Разрушение

— А мы с тобой похожи, — говорит он. Лео не слышит, старается не слышать. — Да, точно, ты такой же, Леонардо. Юн, неопытен. Горяч. Прямо как я в свои лучшие годы. «Твоя горячность тебе лицо и выела, да?» — думает Лео. Он ненавидит этот голос. Но чувствует, что тот укоренился в его сознании, словно паразит. Этот тихий, почти безжизненный голос. — Ты также стремишься к разрушению. «Ошибаешься.» Леонардо по ночам готов рвать и метать: все в логове спят, не на что отвлечься. Но нельзя, не сейчас. — Мы с тобой очень похожи. Нет, повторяет себе Лео, не похожи. Однако, в глубине души понимает, что это истина чуть ли не в последней инстанции. Он хочет сломать что-то, особенно внутри себя. Только от этого он потеряет свою человечность. — Ты сеешь зло! Ты — демон, несущий разрушение всему миру! Это твоё предназначение?! — кричит он, будучи уверенным, что в логове никого, что никто не услышит этот крик из додзё, хватается за голову. — А твоё? И правда. Он своё дело сделал, уничтожил врага, победил. Но сейчас, он чувствует, что это был проигрыш. Лео ведь посадил в себе то семя, что проросло в его давнем враге. — Жалкое зрелище. Да, соглашается Лео, понимая, что в логово уже давно вернулись братья, что они всё слышали, что сейчас его уводят из додзё, где он устроил погром и лежал, свернувшись калачиком. И правда, жалкое зрелище. Лео чувствует, что всё пошло под откос тогда, когда он начал отвечать Ему, реагировать на все его выпады. Он так привык беседовать с этим человеком, что забыл, что галлюцинации и сны не ждут ответа на свои слова. А они более чем реальны. Только Лео забыл, что они стали таковыми, потому что он сам в них поверил. Братья уже еле удерживают его, когда он в очередной раз кидается на Него, ругаясь и бранясь с собственным воображением. А после — Лео вырывается, и разбивает зеркало. — Что тебе нужно?! Что, ответь мне! — он продолжает бить по осколкам, режет руки, почти ломает собственные пальцы, стремится сделать так, чтобы всё это превратилось в пыль, чтобы больше не было ничего, что могло отобразить Шреддера. А после — чувствует боль и просыпается уже в лаборатории Дони, который осматривает его. И чуть не кидается на брата, решив, что у того лезвие в руке. И успокаивается только тогда, когда узнаёт в лезвии обычную ложку с лекарством. — Ты стремишься к разрушению также как и я. Тебе снятся мои кошмары. Прими это внутри себя. Лео уже не думает и не чувствует ничего, кроме необходимости согласиться с внутренним голосом. Только тогда тот замолкает, ненадолго, но на отдых от разъедающих изнутри мыслей хватает. Возможно, он прав, думает Лео, рассматривая бинты на собственных руках. И почти соглашается, когда чуть не ломает собственные клинки, пытаясь уничтожить отражение, в котором чётко видит Ороку Саки. Когда отбирает веер у Эйприл и выбрасывает его, потому что там это отражение. Когда на ночной вылазке, которая, как думали остальные, ему поможет, — разбивает витрины и окна. И чуть не выдаёт их местоположение, начав снова кричать и ругаться. Когда в отражении видит блеск от металлического шлема. Он пытается бороться с тем голосом, что засел внутри него, но понимает, что проиграл, когда осознаёт, что сейчас его силком оттаскивают от обычной лужи, в которой он возился в приступе истерики. Окончательно ужас ситуации он видит, когда осознаёт, что в логове многие вещи спрятаны подальше или выброшены из-за непригодности к использованию. Он кладёт руки на плечи Караи. И та дёргается, понимая, что когда-то кое-кто делал также. А Лео даже не понимает, почему девушка, чуть ли не шипя на него, требует больше так не делать. Обычный жест… А голос не исчез, нет, он просто затих. До тех пор, пока на тренировке Лео чуть не выбил душу из Рафа, разозлившего его. Тогда, парень и сам не понял, что произошло, он слышал только как кто-то смеётся у него за спиной. — Можно было и лучше. — Пошёл ты, — шипит Лео, отталкивая возмущённого Рафаэля и руку Дони, спрашивающего что-то. Он старается отдалиться от братьев, от друзей, лишь бы те больше не попались под горячую руку. Лишь бы во время разговоров с ними он не слышал надменный смех. Медитация также не помогает, лишь усугубляя эти кошмарные видения, делая их реалистичнее, красочнее, болезненнее. А потом снова понимает, что лежит посреди додзё, крича и плача, окружённый братьями. Только в душе это не отдаётся ни ужасом, ни стыдом, ни страхом. Лишь равнодушием к собственному положению и презрением к самому себе. — Как ты себя чувствуешь? Тебе нравится? — Заткнись! Я в порядке! — он отталкивает руки братьев, их самих и хватается за голову, которая, кажется, сейчас лопнет. — Нет, это очевидная ложь. Ты запутался. Но я тебе помогу. — Не нужна мне твоя помощь! Исчезни! Исчезни! Потом он осознаёт нереальность происходящего лишь когда видит перепуганного Донателло, лежащего на полу и закрывшего лицо, защищаясь от удара. Дальше — Лео не помнит, не знает. Только видит Рафаэля, который что-то говорит, стоящего подальше Микеланджело и Дона, снующего туда-сюда, всё такого же нервного и напуганного. И он может лишь попросить прощения. Поводом окончательно запереться в своей комнате стал очередной срыв, после которого он обнаружил разбитую фоторамку с портретом учителя и братьев. А он был уверен, что там зеркало… И под возмущённые крики Рафа молча уходит к себе, не желая больше выходить. Это не спасает от Ороку Саки, но более чем защищает окружение Леонардо от таких перформансов. Однако, ненадолго, когда он снова обнаруживает себя в лаборатории Дона. И из невнятного и очень долгого — лично для него — рассказа выясняет, что снова сорвался, снова буйствовал и за это время разгромил всё, что мог, в собственной комнате. Он понимает, что должен был рассказать обо всём ещё в самом начале. Но уже поздно. Слишком поздно. Эйприл что-то болтает, туманно, невнятно. Дони слушает больше её, чем самого Лео. Тот даже не знает, это хорошо или плохо. В какой-то момент даже ловит себя на мысли, что ему всё равно. — Ты всё стремишься убить меня. Лео слышит это, когда понимает, что просто бьёт сюрикеном по самому себе. Видит глубокие царапины и трещины на панцире, порезы на руках и ногах. Когда идёт к Донателло, он ловит себя на мысли, что был уверен в том, что бил по броне Шреддера. — Ты такой же, как и я. С этим Лео уже не спорит, обнаруживая себя одного, бьющего по воде, бессмысленно и уже почти бесцельно. — Ты стремишься к разрушению. — Действительно, — сухо замечает он, понимая, что это его собственное отражение.