Не играйте с морем Дирака

      — Тренировка окончена, — бросил глава клана неподвижно лежащей на полу двенадцатилетней девочке, — ты меня разочаровала, Хината. В отличие от Ханаби ты совсем не стараешься.       Скрюченная фигура зашевелилась. Хината с трудом села, потом еле-еле поднялась на дрожащих ногах и склонила голову в глубоком поклоне:       — Прошу прощения, отец. В следующий раз…       — Будет то же самое, — оборвал её недовольный Хиаши.       Дочь вздрогнула от жёсткости его тона, опустив голову ещё ниже. Отец же схватил пальцами её подбородок и насильно поднял лицо девочки. Блестящие от сдерживаемых слёз — тренировка больше походила на избиение — белые, с лёгким фиалковым оттенком глаза смотрели на него.       — Твоя сестра пробудила бьякуган на год раньше тебя, занимается намного усердней, всю себя отдавая тренировкам, а ты… отлыниваешь, — последнее слово мужчина произнёс с видимым отвращением.       Глаза Хинаты ещё больше заблестели, но во взгляде неожиданно появилось упрямство — совсем немного, но Хиаши заметил.       Она не отлынивает! Просто… не хочет причинять боль другим, поэтому неосознанно сдерживает себя. Сама мысль об этом была ей противна и чужда. Поэтому, сколько бы Хината не старалась, но преодолеть внутренний барьер никак не получалось, даже понимая, что чисто физически ей не удастся пробить оборону отца. По крайней мере, в ближайшие годы, если не десятилетия.       Нанося удар, девочка в самый последний момент тормозила себя, чтобы её противник не очень пострадал. Из-за этого, выпады Хинаты сильно теряли в эффективности, а движения — в стремительности. А если твой оппонент — сам глава клана, то последствия не заставляли себя долго ждать. Отец постоянно «ловил» старшую дочь своими контратаками. Многочисленные синяки от пропущенных ударов, ушибы от частых падений, ссадины — вот результат её невольной заторможенности.       «Проклятый жестокий мир! — отчаянно сдерживаясь, чтобы не развеветься прямо здесь от боли во всём теле, думала девочка. — Почему в нём уважают лишь силу, жёсткость, изворотливый ум? А как же доброта, этика, сострадание? Да та же справедливость, в конце концов?! Почему их отбросили на задний план, как нечто несущественное. Кто сильней, тот и прав — отвратительный принцип!»       Она искренне считала, что от силы без доброты одни только беды, жёсткость без справедливости несёт лишь страдания, а ум без этики способен на самые бесчеловечные эксперименты. За примером далеко ходить не надо — Орочимару, змеиный саннин. О его ужасных опытах в подземных лабораториях каких только слухов не ходило. Хината едва удержалась, чтобы непроизвольно не поёжиться — одно имя нукенина внушало безотчётный страх и противную слабость в коленях.       — Я стараюсь… как могу, — промямлила она в ответ под давящим взглядом отца, испугавшись вспышки собственной смелости. Но глаз всё же не отвела.       — Плохо стараешься. Химе клана обязана подавать всем пример. Как во владении боевыми искусствами, так манерами и поведением, — ожидаемо не согласился мужчина, — с последними у тебя всё в порядке, но вот с первым… — он многозначительно замолчал, отпустив наконец подбородок дочери.       Однако Хината не спешила опускать голову:       — А зачем, как ты говоришь, химе необходимо быть сильной куноичи. Разве ей не достаточно уметь управлять кланом?       — Она должна уметь защитить себя при необходимости. Кроме того, ты не сможешь управлять целым кланом шиноби, не будучи одной из них. Тренировки закаляют не только тело, но и дух. Без железной воли, решительности в принятии решений, жёсткости нет и сильного главы клана. При отсутствии этих качеств тебя никто не будет слушать.       Он говорил, непоколебимо уверенный в своей правоте, словно гвозди заколачивал.       — Я… поняла, отец, — Хината всё же опустила голову, не выдержав психологического давления. Снова. Недавний запал исчез без следа, словно его и не было.       — Приведи себя в порядок и приходи ко мне через час, — отрывисто бросил Хиаши и направился к выходу с полигона Главной ветви клана.       — Х… хорошо, — девочка опять склонилась в поклоне, мысленно проклиная свою мягкотелость.       Ханаби так не поступала — младшая сестра могла подолгу отстаивать свою точку зрения. У той получалось, не переходя дозволенных границ, спорить даже с отцом. Он недовольно хмурил брови, но в глубине его глаз старшая дочь улавливала проблески гордости. Хиаши нравилась напористость, настойчивость Ханаби, проявление силы характера.       Почему же, она, Хината, в противовес сестре, не смеет даже чуть-чуть давать отпор? Почему её ноги каждый раз становятся ватными, живот скручивает в тугой холодный узел, а мысли путаются, мешая сказать хоть что-то в ответ? Она настолько привыкла молчать или оправдываться, что сегодняшняя реплика про химе казалась Хинате просто героической. О, если бы это было действительно так.       Неприятное чувство вновь зашевелилось в груди, разжигая обиду. На отца, на сестру, на других соклановцев... Хината завидовала. Завидовала гениальности кузена, настойчивости Ханаби, силе Хиаши, остальным людям, живущим нормальной жизнью. Почему у неё всё не так? Это несправедливо! Вот бы и в её жизни что-то кардинально изменилось, произошло что-нибудь необыкновенное, необычное. То, что яркими красками преобразит унылые серые будни.       Девочка тряхнула головой, прогоняя тёмные мысли и пустые грёзы — зависть до добра не доведёт, а от бесплодных мечтаний становится лишь хуже.       «Один и тот же разговор на одну тему в разных вариантах, — с тоской думала она, наблюдая за удаляющимся отцом, — будь сильней, решительней, смелей. Не щади себя и противника. А если у меня нет желания так поступать?»       Несмотря на разногласия, Хината хотела стать такой же сильной, как и он, но… на своих условиях. А ещё она ненавидела деление на Главную и Побочную ветви. Да только кто её послушает, мелкую соплячку, пусть номинально и химе клана? Отец как-то обмолвился, что если дочь не возьмётся за ум, то её статус перейдёт к Ханаби, а Хинате поставят на лоб клеймо Побочной ветви.       Девочка содрогнулась: страшная печать фактически делала Побочную ветвь рабами Главной. Пусть к её активации прибегали крайне редко, но сам факт полной зависимости твоей жизни от своих же соклановцев пугал до икоты — иногда случались страшные прецеденты. Их, конечно, замалчивали, но информация всё равно просачивалась. К тому же Хината лично наблюдала, как её ныне покойный дядя Хизаши, сильный воин, крича, катался по полу, почти обезумев от боли. Ужасное зрелище — её потом целую неделю мучали кошмары! А отец спокойно на это смотрел… Как он мог мучить собственного брата?!       — Хината-сама, вам пора уходить. Мы здесь приберём, — мягкий женский голос прервал невесёлые думы девочки.       К ней, кланяясь, подошла служанка из Главной ветви.       — Д-да, конечно, — поспешно ответила Хината, внутренне коря себя за заикание, — уже ухожу.       Кивнув молодой женщине, она торопливо направилась к выходу вслед за отцом, крепко сцепив зубы, чтобы ненароком не издать стона — времени привести себя в надлежащий вид осталось не очень и много.       Однако силы воли хватило ненадолго, и теперь Хината медленно шла, можно сказать, брела по улице квартала клана, постоянно чувствуя на себе взгляды. Любопытные, презрительные, сочувственные, осуждающие, завистливые. От них не убежать и не скрыться, лишь в своей комнате можно побыть в относительном одиночестве — стены дома украшали неприметные печати ныне уничтоженного клана Узумаки, мешающие видеть сквозь них.       Конечно, на территории клана и в деревне запрещалось активировать бьякуган вне полигонов без крайней необходимости, но застукать нарушителя, если таковой окажется, довольно трудно. Поэтому, ещё во времена Мито Узумаки, супруги Первого Хокаге, для всей Главной ветви и отдельных представителей Побочной были закуплены особые печати. Суть их заключалась в том, что они размывали изображение, не давая чёткой картинки.       Сильнее всего девочка ощущала презрение и зависть. Если первые исходили от тех, кто был в курсе её проигрыша Ханаби, то вторые бросали люди, ошибочно считающие, что при её положении она катается как сыр в масле. Глупцы. Хината с радостью бы поменялась с ними местами. Ведь это так здорово — просто жить в семье, не чувствуя на себе тяжкого груза ответственности и возложенных ожиданий. А со смертью матери любовь и вовсе ушла из дома главы клана.       Грудь вперёд, плечи назад, идеально ровная спина, гордо поднятая голова, пусть тело и ужасно ломит от побоев. Химе клана надлежало нести себя с достоинством, словно она — величавый корабль страны Моря, выходящий в открытый океан с тугими парусами, наполненными попутным ветром. Смотрите и восхищайтесь. Хината на дух не переносила подобное, но приходилось соответствовать, иначе нотациям отца не будет конца.       Наследница еле слышно вздохнула — вновь придётся использовать целебную мазь, иначе не получится восстановиться к следующей тренировке. Если очередное избиение вообще подходит под это определение. Страдальческая гримаса на миг исказила лицо — порой жизнь казалось ей просто невыносимой. Хинате уже столько раз хотелось убежать из клана куда глаза глядят, что не перечесть! Но... куда ей деваться? Её тут же догонят и вернут на место, впридачу посадив под домашний арест.       Юная наследница и без всякой печати чувствовала себя птицей в золотой клетке: заботятся (если не считать безразличие папы), кормят хорошо, но на волю не выпускают. Она искренне завидовала бесклановым сверстникам или тем, кто из малых кланов: оказываемое давление минимально, а свобода максимальна. Хочешь — занимайся чем нравится, хочешь — гуляй и играй с другими ребятами на улице. А что у неё? Изнурительные тренировки-побои, каллиграфия, бесконечные уроки этикета и поведения, никому не нужные занятия по икебане да чайным церемониям. Правда, шитьё и вязание девочке нравились — это здорово успокаивало и помогало отвлечься от тяжёлых дум.       — Смотри, наша химочка идёт, — насмешливо прошептал сзади детский голос, — словно лодочка плывёт. Вся такая грациозная и недоступная.       — Ага. Высокомерная фифа, — согласился другой голос.       — А давайте проверим её реакцию, — вмешался в разговор третий. Звонкий и до боли знакомый.       — Хм, дело говоришь.       Хината постаралась не обращать внимания на перешёптывания за спиной и уж тем более не реагировать на них. Подобное случалось часто и уже вошло в привычку — не отвечая колкостью на колкость, она просто шла дальше, благо дело ограничивалось лишь словесными подначками. Зависть опять подняла голову внутри — Ханаби несколько раз жёстко пресекала подобное, и от неё отстали. А Хината так не может. И от этого настолько горько и обидно, что хочется плакать. Но реветь нельзя — иначе будет ещё хуже.       Как ни странно, отец и его ближайшее окружение не пресекали в корне ненадлежащее отношение к наследнице, видимо решив, что она сама должна поддерживать свой авторитет. Получалось не очень — робость и нежелание вредить мешали ставить на место насмешников. Вместо этого Хината молча глотала издёвки, ускоряя шаг и стремясь оставить позади ухмыляющихся детей. Она знала — её не посмеют и пальцем тронуть. Вот и сейчас, преодолевая боль, она пошла чуть быстрее.       Впереди показался дом, однако повинуясь непонятному желанию, наследница решила свернуть направо в небольшой парк, где находился миниатюрный пруд с каменным фонтаном в виде башни Хокаге посередине. Непонятно, чем руководствовались строители: то ли хотели подчеркнуть первенство клана Хьюга перед Учихами, то ли своё влияние на политику Конохи, но так или иначе, в деревне находились две башни Хокаге — оригинал и его крошечная копия.       Погружённая в свои мысли девочка подошла к самому краю пруда, поэтому не сразу среагировала на быстро приближающиеся шаги сзади, а потом стало слишком поздно.       — Приятного купания, химочка! — воскликнул тот самый звонкий голос.       Хинату с силой толкнули в спину. Да не просто толкнули, а использовали мягкий кулак, выбивая тенкецу. Тело тут же налилось свинцовой тяжестью, не дав изогнуться и избежать падения. Девочка лишь рефлекторно взмахнула руками, успев только повернуться лицом к толкнувшему, и полетела назад.       Она увидела злорадную улыбку Кейко Хьюга — дочери старейшины, самой невыносимой из приставал, — а потом затылок со спиной пронзила дикая боль. Хината вскрикнула и сползла по мини башне прямо в воду. Во рту появился отвратительный металлический привкус, сознание помутилось.       «Жаль, что не босая — не хотелось бы испортить подарок отца», — успела подумать наследница клана, проваливаясь в беспамятство.

***

      Синдзи задыхался. Он широко открывал рот, пытаясь глотнуть чуть больше кислорода, словно рыба, выброшенная на берег. Но в вязкой, набравшей плотность и противно тёплой янтарной жидкости с привкусом крови его почти не осталось — таймер отсчитывал последние минуты энергосберегающего режима. Совсем скоро откажет система жизнеобеспечения, и он окончательно задохнётся в этой ЛСЛ, необходимой для синхронизации с Евой, как в обычной воде.       В лёгких медленно, но верно разгорался пожар. Через несколько минут он умрёт. Меньше всего Синдзи хотелось погибнуть вот так, находясь в ловушке в непроглядном внешнем мраке, без связи с командным центром, совершенно одному.       Капсула поплыла перед глазами, вместе с собой утягивая гаснущее сознание. Синдзи запаниковал, забарахтался, тщетно пытаясь насытить горящие лёгкие живительным газом. Бесполезно. Горло словно сдавила безжалостная удавка, неотвратимо, по каплям, отнимая жизнь. Затуманенное зрение выхватило сменяющиеся показания таймера на запястье: до семнадцати часов осталось чуть больше пяти минут. И всё — конец. Ледяной ужас накрыл девятым валом — смерть глядела ему в глаза, уже занося косу для удара.       — Я не хочу умирать, — из последних сил, вяло трепыхаясь обессиленной мухой в невидимой паутине, пробулькал он в окружающую жидкость. — Мне… ещё… надо защитить…       Внезапно он перестал чувствовать тело, а картинка перед глазами дернулась, поблёкла и скачком изменилась.       Он снова сидел в вагоне поезда. В окно бил жёлто-оранжевый свет от солнца, а на сиденье напротив расположился мальчик в полосатой чёрно-белой футболке и тёмных шортах — его младшая версия, когда Синдзи только начал жить с дядей и тётей.       — Кто ты? — спросил Синдзи, внутренне уже зная ответ. История повторяется? Пилот не обманулся в ожиданиях.       — Я тот, кого вы, лилин, по своей глупости называете ангелом. Мне даже дали имя: Лелиил — ангел ночи.       — А ты разве им не являешься?       — Вовсе нет, — невозмутимо ответил мальчик, — мы лишь другая форма жизни. К слову, в ваших же письменах вы, лилин, называетесь восемнадцатым ангелом. Забавно, не правда ли, брат?       — Не смей называть меня братом! — негодуя, крикнул Синдзи. — Никакие мы не братья!       Сжав кулаки, он вскочил с сиденья и гневно топнул ногой, выражая своё крайнее несогласие.       — Как скажешь, — безразлично ответил мальчик, оставшись совершенно безучастным к вспышке эмоций со стороны подростка. Лелиил просто смотрел в одну точку перед собой, не шевелясь.       Обескураженный полным отсутствием какой-либо реакции со стороны оппонента, пилот разжал кулаки, затем неловко потоптался на месте и сел обратно. По вагону растеклась вязкая, гнетущая тишина. От неё даже немного зазвенело в ушах.       Так они и молчали некоторое время: прикрывший глаза человек, откинувшийся на спинку сиденья и «ангел», безучастно глядящий в одну точку.       Откровенно говоря, Синдзи не хотелось разговаривать, но его всё больше мучило любопытство и тяготило безмолвие, поэтому подросток не смог утерпеть.       — Почему вы называете нас «лилин»? — раскрыв глаза, больше потребовал, чем спросил он.       — Потому что вы, дети Лилит, которым дарован «плод знаний», — собеседник остался бесстрастен, — наш же отец Адам и мы имеем в себе «плод жизни».       — «Плод жизни», — машинально повторил Синдзи, — то есть, ваше энергетическое ядро.       — Примитивное определение, но суть более-менее отражает, — согласился мальчик.       — А кто такая Лилит? — снова спросил пилот.       — Второй «ангел», по вашей же классификации.       Синдзи как мешком по голове стукнули.       — А… Адам? — с дрожью в голосе поинтересовался он.       — Первый. Он пребывал в анабиозе и должен был находиться в нём неопределённо долго. Но своими необдуманными действиями вы пробудили его, вызвав гибель множества лилин.       — Ты… Ты врёшь! — снова взорвался Синдзи. — И просто морочишь мне голову! Виной тому стал огромный метеорит, упавший в Антарктиду. Это всем известно!       Он зло стукнул по ладони кулаком, едва удержавшись, чтобы опять не вскочить. Слова Лелиила вызывали у него стойкое неприятие, ведь по ним выходило, что они… как бы родственники и сами виноваты в гибели четверти населения планеты? Полная же чушь, с какой стороны ни посмотри! Никто на такое не решится.       — Спроси своего отца, Гендо Икари, — невозмутимо ответили ему, — но тогда, боюсь, о свободе тебе придётся забыть.       — Почему?       — Потому что это сверхсекретная информация, о которой знают считанные единицы.       — Но если информация настолько секретна, то откуда об этом знаешь ты? — на лице пилота отобразилось подозрение пополам с недоверием.       — Благодаря моим особенностям, я могу вызнать что угодно, даже если это тщательно скрывать. Кроме того, мне известно всё, касаемо собственного происхождения и себе подобных.       — Вот, значит, как, — прошептал Синдзи, но затем упрямо мотнул головой. — Я тебе не верю! У тебя нет никаких причин говорить правду. Твои слова — ложь от начала и до конца.       — Когда-то люди тоже не верили, что Земля является сфероидом, а не плоским диском. — Безжизненный взгляд Лелиила упёрся в подростка. — Что, однако, не мешало ей оставаться круглой.       Синдзи невольно сглотнул — его словно окатило обжигающе холодной талой водой, настолько жутким в своём безразличии оказался взор мальчика. Подростку очень не хотелось верить словам врага, но, ростки сомнений уже начали прорастать внутри. Словно часть его была уверена в истинности слов непрошенного собеседника. Да и как можно врать, будучи абсолютно безразличным — сейчас Лелиил напоминал ему информационный терминал, выдающий информацию по запросу. Вопрос — ответ, снова вопрос — ещё один ответ. Никаких эмоций, лишь голые факты.       Молчание второй раз окутало вагон. Синдзи не знал, о чём думает «ангел» перед ним, но лично он вспоминал тех, с кем познакомился за то небольшое время, когда приехал в Токио-3. Мисато, Рей, Кадзи, Аска, Рицко, Кенске, Тодзи, Хикари (щёки Синдзи порозовели — девочка ему нравилась), Пен-пен, отец… Размышлять над словами мальчика, сидящего напротив, совсем не хотелось.       Перед внутренним взором замелькали картинки-воспоминания: приезд в Токио, перебинтованная Рей в кресле-каталке, первый бой и первая боль, встреча с Аской, бегство из "НЕРВ", вулкан, обжигающая кислота, конфликт с отцом, бег в Еве-01 на пределе возможностей... Памятные события пролистывались одно за другим, словно в фотографическом альбоме.       Захваченный в плен воспоминаний, Синдзи не сразу заметил, как свет от солнца переменился на оранжево-красный, а затем и вовсе стал слабеть, когда оно начало садиться за расплывчатые очертания гор вдалеке.       — Темнеет, — произнёс Синдзи, — выходит, скоро ночь? — он говорил больше сам себе.       — Это потому, что ты умираешь, — бесстрастно констатировал мальчик, — закат символизирует угасание жизни, а смерть — вечную ночь.       — П-понятно, — Синдзи сглотнул подкативший ком в горле, вцепившись пальцами в сиденье.       В глубине души он знал, что к этому всё идёт и даже вроде бы примирился с неизбежностью собственной гибели... Но вот теперь, поставленный перед фактом скорого конца, Синдзи почувствовал нестерпимое желание жить. Оно захлёстывало с головой, порождая протест, побуждая вскочить, начать кричать, попытаться вырваться отсюда.       Он судорожно, с всхлипом вдохнул, задавив в себе глупый порыв — всё бессмысленно. Его никто не услышит, никто не придёт на помощь, он заперт здесь без возможности выбраться.       — Не хочешь умирать?       — Нет, — прошептал эмоционально раздавленный подросток.       — Почему?       — Хочется жить, — признался Синдзи. — Кроме того, мне надо защитить остальных.       — Глупо, — всё так же бесстрастно изрекла его младшая версия.       Слова «ангела» отчего-то разозлили Синдзи.       — Почему глупо? — резко спросил он, впиваясь в собеседника взглядом.       — Твоя жизнь уныла и пуста — смерть станет своего рода избавлением. Что же касается тех, кого хочешь защитить, то они используют тебя, словно инструмент, безразлично относятся или в открытую презирают. Зачем ради них стараться?       — Потому что я так хочу, — упрямо заявил пилот.       — Но почему? — на секунду назад бесстрастном лице проступило лёгкое удивление. — Жизнь бессмысленна и бесцельна. Для окружающих ты совершенно не важен.       — Ну и пусть, — Синдзи всё так же упрямо тряхнул головой, — зато они важны для меня, и я хочу, чтобы все остались живы.       «В том числе и я, — добавил он про себя, — но это уж как получится».       — Поразительное самопожертвование… — бесстрастная маска Лелиила впервые за весь разговор дала трещину. — Вы, лилин, в первую очередь, думаете и заботитесь только каждый о себе, но не о других.       — Не все люди такие, — невольно расправив плечи, возразил Синдзи. Сейчас он был уверен в своей правоте.       — Ты — единственный из всех тех, кого я успел ощутить, появившись здесь. А, нет, есть ещё…       — Да вы сами-то, — распалился тут пилот, перебив собеседника, — готовы уничтожить всех нас! Разве это хорошо?       — Это не хорошо и не плохо, — ответил мальчик, — мы лишь следуем Зову. У нас нет возможности выбирать отказаться или подчиниться.       «Как узнать врёт он или нет?» — задался вопросом Синдзи.       Разговор начал утомлять — мозг «пробуксовывал», с трудом обрабатывая новую, кажущуюся невероятной, информацию, правдивость которой оставалась под вопросом.       — С одной стороны, мы не можем противиться Зову, — меж тем продолжил Лелиил, — с другой — вы, лилин, погрязли в бесконечных войнах и конфликтах, где постоянно убиваете друг друга. Поэтому мы лишь прекращаем агонию, за которой неизбежно последует смерть всего человечества. Можно сказать, избавляем вас от лишних страданий.       — Как ловко вывел, — поневоле восхитился Синдзи, — считаешь себя нашим благодетелем?       — Нет, не считаю, — возразил его собеседник, — я много знаю, но просто не понимаю вашей жестокости к себе подобным. Какой тогда смысл вашего существования? Мучить друг друга? В чём его цель?       — Ну… не все люди такие, — ответил подросток, на этот раз не так уверенно, как в прошлый, — есть те, кто двигают вперёд науку, создают произведения искусства, помогают другим… — он замолчал, не зная, что ещё сказать.       Мальчик ничего не ответил. Вместо этого его лицо приняло отстранённое выражение, как будто он смотрел вглубь себя.       — Лилин сбрасывают бомбы, — тихо произнёс Лелиил, — что и требовалось доказать — твою жизнь никто не ценит.       Он опять взглянул Синдзи прямо в глаза, словно пронзая насквозь:       — Они без колебаний готовы пожертвовать тобой, лишь бы сохранить собственные жизни.       — Я знал, на что шёл, — устало покачал головой Синдзи.       Странно, очень скоро предстоит умереть, а внутри разлилось тупое безразличие, будто собственная смерть перестала его волновать — недавно задавленный порыв больше не напоминал о себе. Может, ему и впрямь надоело влачить жалкое существование? А смерть — своего рода избавление? Подросток вздохнул, откидываясь на спинку сиденья — возможно. А ещё он поймал себя на том, что больше не испытывает ненависти и отвращения к мальчику перед собой.       — Поэтому не осуждаю их, — всё решил напоследок добавить Синдзи, глядя в потолок, — зато мир не погибнет.       — Глупец, — бесстрастно изрек мальчик, — ты просто…       Внезапно его глаза расширились. Гримаса боли исказила лицо.       — А-а-а! — закричала младшая версия Синдзи. По-детски, фальцетом, режа уши пронзительным воплем.       — Что с тобой?! — пилот вскочил от неожиданности. Пусть они и враги (что уже несколько под вопросом), но от надрывного крика ему стало не по себе.       — Боль-льно… — провыл мальчик.       Синдзи увидел, как из носа Лелиила закапала кровь, а из уголков губ вниз поползла тонкая красная струйка. Она показалась ему ослепительно яркой.       — А-а-а! — снова надрывно закричал мальчик, не отпуская головы.       Из его ушей хлынула кровь, а из глаз потекли кровавые слёзы.       — Как больно! Нет, не надо! — надрывался «ангел» перед ним.       «Лелиил ужасно страдает, — возникла нежданная мысль. — Хоть он и считается врагом, но… у него же нет права выбора. Фактически, он как безвольная марионетка, управляемая кукловодом».       Синдзи вспомнил предыдущие нападения. Да, это действительно были нападения. А здесь… здесь посреди города просто возникла полосатая чёрно-белая медленно движущаяся сфера. Она никого не трогала — Синдзи сам пошёл в атаку.       И в этот момент пилот решил для себя — Лелиилу надо помочь. Рассудок вопил — перед ним враг, но чувство сострадания говорило, что нельзя позволять тому мучиться.       Как же поступить?       Синдзи нерешительно встал с места, сделал пару шагов вперёд и, всё ещё колеблясь, приобнял страдающего мальчика.       — Что ты делаешь? — простонал тот, по-прежнему стискивая голову.       — Хочу сделать тебе легче, — продолжая сомневаться в верности своего выбора, ответил подросток.       — Я же твой противник. Почему, зачем ты помогаешь?       — Потому что ты страдаешь лишь из-за того, что у тебя нет другого выбора, — в голосе Синдзи прорезалась нехарактерная для него решимость, — и я хочу… это облегчить.       — Ты удивительный, лилин, — еле слышно произнёс мальчик, — предупреждаю — боль будет крайне сильной или вовсе невыносимой.       — Я готов, — пилот по-прежнему решительно смотрел на «врага».       — Что ж, ты сделал свой выбор, — прошептали в ответ.       Находясь в подсознании, Синдзи не видел, как его спина выгнулась дугой, руки схватили голову, а затем тело расползлось, быстро теряя форму и превращаясь в ЛСЛ. Он также не видел, что до полного отказа системы жизнеобеспечения осталось всего тридцать секунд. Зато в полной мере познал боль Лелиила.       — А-а-а! — вместе закричали они, чувствуя, как безжалостная сила разрывает на части голову и внутренности.       Волны нестерпимых страданий накатывались одна за другой, заставляя кричать, выть, хрипеть, трястись в агонии. Синдзи потерял счёт времени, но упорно продолжал обнимать мальчика. Ему казалось, что мука длится бесконечно, хотя только сейчас таймер в капсуле пилота достиг семнадцати часов.       И в тот же миг, для наблюдателя извне, бронированный мастодонт разорвал почерневшую сферу пополам, вызвав особенно сильную вспышку боли, словно жерновами перемолов ей тело и, казалось, саму душу, а затем всё поглотил непроглядный мрак.