юки даже видит их, впервые чётко, обрывки паутины, обрывки веревок… Заклятия осыпаются драными лохмотьями, а его окутывает чёрный дымок.       А во сне тёмный лес и туман, и он идёт до тех пор, пока лес не расступается поляной, тело будто чужое, не им управляемое, иное. А он уверен, пусть и не видит — в волосах угнездилась стайка ярких заколок-крабиков, бабочек, блестят камушками в крыльях, и почему-то это важно, было что-то связанное, и цеплял их себе не он. (Что значит, «прицепи на удачу», на священное дерево он вроде бы не похож…)       Туман струиться иной, не серый — чёрный, клубиться, собирается в человеческую фигуру, сверкают алые глаза, аэрше щуриться довольно, опускается на колени охотно.       — Владыка, — тихое.       Юки и сам приседает, подцепляет пальцами под подбородок, заставляя приподнять голову, подаётся вперёд — тёплое касание щеки по щеке.       — Убей меня… мой Кошмар.       Сон обрывается резко, истаивает чёрным туманом, но Юки услышали, он чётко знает, то, что так правильно — знает тоже (забегая вперёд, несчастных случайностей он накопит на год вперёд, не смертельных, но человек бы умер — на нём раны заживают почти мгновенно — и он знает, зачем это нужно). Разговоры не клеятся, а сам он не слишком интересуется всем тем, что происходит, что стражами, что демонами — было бы странно, но на интерес ещё будет время, важнее вспомнить, почему «Кошмар»…       Ответ приходит сумбурный — «тотем», и вспомнить он пытается до тех пор пока не встречаются с Такаширо, пока он не просит прогуляться — а чужую душу во встреченном ребёнке он видит почти сразу, марионеток видит, даже забавно — чужая воля в теле.       Юки усмехается, вновь вспомнив, руку вытягивает, ластиться пушистый светлый комок к ладони, губы шепчут «сверхновая» — не то чтоб были нужны слова… Белый свет заливает пространство, слабо, безумно слабо, в былые времена ему силы бы хватило зажечь звезду, но нынче сил не так уж и много; всё поправимо, просто не сразу.       Тотем «Солнечный Дракон», Юки знает — его. Можно ещё и звёздным назвать, солнце суть звезда, но так уж сложилось. Из этого — и свет его, Юки смеётся звонко, вот уж полное… добро и миролюбие с мягкостью напополам, солнце — чаще безразличное и жестокое, жалость так точно не знает, впрочем, характер его изрядно перекроили наложенной матрицей. Юки вспоминает имя, своё, и хохочет уже истерично, что сказать, «Кхаэ пошутил», и для его мира, и на этот отлично легло. Смех вымывает кусок эмоций и становится действительно легко.       Мальчишка откровенно задирается, Юки понимающе улыбается — огненный, а сам он в достаточно благодушном настроении, чтобы не цапаться хотя бы ближайший час.       Это даже забавно, что его пытаются осадить тем, что демон лишь низшего класса, и с остальными сражаться будет сложнее — Юки, пожалуй, с нетерпением ждёт, хоть и изрядно сомневается, что встретиться хоть кто-то интересный.       А потом на него падает столб. Просто так — отскочить он успевает, по предплечью только рваная рана, зарастает секунд за тридцать, и надо бы видеть ошарашенные лица; по пути, он, кажется, собирает всё — от лезущих под ноги кочек до шальной пули, ну кто бы знал, что там задерживают преступника, право слово, несчастный случай и аэрше спокойно выковыривает пинцетом пулю, стоило суету наводить, ну, бедро, заживёт же шустро.       Люди встревожены — демоны так не действуют, люди взволнованны — в том числе из-за него, не должно оно быть так, неправильно — всё.       Юки же знает — не демоны. Кошмар.