Не про нас

За последние тридцать минут успел разозлиться на весь мир, на себя и на неё в том числе. Её излишняя тяга к работе мне никогда не нравилась. Я прекрасно понимал её, ведь сам часами не выходил из студии, когда в голову приходили новые идеи. Но сегодня точно решил, что никогда не оставлю её одну по её же желанию. Ни-ког-да. Паша, как и всегда, старался быть собранным и серьёзным, но за эти два года я научился считывать и с его голоса нотки волнения. Просил меня приехать как можно быстрее, обещал оплатить все штрафы, лишь бы я успел вовремя. Тогда я ещё не понимал, о каком «вовремя» идёт речь. Звонить Тине было абсолютно бесполезно, и мы с Пашей об этом прекрасно знали. Он уже сделал всё, что от него зависело: разговаривал с ней до тех пор, пока она просто не сбросила вызов. Любой другой здравомыслящий мужчина уже упрекнул бы её миллион раз за то, какое общение она поддерживает со своим менеджером. Любой другой, но не любящий и знающий всех тонкостей жизненных обстоятельств, мужчина. Благодарен, что Паша, даже среди ночи, готов был помочь мне в отсрочке Тининой истерики, пока я разрезаю ночную тишину на немыслимой скорости. Печатаю короткое «Я уже еду», которое так и осталось непрочитанно. Ожидал? Конечно, но так мне было на долю процента спокойнее. По пути в Зазимье вспомнил момент, который произошёл так давно и совершенно недавно одновременно. Не помню ничего, что было до и после сказанной ею фразы «Я всё ещё боюсь быть слабой». И сейчас, не переставая нажимать на педаль газа, я прекрасно понимал, о чём в ту секунду она пыталась мне сказать. Моя маленькая девочка. Тишина в доме меня очень сильно напугала. Готовил себя к самому худшему, рассчитывая в глубине души, на более-менее благоприятный исход. Хотя, на какой «более-менее благоприятный исход» можно рассчитывать в нашей с ней истории? Столько, сколько мы с ней прошли, осмелится преодолеть далеко не каждый. Мы иногда оглядывались назад, вспоминали, как учились доверять и шли рука об руку на протяжении долгого времени. Моя любовь к ней росла так же, как и её доверие ко мне. В немыслимой геометрической прогрессии. Каждый раз, приезжая к ней поздно ночью, я всегда смотрю в окно, выискивая там свою любовь. Апрельскую. Но в этот раз у меня на это занятие нет ни сил, ни времени. Мне катастрофически, до боли в груди, необходимо чувствовать Тину. Не через километры и города, не через стены и этажи, не через пелену слёз и слои одежды, а кожей к коже, глаза в глаза… Подхожу к комнате на третьем этаже и боюсь переступить порог. Не знаю, сколько бурь и ураганов поселилось в этом маленьком ребёнке, сколько уже успела разрушить прекрасного и сколько боли мне предстоит увидеть в её невозможных океанах. Она лежит спиной ко мне так, что я попросту не понимаю, спит ли она или нет. Стою на пороге ещё несколько минут, но желание прикоснуться к ней было превыше всего. На ней большой белый халат, из-под которого видны только маленькие пяточки. Узнал его сразу, так как принадлежал он когда-то мне. Ну, как принадлежал… Желание забрать этот халат с собой пришло Тине в самую последнюю минуту перед выселением из отеля Каппадокии. Одно из самых наших лучших путешествий. Далеко от вездесущих глаз. Не знаю, что ею тогда двигало, но то, как загорелись её глаза, позволило мне согласиться на любую шалость. Совсем ещё девочка. Моя девочка. Обходя кровать, в глаза бросилась панда, которую она сжимала в своих ладошках. Замер на половине пути, когда встретил её потерянный взгляд, направленный куда-то за пределы этой Вселенной. Всё лицо в слезах, губы в трещинках, а пальчики безжалостно содрогаются. Честно сказать, я растерялся. Обычно она либо безостановачно плачет у меня в руках, не отпускает, шепчет о том, как несправедлив этот грёбаный мир, либо не говорит ни единого слова, бросая на пол всё, что попадётся под руку, с размаху бьёт посуду и рвёт все нужные и ненужные бумаги. В этот раз ситуация приобрела какой-то новый и неизвестный мне характер. Не решаюсь подойти ближе. Сердце бьётся через раз, а дышать, кажется, я совсем разучился. Делаю несмелый шаг вперёд, заставляю себя вдохнуть тяжёлый воздух, пропитанный чем-то горьким и ужасно липким. Её взгляд всё так же направлен в никуда. Внутри пустота. Я не знаю, как ей помочь. Присаживаюсь на край кровати, как можно ближе к ней, аккуратно поправляю халат, оставляя свою руку у неё на талии. Этот свернувшийся в клубочек котёнок дышит совсем редко, как она моргала я вовсе не видел. С каждой секундой мне казалось, что все системы в моём организме, одна за другой, дают сбой. Кажется, спасать нужно не только Тину. — Таня, — скольжу шепотом, не желая сильно вмешиваться в её пространство. — Я так тебя люблю, — зажмурилась. — Прости. Через секунду её бледное лицо было в слезах. Плакала тихо, боясь издать лишний звук. Терзала свои губы, вновь и вновь кусая их до появления алых пятнышек крови. Резала моё сердце без ножа. Обхватываю её щёки, целую каждую слезинку и шепчу что-то совсем непонятное даже для самого себя. — Тебе не за что извиняться, — пытаюсь успокоить её, но это выходит из рук вон плохо. — Даник, прости, — кажется, она вообще ничего не слышит. Надрывается и захлёбывается в своих слезах. — Ты… ты… — Я тебя люблю, маленькая. И всегда рядом. Дыши глубже, — поднял её подбородок и смотрел в помутневшие глаза, которые успели за короткое время потерять былой блеск. Девочка в моих руках активно машет головой и пытается чему-то сопротивляться. — Тише, мы вместе. Дышим под один счёт, чтобы хоть как-то нормализовать её сбитое в край дыхание. Она пытается выдавить из себя звуки, которые совсем не похожи на то, что я могу уловить своим идеальным слухом. Закатывает глаза, сбрасывает мои ладони со своих щёк и отсаживается подальше от меня. Кажется, немного успокоилась. Даже не пытаюсь придвинуться к ней, ведь могу только навредить. Протягиваю руку, касаясь её нежной кожи, чтобы Тина не закрылась от меня на все замки. — Пожалуйста, давай мы поговорим обо всём утром, — глажу её мурашки, которые успели появиться после моих касаний. — Поезжай, — кривится и отдаляется ещё больше. Вижу, как тяжело ей даются эти слова. Хочет быть сильной и рубить с плеча. Забывает, что со мной такие фокусы не проходят. — Думай, что хочешь, но одну я тебя не оставлю. «Дан, мне нужно закончить работу над песней. Ничего серьёзного за эти дни не произойдёт» — так ты мне говорила? — Но я же… — снова плачет. Сгребаю её своими руками, раскачивая одну на двоих тревогу. — Я знаю, маленькая, ты ни в чём не виновата, — стараюсь успокоить бьющееся в истерике тело, но оно упорно не хочет меня слушать, периодически нашёптывая тихое «нет». Ей всегда «достаётся» самый сильный удар из всемирной паутины. Она всегда к ним готова, держит удар, но иногда что-то внутри, как и у любого человека, ломается. Ей больно, но она умело гасит это внутри себя. Так глубоко, что даже мне не всегда удаётся достать. Даже если ситуация касается и меня в том числе, что произошло и сегодня, все грехи переносятся на неё, иногда преувеличенные в десятки раз. Её стоит уважать хотя бы потому, что она ни о ком не говорит такие ужасные слова, которые слышит и видит ежедневно в свой адрес. Терпит до последнего, всхлипывает по ночам, надеясь, что я не слышу. И единственное, что мне остаётся делать в этой немой борьбе с её внутренними врагами, — просто быть рядом и обнимать ночью как можно крепче. Завадюк давно упал в моих глазах. И в её тоже. И в Пашиных. И ещё в глазах нашей большой семьи фанатов. Стараюсь каждый раз успокоить её, показывая всю ту поддержку, которая сквозит в любом из видов их творчества. Она и без меня знает, что эта любовь со зрителем взаимна. Но в моменты, когда очередная волна хейта накрывает нашу пару с головой, она словно забывает об этом. Думает только о том, что превратится в глазах поклонников в несуществующий и выдуманный обществом образ. Никогда не обращаю внимание на все фразы Вовы, которые, как он сегодня выразился, являются «синтетическими». Мелочный гном, который только и делает, что думает о своих ничтожных процентах. Поддерживает всё, что принесёт ему нового зрителя. Не видит ничего за своим экраном. Этот наглый чёрт всерьёз думает, что мы бы стали плясать под его дудку, якобы веря во взаимную симпатию? Аморальное существо. — Даник, пожалуйста, — отстраняется и смотрит своими невозможно голубыми. — Я так люблю тебя, — проводит дрожащими пальчиками по моей щеке. Щетина колется, и девочка передо мной притягивает пальчики к губам. — Я никогда не смогу дать тебе столько любви, сколько ты заслуживаешь. Ты достоин большего. Кажется, слова Паши были приговором — опоздал. — Тише, — захлёбывается в своих слезах, разбивая моё сердце на мелкие осколки. — Мне не нужно больше, Тань. Я лишь хочу, чтобы мы были счастливы. Ты выше любых грязных слов. Пойми, что твоей любви хватит для того, чтобы чувствовать себя нужным. Твоей любви хватит на всю Африку, — заправляю прядки по обе стороны, открывая её заплаканное лицо. — Я. Тебя. Люблю. — Не хочу Африку, хочу с тобой. Но ты просто не понимаешь, что… — Послушай, я два года видел тебя непоколебимой железной леди. Я прекрасно понимаю, что ты можешь справиться со всем сама. Но я этого не хочу. Не хочу, чтобы кто-то позволял себе на всю страну высказать своё никому ненужное мнение. Хочу просто быть рядом с тобой, так, как сейчас. Хочу видеть тебя нежной маленькой девочкой без доспехов и оружия, — пробираюсь под толстую ткань халата и провожу пальцами по рёбрам, заставляя малышку выпустить лёгкий смешок. — Хочу слышать твой смех и любимое «Дурбецало». Хочу, чтобы ты била меня этими кулачками в плечо, — целую её руки, не переставая смотреть в глаза, — когда наши мамы забывают о том, что «никто ничего не поддерживает». Разве высказывания одного человека, который через призму своего восприятия так ничего и не понял, смогут нас всего этого лишить? — Давай пропадём на время отовсюду? — в её всё ещё влажных глазах начинают плясать чертята, а надежда в моём сердце уже начинает заселять все уголки. — Хотя бы на недельку. — Туда, где до нас не доберутся эти лживые слова? — тяну её к себе, усаживая на колени. — Туда, где тихо, где никто не сможет найти, — кладёт свою голову мне на грудь, выдыхает горячий воздух, который я ощущаю даже через одежду. — Ты уверена, что они не поймут, что мы в Карпатах? — когда речь идёт о «тихом», у Тины всегда только одно место. И я знал, где его искать. — У меня много историй осталось с отдыха на Сейшелах. Поговорим с Пашей, мне так надоело что-то выдумывать. Пусть он всем этим занимается.

***

Усаживаю девочку рядом с собой, накрывая плечи тяжёлым пледом. Не решаюсь ей сказать о том, что наш сумасшедший фан клуб уже раскусил версию с Сейшелами и Веней. Вспоминаю, с каким трудом отбирал у неё телефон на время нашего отдыха. Каким же правильным решением это оказалось. Тина держит в руках тарелочку с сухофруктами, жадно поглощая свой излюбленный десерт. Иногда вспоминает про меня, безумно влюблённого и неотрывно разглядывающего созвездия на её скуле и шее, кладёт мне в рот курагу, которую сама ужасно не любит, и прижимается ещё ближе. Разворачиваю её спиной и укладываю на грудь, накрепко обвивая талию руками. Своими тоненькими пальчиками проходит по тыльной стороне моей ладони, вызывая восстание мурашек. — Тебе холодно или у тебя мурашки от меня? — повторяет мою фразу со съёмок, легонько улыбаясь. Такая невероятно трепетная. Целую её нежно, без всей той огненной страсти, что так нам свойственна. Стонет мне в губы, рассказывая о том, как хорошо ей прямо здесь и сейчас. Звук приходящего уведомления нарушает воцарившуюся тишину. С огромным нежеланием отрываемся друг от друга, напоследок оставляю поцелуй в уголке губ, которые тут же поднимаются вверх, и тянусь к телефону. Просматриваю только что выложенную историю на странице Тины, где запечатлен не менее прекрасный закат, нежели у нас перед глазами. Только я хотел вернуться в объятия любимой женщины, как неугомонный Орлов отправляет мне целое полотно текста. Что-то твердит о моем достоинстве и чести, об ответной реакции с нашей стороны, на что я просто закатываю глаза. Перевожу взгляд на умиротворённую Тину, наслаждающуюся нашим единением, вспоминаю, из какого состояния я её выводил дней пять назад. Нервно сглатываю подступающий ком, продолжая наблюдать за тем, как картинки из спальни медленно растворяются, уступая место широко улыбающейся передо мной безграничной любви. «Пароль у тебя есть, пиши всё, что посчитаешь нужным». И мне так всё равно на то, что он ответит и напишет в каком-то посте, о котором не раз упоминал в своём сообщении. Это всё не имеет никакого смысла. Вся суть лишь в искрящихся от счастья глазах напротив. Стискиваю её до появления тихого заливистого смеха. Осыпаю поцелуи на её теле в абсолютно разных местах. — Я так люблю тебя, — разворачивается в кольце моих плотно сжатых рук, — и никакой Завадюк этому не помеха. Я знаю, милая. Встречаем первые звёзды вместе. Ищем созвездия. Проецируем их на наши тела. Смеёмся и дышим абсолютной гармонией. Устало шепчет что-то о больших и искренних чувствах, пока я глажу её волосы, настраивая на крепкий сон. Сопит, не подозревая о том, что творится в ненавистных мною социальных сетях. Спи сладко, моя девочка. Это всё не про нас. Мы вместе, несмотря и вопреки. А всё остальное лишь мишура. Пока в моих руках весь твой и мой мир.