Взяв меч, живи

      Она прибыла в Ратае с бредущей поодаль собакой, с лежащим на сиденье рядом с ней добротным мечом, с письмом, плотно завёрнутым в грубую ткань, и полумёртвым человеком в запряжённой телеге.       Её сердце пропустило удар, когда она въехала через главные ворота в город, а чувство нерасторопной тревоги овладело ею, стоило продолжить свой путь, ибо люди нерадушно оглядывались ей вслед. Одни бросали на неё кратковременный взгляд, тут же отворачиваясь и забывая о ней, другие вперивались с излишним вниманием, подолгу провожая её спину. — Капуста! Лук! — ясно услышала она, и взгляд её мутных глаз скользнул по знакомому лицу, которое что-то говорило ей с надеждой и приятным удивлением в глазах. Но она никак не могла разобрать, о чём идёт речь, а потому отвернулась и встряхнула поводья, продолжая спуск по зеленеющему холму. Мимо мелькнули купальни и позади осталась небольшая толпа людей, идущих с вёдрами к прохладной реке.       До пункта назначения оставалось совсем недалеко: мельница, если она правильно помнила, находилась всего в двух жалких шагах от бань.       Вид знакомой белой шапки вдалеке почти снял эфемерную мирскую тяжесть с её хрупких усталых плеч. Но она не позволила горю оставить её. Не до конца. Нет. Колёса телеги скрипнули на иссохшемся грунте, и камешек отскочил на дорогу. Она остановилась у голубятни. Её оцарапанные ладони болели, и усилившаяся хватка на поводьях обожгла их сильнее. — Дьявол, — сдержанно выдохнул Пешек, протягивая племяннице руки для поддержки. Хотя он прекрасно понимал, что ей не нужна помощь, чтобы слезть с телеги.       Она посмотрела на протянутые к ней ладони, на знакомое морщинистое лицо своего постаревшего дяди, и, внезапно, на её глаза навернулись слёзы. Колени подвели её, когда она спрыгнула. Тело пробила дрожь. И она чуть не упала.       Солнце стояло высоко в небе, тут и там щебетали птицы.       Дядя неловко приобнял её, и в горле встал ком.       Индржих умирал, Барбос слонялся по мельничным владениям, обнюхивая каждый закоулок, а тела её братьев гнили где-то посреди выжженной Скалицкой земли…       Первые рыдания всегда самые трудные. Горе рвалось наружу, а сердце замирало, отзываясь глухим ударом через раз. Слёзы текли и текли, но плачь не приносил облегчения – лишь головную боль. — Ему нужен аптекарь, — сказала она хриплым голосом, вырываясь из объятий. Нужно было восстановить самообладание. Нужно было вернуться к насущным делам.       Пешек осмотрел полумёртвого оборванца в телеге с нескрываемым скептицизмом. — Ты хотела сказать «священник»? — равнодушно предположил он, убивая и без того вялую надежду на лучший исход. — Он спас мне жизнь — парировала она.       Пешек недовольно хмыкнул, но без особых усилий перекинул истерзанное юношеское тело через плечо, будто это был не человек, готовый испустить последний дух, а всего лишь очередной мешок муки. Хотя, в своём нынешнем состоянии, Индро мало чем отличался от пшеничного порошка. Истеричный смешок почти вырвался из её горла, когда она вспомнила свои недавние слова: «Я скорее выйду за мешок с мукой, чем за Збышека. Господи, неужели это было всего пару дней назад?       Когда Индро был уложен в постель, а его самые тяжёлые раны перевязаны, надо было признать очевидное. — Сам он не справится, милочка, — констатировал Пешек, стоя около дверного проёма, где отмывал руки в небольшой ванночке. — Парень силён, и я говорю это только потому, что он ещё жив. Но без посторонней помощи этому ублюдку конец. — Мы оба будем в долгу перед тобой, — сказала она, наблюдая за ним из прохода.       Пешек почти рассердился на подобное заявление. Его бледно-голубые глаза почти пригвоздили её к полу. Но его взгляд лишь заставил её понять, что с тех самых пор, как она видела его в последний раз, он действительно постарел. Одиночество никому не идёт на пользу. — Ты думаешь, мне очень хочется иметь племянницу среди сброда должников? — бросил он. Его голос был кислым от сплюнутого яда слов, но в тоне было некоторое смирение с мыслью о том, что он понимает, почему она такого невысокого мнения о нём в этом аспекте жизни. — Я этого отщепенца впервые вижу. Он в любую секунду сдохнуть может. Аптекарь и вся его мутная дурь немалых денег стоят. Я просто не вижу резона платить. Зачем мне это делать? Почему ты вообще хочешь помочь ему? Кто он тебе?       Вопрос заставил её помедлить. — Он мой хороший друг, — отвечает она, сжав свой изорванный старый передник побелевшими от боли пальцами. Ей стоило постирать его и, вероятно, залатать, поставив пару заплат. Ну или сразу сжечь. Нет смысла даже пытаться оттереть пятна братской крови. Да даже, если их получится вывести, она всё равно не прекратит видеть их. — Трое этих нелюдей зажали меня в угол… папин работник принёс меня в жертву им, словно животное кинул на алтарь, а Индро спас. Не побоялся броситься на них с мечом, хоть и не имел шансов.       Она вновь посмотрела в холодные дядины глаза, подняв голову. Она понятия не имела, что вызвало видимое ей в чужих глазах сожаление, но оно ей не понравилось. — Я хочу, чтобы он выжил. Я сделаю всё от меня зависящее, чтобы он поправился. Даже, если мне, в итоге, придётся за всё это расплачиваться. Даже, если он всё-таки умрёт.       В этом случае последняя её реальная связь с прошлой жизнь умрёт вместе с ним.       Она вернулась к кровати, чтобы сменить Индро влажную повязку. Ткань на его лбу уже была тёплой, хотя прошло всего несколько секунд. Индржих метался во сне… это больше походило на бред, чем на реальный сон.       Солнце по-прежнему светило, а птицы продолжали петь.       Было слышно, как дети кожевника, играя, кричали от восторга.       Здесь всё было хорошо. Здесь мир был в полном порядке.       Она не могла не думать об этом. Её руки дрожали, а слёзы всё ещё норовили пролиться из глаз. Она не хотела, чтобы хоть капля упала. Почему-то казалось, что стоит поберечь их. Ещё случится поплакать. Жизнь – это страдания. Возможностей будет предостаточно. — Что за меч в телеге? — сжалившись над ней, прервал горестные размышления Пешек, ища что-то, чем можно было бы вытереть руки. — Хорошо бы спрятать его, — добавил он, не скрывая впечатления. — А этот кусок ткани нужно сжечь. Его не отстираешь, ей Богу, столько крови.       Она даже не обернулась. Просто пожала плечами на его слова. Ей было не до этого.       Индро напоминал отбитый кусок мяса – сплошной синяк, а не юноша. Живого места нет. Она видела, что за оружие использовал громила в чёрных доспехах, чтобы побить его. Боже, даже если он выживет, с головой… могут возникнуть трудности.       Время не ощущалось. Возможно, прошло всего несколько минут. Быть может, минули часы. Не исключено, что в небытие ушли дни. Однако солнце всё ещё светило, пригревая своими тёплыми лучами землю, а дети кожевника всё также смеялись, пугая птиц в кустах ежевики. Пешек же снова поднял интересующий его вопрос, бесстрастно напомнив о своём присутствии. — Милая, без шуток, откуда он у тебя? Чёрт побери, на редкость хорошая работа. Потрясающая, я бы сказал. Честно говоря, я бы побоялся скрывать его, храня где-то здесь. Ты нашла его в Скалице? Или подобрала по дороге сюда? Или… это, часом, не подарок?       По спине пробежали мурашки, а руки дрогнули. Сознание немного прояснилось. — Боже, нет! Положи! — выпалила она с нехарактерной для её голоса жёсткостью.       Пешек слегка вздрогнул и демонстративно повернулся к племяннице. — Не трогай его. Я не уверена, но… — она сжала ножны меча и собиралась направиться обратно к телеге, ни на секунду не позволяя себе всерьёз задуматься о том, почему Индро прежде цеплялся за оружие мёртвой хваткой. Даже находясь без сознания… его руки всё равно болезненно крепко сжимали «трофей». — Это был заказ. Индро работал над ним со своим отцом. Они сказали, что он предназначен для пана Радцига. Наверное, надо отнести его ему. Я всё равно должна пойти к нему, чтобы… — она оглянулась, лихорадочно ища что-то глазами. — Где та тряпка, которую… которую ты хотел сжечь? — Это кровавое рванье тоже для него было? — снисходительно улыбнулся Пешек, пребывая в полном неверии. — Теперь это пепел! — покачал головой он.       Значит, письмо от пана Дивиша теперь тоже прах.       От безысходности и каждой идущей не по плану детали вновь захотелось залиться слезами. Но те, теперь будто на зло, не проливались. Ей никуда не хотелось идти. Ни в малейшей степени. Ни сегодня, ни завтра, ни, даже, будущим летом. Она не хотела никому ничего объяснять – слова всё равно стояли поперёк горла. Ей не хотелось с кем-либо разговорить, иметь с кем-либо дело вообще. Одно дело знать, что ей нужно передать сообщение и просто продолжить заниматься своими делами, совсем другое – осознать, что ей придётся признаться в том, что она не сохранила письмо. Важное, скорее всего. Эта перспектива была намного хуже. Но она обещала всё передать. Значит, она должна это сделать. — Я должна найти пана Радцига. Здесь… на улицах беженцы из Скалицы. Он привёл их? Он тоже здесь?       Если его здесь нет, то, по крайней мере, у неё будет хоть какое-то оправдание: «Я сделала всё, что могла, пан Дивиш, но пан Радциг отправился в Прагу, и мне ничего не оставалось, кроме как принять это. Могла ли я передать письмо кому-то другому? Я похожа на нищенку – я выгляжу ничуть не лучше остальных погорельцев. Такую, как я, просто не пустили бы в замок». — Он и Гануш, к сожалению, старые друзья, поэтому, вероятно, он слоняется где-то здесь. Наш правитель-регент любезно разрешил ему наводнить город нищими, а самому пану предоставил в пользование Пиркштайн – нижний замок. После главных ворот сразу поверни направо… и, ради Бога, заверни этот ножик во что-то. А то подумают, что ты выжила из ума, решив наброситься на них с мечом. Подожди, сейчас найду тебе пустой мешок.       А ведь он мог бы просто отнести это вместо неё…       Она нахмурила редкие брови, провожая дядину спину, и сжала горячую руку Индро – последнюю ниточку, что связывала её с прошлым, но тем не менее, хранящую её здравомыслие в настоящем.

***

— Присмотри за ним, пока я не вернусь. Я зайду за хлебом… если найду пекарню или пекаря. Ещё надо заглянуть к аптекарю, — перечисляла она, обматывая меч куском сукна. — Скажи ему, чтобы сначала пришёл и глянул, а уже потом решил… стоит ли оно того, — бессердечно наказал он, невесело фыркнув.       Господи, она жила с Пешеком всего несколько часов, а он уже становился невыносимым. Она знала, что он – человек опасный. Одарив Индро одним лишь пронзительным взглядом, он заставил его беспомощную тряпичную фигуру одновременно и исцеляться, и ещё больше нуждаться в заботе и уходе. — А что делать с этой дворнягой? — окликнул он её из окна, но она сделала вид, что уже покинула пределы слышимости.       Она притворилась глухой и продолжила идти.       Охранники у ворот окинули её незаинтересованным взглядом – погода выдалась на редкость жаркой, а их смена была до ужаса долгой.       За воротами слонялись люди. Некоторые лица были смутно знакомыми. Однако она предпочла держаться от них на расстоянии, избегая всех, кто мог бы её узнать и начать задавать какие-либо вопросы. Она не желала с кем-то разговаривать. Да и что бы она сказала? Она не хотела объяснять, что с ней случилось, или как она выжила, как покинула Скалицу. Ей не хотелось сознаваться в том, что, в отличие от большинства, у неё была крыша над головой.       Во дворе кипела жизнь: служанки в поношенных передниках носились вверх по лестнице с доверху набитыми мисками и корзинами в руках, конюх неуклюже ползал на четвереньках, ища что-то, очевидно, настолько маленькое, что это нельзя было достойно отыскать, твёрдо стоя на ногах, а два знакомых солдата в скалицких ваффенроках стояли около деревянного крыльца и яростно о чём-то спорили. — Это не даёт мне покоя! Нам ничего не мешало подождать те несколько секунд, которых ему не хватило. — Он сам виноват. Мы здесь ни при чём. Я говорил ему, что это самоубийство. Что теперь-то поделаешь? — Янек импульсивно взмахнул рукой, на которой повисла небольшая сумка, перед носом неизменного товарища. — Каждый раз, когда я думаю об этом, я хочу пойти, найти самую глубокую канаву и зарыться в ней. Не смей обвинять меня. — Я не виню тебя! Это был приказ капитана. В конце концов, все, у кого был шанс, уже были внутри. Мне не в чем винить тебя. Просто… просто мне тревожно вспоминать об этом, Ярослав.       Она помнила этих двоих. Помнила именно такими: скорее милыми и вежливыми с Индро, с которым, не скрывая, водят дружбу. Где один, там и второй, – будто бёдрами срослись. Если подумать, они чем-то походили на трудолюбивых и прилежных двойников Матея и Фрицека. Где же теперь эти два дуралея? — Не тебе одному. Но капитан отхватил за это, — проворчал Янек себе под нос, сбросив сумку на землю. Внутри неё что-то звонко прогремело. — Слышал, в каком тоне панове говорил с ним, после того как тот отдал приказ закрыть ворота? Серьёзно, я думал, он растерзает его. Клянусь Богом, в тот момент я боялся пана Радцига намного больше, чем Сигизмунда с его половецким сбродом. — Может позже, когда, знаешь, всё успокоится, мы вернёмся в Скалицу… и деньги не пропадут даром. Мы можем сделать для них что-нибудь. Возможно, поставить крест, — предложил Ярослав. — Да, это было бы… Тереза? — выпалил Янек, когда она, наконец, подошла к ним достаточно близко, чтобы они заметили её. Меч в её руках, почему-то, стал в разы тяжелее. — Что ты… как… я… Боже, я рад, что ты жива, — запоздало добавил он, едва ли бормоча.       Эти двое всегда нервничали в её присутствии. То ли из-за страха перед её отцом, то ли из-за уважения к Штибору. Однажды её брат уложил их обоих в драке после того, как они сделали пару глупых и нелестных замечаний о профессии мельника, или… она не была уверена. Она не помнила точно. Но это и не имело значения. Ни тогда, ни, тем более, сейчас. Да и, скорее всего, они были правы тогда. — Пан Радциг здесь? — спросила она, не видя смысла ходить вокруг да около. Она просто хотела покончить со всей этой ерундой. Если бы она только знала, что было написано в том письме. Она представить не могла, что могло быть настолько важным, что пан Дивиш решил оправить послание её господину. Может быть, он хотел сообщить ему о «визите» Сигузмунда или о том, что тот искал его в Тальмберге? Сотник Борек что-то упоминал об этом; что все они прощались с жизнью в то время, когда армия стояла на холме, что Сигизмунд, всё же, пощадил их грешные души. — Конечно, он с паном Ганушем… в главном зале, но… — Янек всё ещё не мог взять себя в руки.       Ярослав тяжело вздохнул. — Тебе-то какое до этого дело, позволь спросить? — У меня есть для него письмо от пана Дивиша из Тальмберга, — с некоторой торжественностью заключила она, изо всех сил сохраняя ровность в норовящем задрожать голосе. — Я не вижу, где оно? — с подозрением парировал Ярослав, ясно дав понять, что пока не поверил ей на слово. — В том месте, которое я обычно не выставляю на всеобщее обозрение, — сухо ответила она, для убедительности ехидно поиграв бровями. Она знала, что это сработает. — Я бы хотел быть там тогда, когда ты будешь вытаскивать его оттуда, — не смог не добавить он. — Проходи, — велел он, но, шутки ради, преувеличенно ей поклонился, отступая с дороги.       Наверху, перед самой лестницей, ровно в дверном проёме, ведущем в нужный коридор, она неуклюже столкнулась с помощником повара. — Курва, — недовольно прошипел мальчик, втюхивая в её руки кувшин из-под вина. — У меня слишком много дел! Отнеси на кухню! — потребовал он и, пошатываясь, борзо вытряхнулся из коридора. — Этот для красного вина – не наливай туда белое! — крикнул он на бегу, уматывая по лестнице.       Поставить кувшин было некуда – подходящих поверхностей поблизости не наблюдалось, да и искать не хотелось, – поэтому она просто пошла в главный зал вместе с ним. Стражник у входа галантно приоткрыл ей тяжёлую, массивную дверь, и она зашла внутрь так статно и уверенно, будто замок принадлежал ей, и она была в нём полноправной хозяйкой. Но, сделав всего пару твёрдых шагов, она растерялась. Её промедление стоило ей вездесущего подозрения. Второй охранник сразу заметил это и, в отличие от своего рыцарственного сослуживца, мгновенно сосредоточился на её ноше в правой руке. — Стой, где стоишь! Что в сумке?! — прикрикнул он и вырвал кувшин из её рук, и сразу понял, что что-то не так. — Зачем ты принесла пустой кувшин? Отвечай! — Меч, — спокойно ответила она, хоть и не могла до конца отделаться от чувства полной беспомощности.       Глаза охранника расширились, когда смысл слова дошёл до него, и, увернувшись от воображаемого удара, он незамедлительно выхватил своё оружие. — Постой! — вмешался пан Радциг, вскакивая со своего места и молниеносно реагируя на солдатскую готовность решать вопрос силой. — Я знаю эту девушку. Должно быть, она пришла ко мне, — добавил он не без вопроса в голосе, ибо намерения незваной гостьи оставались непрозрачными. — Навряд ли хрупкая леди явилась закончить начатое Сигизмундом. — с долей юмора выплюнул он, улыбнувшись с такой же радостью, с которой Тереза прибыла в Ратае. То есть, ни с какой. Наконец, можно было смело взглянуть в глаза тому, кто действительно что-то понимал. — Мой господин, — поклонилась она неловко, пытаясь имитировать игривые реверансы Бланки, когда та играла в недотрогу перед беднягой Индро, который всего лишь пытался пригласить её на танцы. — Я дочь мельника из Скалицы… племянница мельника из Ратае. — Я прибыла по просьбе… меня послал пан Дивиш из Тальмберга. — С каких пор Дивиш девок припахивает? — усмехнулся дворянин, сидевший по правую руку от Радцига. Он огладил свою тёмную бороду, а в его глазах заплясали огоньки, подчеркнувшие искренность его весёлой улыбки. — Не похоже на него, но я не жалуюсь. Всегда отраднее смотреть на женщин, чем на Борека, — он отпил из кубка и разразился низким хохотом.       Радциг не сводил с неё глаз. Пан даже не моргал. На его лбу залегла глубокая морщина, добавляющая ему добрый десяток лет. Она была готова поклясться, что её не было пару секунд назад. Он явно ждал, когда она продолжит. Ужас сковал руки, а по спине пробежала дрожь. Во рту пересохло, а шея вспотела. Нижнее платье прилипло к взмокшему телу. Похоже, это письмо, действительно, было важным. Чёрт побери. — Пан Дивиш отправил Вам письмо, господин, но, к сожалению, я не смогла донести его. Мне очень жаль, оно было завёрнуто в окровавленную ткань, которую сожгли с остальным мусором. Я пришла сюда, чтобы сказать об этом, чтобы объясниться, чтобы… Вы не подумали, что я мошенница. Зря не заподозрили обман. — Ты заподозрена в обмане! — крикнул молодой человек крайне раздражающим и моложавым голосом. Глаз Терезы дёрнулся только из-за скрипучего наезжающего тона, но никак не от обвинений. — Только взгляните на неё: входит сюда, как королева, размахивая мечом и не выказывая ни капли уважения, только для того, чтобы сказать, что важное послание из-за неё встретило бесславный конец в огне.       Конечно, она никак не могла обойтись без напоминаний о неудаче. Этому благородному дурню было жизненно необходимо открыть свой рот и сорвать глотку. Она снова взглянула на пана Радцига, но тот так и не двинулся с места, застыв, как истукан. Лишь через несколько секунд он очнулся, вынырнув из транса. Он неуверенно кивнул, как бы принимая её объяснения. — Довольно причитать, Пан Птачек, не тратьте силы, — рассеяно урезонил юнца Радциг, едва ли глядя на него. — Несчастья случаются. Это могло произойти с кем угодно. Я полагаю, — отмахнулся он и вновь обратился к ней. — Меч… также часть утерянного сообщения? — Да, — быстро согласилась она и с облегчением передала завёрнутое в сукно и в мешок из-под муки оружие пану прямо в руки. Её ладони покалывало, а в пальцах был лёгкий тремор.       Радциг легко достал меч, развернув ткань и вынув его из мешка, который был отброшен на землю. Небольшое мучное облако взвилось в воздух, и Тереза хотела уже наклониться, поднять мешок, и, наконец, уйти восвояси, но что-то её остановило. Пан шумно втянул воздух носом и сжал деревянную рукоять так сильно, что костяшки его пальцев хрустнули. — Потрясающая работа. Чертовски, чертовски хорошая, — вновь подал голос крупный мужчина со своего места позади них. Он даже не пытался скрыть удивления и любопытства. — Было бы обидно потерять такую вещь, — добавил он, будто пытаясь отчаянно перевести тему. В его тоне было что-то необычное. Словно бы он начинал говорить о чём-то издалека. — Это… не совсем часть сообщения. Я имею в виду, пан Дивиш вообще не говорил ничего о мече. Я принесла его Вам потому, что нашла его и, вроде как, вспомнила, что я видела его незадолго до вторжения. Кузнец рассказывал о том, что это для Вас, пока мы ждали, когда Индро принесёт гвозди, — на одном дыхании выпалила она. — Простите меня, господин, но я понятия не имею, что было в письме. Однако я не думаю, что меч имеет к этому какое-либо отношение. — Быть может, как раз имеет, — мягко предположил Радциг, но сказал это так тихо, что нельзя было быть уверенным в том, что он вообще говорил вслух. — Юноша… которого ты упомянула… — замолк он. Замолк не на передаче права голоса и не ради многозначительной паузы. Замолк лишь потому, что никак не мог найти подходящих слов.       Она понятия не имела, что он хотел от неё услышать, о чём хотел спросить. Она пробыла здесь уже намного дольше, чем ожидала. Дольше, чем ей хотелось бы здесь быть. — Меч был у него, — сказала она. И слова сорвались с её потрескавшихся губ так нетерпеливо, будто она описывала дорогу к кладу с несметными богатствами. Ей внезапно захотелось сбежать из этого треклятого замка. Через окно. — Мы были в Скалице… на Индро напала группа разбойников. Прибыл сотник Борек с солдатами, и они отогнали их, и меч… он валялся в грязи. И я… я просто вспомнила, что видела его раньше. Мне показалось, Вы будете рады, пан. Это… это хоть что-то…       Почему стало так тихо? Слишком тихо. Ни звука. И когда стало невозможно дышать? Так душно. Невыносимо, невыносимо душно!       Её сердце почти остановилось, когда она поняла, что все смотрят на неё и наблюдают за ней в полном неподвижном безмолвии. Жизнь словно бы встала. Она нервно оглядела всех в помещении, даже тех, кого до сих пор в упор игнорировала. Неужели она сделала что-то ещё не так? Что плохого в том, что она вернула своему господину его меч? Это же мирный поступок. Почти жест доброй воли. В этом не может быть что-то плохое или оскорбительное, правда же? Если дело пойдёт так и дальше, то опустятся сумерки и на улице стемнеет, и она не успеет в пекарню. Можно будет забыть о хорошем хлебе. Да и аптекарь уйдёт, Боже.       Священник, сидевший слева, нахмурился, юный дворянин впился в неё с яростью, явно ещё обижаясь на сделанное ему замечание, а мужчина в доспехах и ратаевском капюшоне, тем временем, медленно поднимался со своего места. — Пан, я мог бы отправится в Тальмберг, если… — начал он, но так и не закончил.       Его господин не обратил на него внимания, смерив спину пана Радцига взглядом, полным сожаления, боли и искреннего беспокойства. Радциг же, едва дыша, всё ещё смотрел на меч в своих руках. Он был бледен, как покрытая щёлочью стена позади него, и, очевидно, видел в несчастной железке то последнее, что осталось у него от целого мира. Её охватила вина. Нет, она не заявилась сюда, чтобы напомнить ему о том, что он потерял. Просто… — Я сожалею о письме, — снова попробовала она принести извинения.       Радциг вновь посмотрел на неё. И взгляд у него был хуже, чем у побитой собаки. — Не стоит, всё в порядке. Это, на само деле… говорит само за себя, — запнулся он, и Тереза не могла не почувствовать угнетения от его слов. Ей не понравилась эта печаль. — Думаю, я знаю, что было в письме. Право, я ценю твои усилия, милая, и твою честность. Вот возьми… возьми это…       Тереза отпрянула, отойдя на шаг. — Вы слишком добры. Мне достаточно знать, что я прощена, — прошептала она.       Радциг, хоть и неохотно, но убрал руку.       Пешек бы огрел её по голове, если бы узнал, что она так благородно отказалась от панской благодарности. Этот факт, по какой-то неведомой причине, немного поднял настроение. Ей стоит упомянуть об этом как-нибудь между делом, а затем, притворившись невинной овечкой, с искренним замешательством наблюдать, как он вырывает себе остатки волос на почти лысой голове. Остались ли вообще хоть какие-то волосы у него? Она не помнит, чтобы видела его без шляпы с тех пор, как была маленькой девочкой.       Конечно, стоило подумать о небольшой финансовой помощи. Гроши не будут лишними, учитывая плачевное состояние Индро, требовавшее весомых затрат на лечение. Аптекари не работают за бесплатно. И она думала об этом. Но она не могла не показать дворянам, что даже мельники способны сделать что-то по доброте душевной, что не каждый из них… впрочем, неважно.       Она вновь поспешно поклонилась и, не особо задумываясь о том, стоило ли дождаться панского разрешения уйти, выскользнула в коридор. Быстро направляясь к лестнице по узкому проходу, она всё ещё слышала приглушённые комментарии, полные возмущения и сказанные, неудивительно, тем самым раздражающим и моложавым голосом.       А затем прогремело громкое, звучное и авторитетное: — Тебе ли говорить о хороших манерах, Ян.       Никто не пытался окликнуть её или остановить.       Поэтому она незаметно поспешила на площадь.

***

— Меч… где меч? Отцовский меч, — едва ли шёпотом выдавил он из себя. Его глаза буйно метались по тёмной комнатушке, пока он в лихорадочном припадке пытался отыскать то, за что так упорно цеплялся его измученный разум. В воспалённом сознании образ чёртовой железки представлялся тем единственным, что сохраняло желание жить.       Тереза уже тысячу раз успела пожалеть о том, что забрала оружие и отнесла в замок без ведома Индро. Ей стоило продемонстрировать его ему прежде, чем унести, убедиться, что он понял, что не потерял его. Наверняка дуралей успокоился бы и перестал остервенело метаться в полуобморочном состоянии, нанося себе увечья в процессе. Ему и так было плохо. Он едва ли понимал, что происходит. Если он не расспрашивал о Скалице или о своих родителях, то начинал настойчиво, почти злостно, требовать аудиенции у пана Радцига, перед которым отчаянно хотел объясниться: «Меч украли… забрали его! Но я верну его, обещаю, будьте уверены! Любой ценой верну!». Ведь он обещал. Обещал принести этот меч…       Однажды он спросил у неё: — Что… что случилось с Терезой? — О чём ты…? — рассеянно переспросила она, поворачиваясь к нему лицом. Нагнувшись над небольшой лоханкой, она снова намочила и выжала ткань, и, в какой-то момент ей показалось, что она, без зазрения совести, подслушивает частный разговор.       Индро повторил свой вопрос, а затем признался, что озабочен её судьбой.       Он говорил так, будто её здесь вообще не было. Словно она не стояла прямо перед ним, не смотрела на него, не прикасалась к нему, отчаянно пытаясь отогнать от него костлявые руки смерти. Говорил так, будто это не она вовсе вкладывала душу в заботу о нём, цепляясь за призрачную надежду на его выздоровление. Будто это не она пыталась продлить его дни на этой бренной земле.       Со слезами на глазах она сказала, что с Терезой всё хорошо. Она жива, здорова.       Ответ его почти удовлетворил, и он потерял сознание, вновь забывшись беспокойным сном. — Отцовский меч! Где… где он? — выпалил он снова через пару-тройку часов, выныривая из блаженного забвения.       Жёлтое зарево освещало небосвод. Слабый утренний свет проник в комнату.       Она вздрогнула на соседней кровати. Испуганно поднялась от того, что на неё смотрела пара замученных остекленевших глаз, чей хозяин всё повторял один и тот же вопрос, словно мантру. — Пресвятая Богородица, Индржих, клянусь, ещё хоть слово об этой железке, и я задушу тебя… Боже, пусть дядя разберётся с тобой! — после двух недель дикой борьбы с непрошенными слезами, она была до смерти измотана. Её голова раскалывалась от боли, а спину неприятно тянуло от перенапряжения, отчего в пояснице покалывало. Этому не стоило удивляться. В конце концов, она спала, как Бог положит: сидя на неудобном стуле с жёсткой деревянной спинкой или опираясь на стену. Она всегда была готова вскочить в одночасье, если Индро, со своими вёрткими пируэтами в бреду, требовал повышенного внимания. Совсем недавно он, вроде как, сломал палец, ударившись ногой о кроватный столбик. С тех пор она потеряла всякий покой. Так не могло продолжаться вечно. Усталость начинала заявлять о себе. — Я не вор! Я не хочу, чтобы он считал меня вором! Я не украл его, — выл он, почти заходясь рыданиями.       Только у него могло получиться разозлить её и, одновременно, разбить ей сердце досадой, болью и отчаянием. С каждым днём надежда угасала – ему не становилось лучше. Он… всё чаще отсутствовал душой, перемещался сознанием в какое-то иное место. Он словно застрял между жизнью и смертью, пребывал в чистилище, пока не испустив дух. Он будто балансировал на лезвии ножа, видя вещи, находившиеся за пределами понимания обычных смертных, скорбно тащивших свой крест. Сейчас он чем-то напоминал Самуэля: у её младшего брата тоже было… не всё в порядке с головой. С этим можно было мириться – это не сильно мешало жить, но… — Меч уже у пана Радцига, Индро. Я отнесла его ему прямо в замок, передала лично в руки. Ты слышишь меня, Индро? Ты понимаешь меня, Индро? — Я… я обещал отцу, — прошептал он и вновь канул в забвение сна.       Его всё лихорадило, а её силы были уже на исходе. Долг у аптекаря увеличивался с каждым днём, и дядя, понятное дело, не был этому рад. Она знала, как неохотно он отдаёт каждый грош, но пока она лезла ему в душу, играя на так отрицаемых им самим чувствах, он не позволит Индро умереть. Не до тех пор, пока это одолжение для неё. Пока она здесь, у Индро был шанс. Маленький, несущественный, призрачный, но был. Она должна была продолжать делать то, что делала. Теперь она отвечала не только за себя – на ней лежала ответственность за чужую жизнь, подобную которой, ей казалось, она оставила в Скалице, загибаясь от боли с дрожью в руках и рыдая в фартук, покрытый кровью младшего брата, давясь хриплыми отчаянными криками. Эта картина висела перед глазами, постоянно напоминая о себе; не исчезала из памяти ни на день, ни на минуту.       Утомительные часы перетекали в монотонные дни. Солнце, закономерно, всходило и заходило, а она, без жалоб и сожалений, продолжала заботиться о юноше, который цеплялся за свою жизнь с такой трогательной решимостью, от которой ей хотелось разрыдаться каждый раз, когда она смотрела на него. Мотивация Индро была такой несущественной, незначительной даже, но он продолжал бороться, держась волей за самый минимальный предлог из возможных. Эту железку никак нельзя было назвать весомой причиной жить. Но он не сдавался, хотя у него, в отличие от неё, из пожитков остался только этот глупый меч. Хотя теперь и его не было. Он был нищим погорельцем из Скалицы. Как и все они.       Она нежно провела большим пальцем по заживающей царапине на его руке, вспоминая их тренировку с деревянным мечом. Воспоминания казалось таким свежим, но таким далёким. — Блять.       Она подняла голову и нахмурилась. — Правда, что ли? — упрекнула она Пешека. Это правда, он не так часто использовал подобные слова для описания ситуации, но это, всё равно, было неприятно. Конечно, она сама была не без греха. Временами её собственное тихое «чёрт», бормоченное себе под нос, превращалось в чёткое, грубое, рычащее «блять», но она тактично избегала подобных казусов. Это, можно сказать, достижение для девушки, живущей на мельнице без постоянной женской компании на горизонте. Мириться с братской тихой бранью было чуть легче, чем с дядиным сквернословием. В конце концов, он так долго жил один, что периодически забывал, что сейчас вокруг него есть люди, способные слышать, и которым достаточно небезразлично, чтобы осмелиться осадить его.       Дядя не стал её слушать. Вместо этого, он вперился в окно лицом и продолжил проливать одно проклятие за другим, больше смахивая на дикаря-язычника, нежели на, пусть и далёкого, но христианина. — Христос, блять. Чёрт побери, блять! Столько лет быть успешным мошенником и всё для того, чтобы погореть из-за кровавого рванья? Быть повешенным за сожжённую тряпку… она, что, действительно для него была? Ты меч ему не отнесла, что ли? Не говори, что так! Чего ради ему заявляться сюда, в противном случае?! Блять! Этот кусок сукна был так важен? Да он гнил на глазах и кровью вонял тошнотворно, эту штуку нужно было сжечь немедленно. Даже не пытайся убедить меня в том, что этот мусор был важен, как… не знаю, одеяло, в которое сам Иисус завёрнут был. Получить по закону из-за такого дерьма… Боже.       Пока Пешек ругался, Тереза подошла к нему сзади, заглядывая дяде через плечо в попытке определить причину всей нервотрёпки. — А? — выдохнула она, не веря. — «А»?! — Пешек резко повернулся к ней. — «А»?! «А», что? Дери его, сам Радциг, вот что! Ты… чёрт побери, женщина, не говори мне, что ты сказала ему, что я сжёг ту тряпку, — остервенело схватился он за голову. — Я же мельник, дьявол. Он что угодно повесить на меня может. Хоть измену! Вдруг, это я натравил на него Сигизмунда. Где его свита, вообще? Ни черта не вижу. Слишком далеко.       Решительно, но без грубостей, она оттолкнула его от окна. — Успокойся, я поговорю с ним. Он здесь не по твою душу. Он тебя даже не знает. — Ты голову в Скалице забыла?! И страх ещё потеряла… Не говори ему ничего! — настойчиво прошипел он ей, когда она мягкой поступью шагала к входной двери. — Я пойду спрячу «горячие» товары в амбаре. Задержи его! И всё отрицай! И меч… дьявол, тоже отрицай! — Я лично доставила его ему… — Твоё слово против его! Ничего не было! Отрицай! — Ну, ради Бога… — усмехнулась она, отмахнувшись от его бреда лёгким движение руки. Затем поправила фартук и вышла во двор, готовясь принять очередной удар судьбы.       Гость, как оказалось, не особо спешил. Как только он заметил её, то замер, подобно надгробию на церковном кладбище. Барбос взволнованно затрусил к посетителю и с любопытством начал обнюхивать его. Пришлый не возражал, а потому не стал отгонять пса силой. — Господин, — поприветствовала она, вкладывая в одно обращение и признание и вопрос.       Радциг явно медлил. — Я – Тереза, — добавила она сухо, не особо задумываясь о том, почему вообще решила это сказать.       Мужчина перед ней учтиво склонил голову, проявляя уважение, и она не могла избавиться от подозрений, затаившихся в душе после этого жеста. Она недоверчиво вскинула брови. — Несколько дней назад я отправил в Скалицу поисковый отряд. Мы должны были попробовать поискать выживших и… нужно… нужно было закопать трупы. Но я не нашёл… некоторые тела отсутствовали, хотя эти люди, насколько я знаю, были убиты. Я просто хотел узнать, известно ли тебе что-нибудь об этом? — не стал распинаться он, переходя сразу к делу. Хотя было видно, что говорил он с трудом.       Её тело вновь прошиб пот. Прокатившийся озноб выбил воздух из лёгких. Да, она убедилась, что Мартин и Анна были похоронены. По сути, она устроила им самые достойные похороны, которые было возможно устроить в условиях полной безнадёги посреди выжженных дотла домов. Свою же семью проводить не удалось. Возможно, можно было бы попросить сотника Борека… но тело Самуэль оставалось глубоко в шахтах, а… Боже, она не хотела идти на мельницу. Она бы не смогла. Она не знала, осталось ли там хоть что-то, но она не хотела идти и проверять. Она не хотела наткнуться на отца или на Штибора. Она просто всей душой желала остаться здесь, лечь в грязь и ждать, пока всё это не закончится и не превратится в далёкое сомнительное воспоминания, проживающее на самых задворках памяти. — Да, — ответила она и почувствовала, как кровь отлила от её лица. Внезапно в горле встал ком, а слюна загустела, осев во рту. Слова забили глотку. — Индро лежал рядом со своими родителями.       Почему он всегда так странно реагировал на её слова? Что такого лично для него она говорила? Может, он винил себя? Она бы не удивилась такому раскладу дел. Было общеизвестно, что Мартин его друг. Был им. Конечно, ему противно от мысли, что он мёртв. Тяжесть потери хорошо известна. Однако он потерял намного больше и… спокойно мог обсуждать это с другими панами за обеденным столом, попивая дорогое вино из красивого кубка. Но каждый раз, когда он слышал что-либо об Индро или его родителях, он выглядел так, будто был готов упасть в обморок. Он менялся на глазах. И это сильно бросалось в глаза. — Я подумала, что он хотел похоронить их. И около их дома, под липой, была свежевыкопанная могила, поэтому… — было так тяжко говорить об этом, но она пыталась не отходить от сути. — Понятно, — выдохнул он, и его голос был слабее, чем у неё. — Прими мою благодарность, — добавил он, помедлив, и положил руку на рукоять меча.       На мгновение ей пришла в голову мысль спросить его о… в любом случае, это не было важно. Это слишком глупо. Но она была в отчаянии. — Обо всех там уже позаботились и… если у тебя… — Спасибо, пан, — быстро вставила она, не давая ему закончить. Он прерывал её, позволяя избежать словесного горя, а она отплачивала тем же. — А, что насчёт шахт?       Он нахмурился на секунду, но покачал головой в отрицании. Её сердце пропустило удар. — Тело моего брата… мы… мы укрылись там, — призналась она. — Я отправлю кого-нибудь туда, обязательно, — пообещал он.       И, после этого, повисла тишина.       Радциг был тем, кто прервал гробовое молчание: — Я пришёл извиниться, Тереза. Ты понесла ужасные потери. Ваш дом, сразу за частоколом, один из первых попал под удар. И, тем не менее, ты нашла в себе силы добраться до меня и передать мне нечто столь незначительное, как меч. Мне жаль, что юный пан Птачек не осознавал грубости собственных слов. И пусть, вроде как, ты не приняла его замечание близко к сердцу, мне, всё же, показалось, что он задел тебя. Ты так поспешно ушла. Тальмберг не за горами, если бы в письме содержалась информация повышенной важности, и нельзя было бы допустить его случайной потери, я бы получил его иным способом.       Она презрительно хмыкнула. И сделала это прежде, чем осадила себя. Однажды неумение держать себя в руках могло выйти ей боком. Она предпочитала не думать о том дне, когда это могло произойти. — Я торопилась потому, что мне нужно было купить хлеб, — она позволила себе робкую улыбку. В гробу она оставит завуалированную насмешку над собой безнаказанной. — И нужно было найти аптекаря. Вечерело, а я не знала, где его лавка или дом. Я хотела управиться до темноты. — Ты всё-таки была ранена? Было ли тебе больно? — спросил он, внимательно осматривая её. Какое это вообще имело для него значение? — Аптекарь нужен был не мне, пан. В его услугах нуждался Индро – сын кузнеца. Мы с ним были в Скалице. Разбойники не добрались до меня. Сотник Борек подоспел как раз вовремя.       Радциг заметно вздрогнул и даже не попытался скрыть этого. Складывалось впечатление, будто рукоять добротного меча обожгла ему руку сквозь перчатку, будто ему нанесли подлый удар в спину, будто кто-то бесцеремонно вонзил острый кинжал ему прямо в горячее сердце. Он неловко наблюдал за Барбосом и, время от времени, из вежливости кидал на неё недолгий невидящий взгляд. На самом деле, он не задерживался глазами на чём-то конкретном, осматривая то одно, то другое по паре секунд. Он словно бы попытался визуально охватить всю мельницу и весь двор, слабо мотая головой. Внезапно, он посмотрел на неё в упор и замер, перестав моргать. Возможно, даже не дышал. — Он жив? — потребовал ответа он. Его голос был неясным. Грубость и отчаяние, вера и мягкость сплелись воедино в его тоне.       Она лишь пожала плечами, скрывая за беззаботностью своё разочарование. — Цепляется из последних сил, — заключает она. Однако грусть, написанная на её лице, выдаёт её с потрохами. — Его состояние… плачевно, господин. Мы делаем всё, что в наших силах, но… боюсь, этого может быть недостаточно. — Всё это время с тех пор, как ты принесла мне меч, он был здесь? Живой? — недоверчиво уточнил он, будто ясность её слов не была для него очевидной. — Да, — подтвердила она.       Во всём этом, если задуматься, было что-то неправильное. Странные приоритеты и вопросы пана Радцига. Действия пана Дивиша. Зачем он послал солдат вдогонку за Индро. Индржих, без преувеличения, – простой деревенский отрок, мальчишка, каких сотни. Сын кузнеца, хоть и первого умельца на деревне, известного мастерством вокруге, но просто его сын. Чего ради какому-то благородному заботиться об обычном юнце… — Если позволите спросить, пан, — начала она тоном, в котором вежливости-то явной не было, не то, что извинений. — Какое Вам до него дело? Он не крал ваш меч. Он пытался отнести его Вам, но на него напали.       Она полностью заслонила собой дверной проём. Барбос заскулил где-то в ногах.       Может, у семьи кузнеца было что-то важное, что пан Радциг искал всё это время? Не поэтому ли он с таким усердием расспрашивал об их могиле и странно реагировал на любые новости об Индро или мече? Было ли всё это действительно незначительным в его глазах, в противовес его словам? Она положила руки на бёдра. Радциг должен был бы притвориться слепым, чтобы сделать вид, что он не заметил того, что сейчас происходит.       Он склонил голову набок, потёр щетинистый подбородок и сделал несколько небольших шагов назад.       Этот жест показался ей странно знакомым.       Индро ловко парировал её храбрый выпад, добро улыбаясь от чувства своего превосходства. Ей пришлось резко развернуться, отчего подол её старого платья закружился на ветру, и, вдруг, она чётко ощутила, как деревянный меч легонько ударил её по заднице. Она ахнула в притворном удивлении. Настроение резко поднялось. «Индро, ты что?». Он делает три нерешительных, осторожных шага назад, скрипя травой под подошвой ботинок, незатейливо потирает колючий подбородок левой рукой, пребывая в раздумьях, склоняет голову и глубокомысленно хмурит брови. Быть может, он ожидал, что она будет ругаться на него или даст ему пощёчину за то, что он распускает руки, как и следовало бы, но… — Я ни в чём его не обвиняю. Я… я просто лично заинтересован в его благополучии. В конце концов, я знал его отца, — её господин стоял посреди двора и защищался с таким рвением, будто бы предстал перед врагом и готовился драться за свою жизнь. И его врагом была девушка с мельницы, которая стояла в дверном проёме с такой непоколебимой храбростью, будто бы и правда имела шанс остановить его, если бы он решил что-то сделать. — Вы знали и моего отца, пан, — огрызнулась она. Она не имела права говорить со знатью в таком тоне, но вблизи он не казался таким пугающим и могущественным. Она не могла бояться его. Не тогда, когда она уже видела его бледным, словно выстиранное полотно. Не тогда, когда она была свидетелем его остекленевших глаз, дрожащих рук и срывающегося голоса. Он был таким же человеком, как и она, как и всё они. Такой же погорелец из Скалицы. Разве что на коне, да при расшитой золотом одежде. Он был похож на её отца, когда тот узнал, что на Самуэля в шахте упал камень. — Вы знали многих отцов.       В повисшей тишине можно было различить протяжный колокольный звон. — Ты права, но родители Индро были моими друзьями много лет, — тихо возразил он. — Я обещал позаботиться о нём, убедиться, что хотя бы их сын пережил атаку, раз Бог не дал им шанса. Я почти смирился с худшим, и я очень рад, что он жив. Твоя доброта неоценима, — добавил он столь нежным и искренним тоном, что ей захотелось пойти и найти место, где можно было бы схорониться заживо.       Он слегка поклонился, вновь положил руку на деревянную рукоять меча и повернулся, чтобы уйти.       Он выглядел разбитым, несчастным, убитым горем, а она почувствовала себя чудовищем. Почему он не повёл себя, как пан? Почему он не повысил на неё голос, не потребовал, не приказал? Она позволила себе вести себя неподобающе. Её отец упал бы в обморок, если бы увидел её сейчас. И, всё же, ей не было страшно или стыдно. Что пан мог сделать с ней, как мог наказать? Он не мог бы придумать ничего, что причинило бы ей боль сильнее, чем уже было причинено.       Внезапно она увидела их: его и Анну. Ещё юные, полные надежды и праздного веселья, не опасающиеся последствий. Робкие улыбки, лёгкие поцелую, весёлый смех, нежные прикосновения. Жаркие объятия. Вечная весна. Огонь в душе. Сердца, разрывающиеся от страсти и любви. Сладостная нега нежных чувств.       Он успел сделать шесть шагов прежде, чем она сдалась и прокашлялась, привлекая его внимание. — Вы хотели бы увидеть его, пан? — спросила она, расслабив руки, но сцепив их в замок перед собой.       Радциг остановился более неуклюже, чем ему явно хотелось. Он застыл на несколько секунд, вновь обращаясь в статую. Его плечи были жёсткими, а спина затёкшей. Он обернулся, и его лицо не выражало эмоций. Оно было совершенно пустым… Это почти вызвало улыбку. Забавно, но маски полного безразличия читались проще остальных, ведь они всегда явно демонстрировали, что владельцу есть, что скрывать. — Если возможно, пожалуйста, — вежливо ответил он.       Пешека не было внутри.       Она ожидала этого, но всё равно надеялась на это лишний раз. Вероятно, дядя всё еще бегал по сараям за домом, ныкая «горячие» товары по разным углам. Господи, как будто они были отмечены, и кто-то с первого взгляда мог безошибочно сказать, что всё это добро крадено у честного люда. Смешно же.       Радциг бесшумно зашёл в комнату. Его взгляд, словно бы интуитивно, сразу нашёл кровать в дальнем углу.       Внезапно Тереза почувствовала себя совершенно не в своей тарелке. — Он выздоровеет, — пробормотала она больше для себя, чем для кого-то ещё. Она попыталась придать своему голосу обнадёживающий тон. Не слишком успешно. Но Бог видел её попытку.       Она отвернулась к очагу, начав заниматься висящим над ним котелком. По крайней мере, так она могла дать пану немного места, для вида переключившись на что-то другое. Она мерно помешивала кашу и больше слышала, нежели видела, как Радциг приблизился к кровати и очень аккуратно присел на неё с краю. Она пристально посмотрела в котелок, ища отдушину в бурлящей каше. — У него отменное здоровье, господин. Бывало хуже. Как-то раз он чуть не утонул. Это была моя вина. Честно говоря, я не знала, что там было так глубоко. А потом он заболел. Мы все думали, что он умрёт, даже прощались уже, — говорила она неосознанно.       Ей не хотелось оборачиваться, но она ничего не могла с собой поделать. Любопытство губит.       Его рука слегка дрожала, когда он потянулся и взял сухую, горячую, немного потрескавшуюся ладонь Индро, а затем нежно сжал её. Этот жест выглядел почти обнадёживающим. Хотя она понятия не имела, кого именно он должен успокоить. Видя это, её сердце больно прошибло рёбра. Было в этом что-то донельзя личное. — Могу ли я чем-то помочь? — спросил он шёпотом.       Она прекрасно слышала его. Поэтому перестала притворяться, что не наблюдает за ними. Она посмотрела на него. — Мельники не бедствуют, пан. Вы знаете это. Мой дядя не исключение. Оплата лечения Индро – это одолжение мне. Пока это так, дядя будет платить, даже, если, в итоге, всё это будет напрасно. Не позволяйте ему узнать, что Вы – заинтересованное лицо. Он не позволит Вам забыть о долге, — и пусть это было неприятно признавать, ложью здесь не пахло. С тех пор, как умерла его жена, а единственная дочь сбежала, Пешек больше не заботился о моральной составляющей жизни. Его горе и чёрствость сделали из него человека, который не должен ни при каких условиях получить над кем-то власть. — Индро зависит от меня. Вам придётся поверить мне на слово, пан. Я искренне ценю исключительно его интересы. Он спас мне жизнь, в конце концов. — Полагаю, он в надёжных руках, — подметил Радциг, улыбаясь ей. Руку Индро он так и не отпустил. — Полагаю, за ним всегда присматривали, — отметила она, но ответа на это так и не получила.       Он нежно провёл мозолистым большим пальцем по костяшкам безвольной руки Индро, больше не пытаясь искать оправдания.       Внезапно она почувствовала воодушевление, гордость за саму себя. Ей вдруг приоткрылась великая истина. Она раскусила чрезвычайно крепкий орешек. — Я и аптекарь Коняш делаем всё возможное. Остальное зависит от Бога и Индро, — продолжила она осторожно, не упуская из виду то, как её господин напрягся от её слов. Индржих нуждался в помощи, а она раз за разом отказывалась от всего дополнительного. На секунду в голову вновь влезла эта несуразная идея, от глупости которой становилось стыдно. — Иногда мне кажется, что этот меч – единственное, что удерживает его среди живых. Он постоянно бредит о нём, спрашивает. Он ни на что не реагирует, продолжает говорить о нём снова и снова, даже когда его лихорадка заставляет его терять сознание. Он очень переживает о том, что вы разозлитесь на него, пан, — наконец, призналась она. Прекрасно понимая, что это заявление не ослабит беспокойство Радцига, она всё равно почувствовала себя лучше, когда эти слова были сказаны. Это не тоже самое, что обмениваться понимающими взглядами с Коняшем или смотреть на нахмуренный дядин лоб. Пешек осматривал полутруп в своём доме оценивающим взглядом своих светлых глаз и безмолвно задавался одним и тем же вопросом из раза в раз: «Чёрт побери, он ещё жив?». Радциг же терпеливо слушал её, не глядя ей в глаза. — Что ж, он недалёк от истины. Я злюсь на него. Ещё как злюсь, — признался он, и резкость слов перемешалась с мягкостью тона.       И это заставило Терезу нахмуриться. Новая волна гнева захлестнула её также стремительно, как и предыдущая, с которой она боролась всего мгновение назад. Она наморщила нос, а руки вновь положила на бёдра. — Он не мог знать, что так получится! — начала она, но один лишь взгляд пана отбил всякое желание продолжать. — Он знал. Мы виделись с ним той ночью, когда проезжали Тальмберг после нападения. Он не присоединился к нам, ибо хотел сначала похоронить родителей. Я приказал ему не сметь возвращаться в Скалицу. Даже попросил пана Дивиша присмотреть за ним.       Она выдохнула, покорно сдаваясь. Наверное, именно об этом было написано в письме.       Она удивлённо подняла голову, когда пан встал с кровати и обнажил меч. Он сделал это медленно и осторожно – никакой резкости или спешки. Тем не менее, она вздрогнула, отступив назад на шаг… или два. Он притворился, что не увидел этого. — Я оставлю меч здесь. Если он буквально поддерживает в нём жизнь, тогда хуже от этого точно не будет. Он придёт в себя и увидит его. Пусть отдаст его мне, когда выздоровеет. В конце концов, у него ведь нет причин идти ко мне на поклон без него. А я хотел бы выслушать его… но только тогда, когда он будет стоять на собственных ногах.       Она провела сухим пальцем по потрескавшимся губам и прижала ладонь ко рту, чтобы не рассмеяться. Недолго думая, она сделала реверанс, гораздо менее неуклюжий и неумелый, чем все её предыдущие попытки. Радциг же вернул улыбку и невнятно отблагодарил её, склонив голову. Ему не нужно было говорить вслух, чтобы она услышала его.       Чуть позже Пешек вернулся с торчащим из бороды сеном, едва ли дыша.       Впервые за почти две недели она ощутила, как почти забытое чувство, бурля, разлилось в груди.       Её смех был полон восторга, надежды и облегчения. — Посмотри сюда, Индро, — мягко прошептала она, когда Индро вновь очнулся в ночи и спросил о мече. — Он прямо здесь. Вот. Ждёт, когда ты отнесёшь его.       На утро лихорадка отступила.       Жар спал.