Окольные пути / Hearts on Detours

      Нельзя сказать, что у неё от волнения закружилась голова при виде этих крошечных комочков меха, которых Хагрид достал из тяжёлого деревянного ящика после того, как водрузил его на пугающе шаткий стол возле своей хижины, но она вполне могла представить и худший вариант. Инцидент с Малфоем настолько запугал ранимого полувеликана, что он теперь откровенно боялся вызвать какие-либо проблемы на своих уроках и — как прямое следствие — разочаровать Дамблдора и потерять своё новообретенное призвание в качестве официального члена преподавательского состава Хогвартса. Но как бы прискорбно ни было такое положение вещей, Гермиона слишком хорошо знала о слабости Хагрида к существам, которых никто кроме него не счёл бы безобидными. К сожалению, его уникально искажённая перспектива, объяснимая прямым родством с великанами, одновременно и самым серьёзным образом ограничивала его способность различать уровни угрозы. Для более или менее безопасного общения с теми зверушками, которых Хагрид считал забавными, обычному человеку нужно было как минимум обзавестись в два раза более твёрдой и в три раза более толстой кожей.       И хотя умеренное увеличение уровня смелости учебного плана могло бы сотворить чудеса в отношении увлекательности урока в целом, Гермиона хорошо знала о печально известных трудностях Хагрида с умеренностью любого рода и потому весёлому времяпрепровождению в компании острых зубов, цепких когтей, ядовитых щупалец и взрывающихся сопел предпочитала более безопасный вариант. Может, даже слишком безопасный, но всегда лучше перестраховаться, чем потом сожалеть. Мантра, которую двум её безрассудным друзьям стоило бы почаще вспоминать.       По этим, а также по некоторым другим причинам Гермиона воздержалась от присоединения как к зевкам и вздохам разочарования, по большей части мальчишеским, так и к явно девичьим визгам восторга при виде милых маленьких пушистых комочков. Хотя, возможно, часть визгов объяснялась не восторгом, а обычной боязнью мышей. Гермионе часто было трудно понять, что имеют в виду девчонки, как и определить, действительно ли то, о чём говорят мальчишки, стоит упоминания, и, что ещё хуже, оба эти наблюдения казались совершенно взаимозаменяемыми.       Урок проходил именно так, как и следовало ожидать. Перспектива иметь дело с существом, способным перенимать определённые особенности организмов, с которыми вступает в прямой контакт, была, несомненно, интригующей, но любопытство быстро сменилось разочарованием, когда выяснилось, что перенимаемые особенности в основном касались цвета шерсти и несколько чудаковатого поведения. Это было не совсем то понимание самой себя, на которое Гермиона надеялась. Цвет собственных волос не был для неё открытием, и если этот маленький комок шерсти, беспрерывно и неутомимо бегущий по её рукам в одном и том же направлении, должен был олицетворять её внутреннее «я», это было слишком цинично на её вкус.       Негодования добавляла ещё и полная невозможность понять, как именно этим маленьким существам с такой лёгкостью удавалось делать то, что они делали. Жалкое состояние магической науки раздражало её с тех самых пор, как она впервые ступила в этот полный ошеломляющих возможностей мир. Слишком многие исследования сложных магических механизмов заканчивались — даже сегодня, на пороге двадцать первого века! — совершенно неудовлетворительным ответом: «Это магия», что по сути было не объяснением, а лишь ленивым оправданием отказа продолжать поиски.       Таким образом, ещё один урок Ухода за магическими существами в полной мере оправдал своё название, вынудив две дюжины студентов более или менее ответственно ухаживать за существами с необъяснимыми магическими способностями.       Неудивительно, что самый неожиданный поворот событий в то утро не имел ничего общего с самим уроком, а заключался в появлении Виктора Крама. Любопытная часть мозга Гермионы не совсем хотела признаваться в этом своей более рациональной товарке, но при виде него она невольно задалась вопросом, не пришёл ли он для того, чтобы поговорить с ней, и — возможно — задать один очень конкретный вопрос, о намерении задать который она в последнее время начала подозревать. Были определённые признаки, хотя поначалу Гермиона неохотно интерпретировала их как таковые.       Поэтому, когда выяснилось, что на самом деле он хотел поговорить с Гарри, оба полушария её мозга объединились в дружном замешательстве. Она даже не совсем понимала, что испытывала в большей степени — разочарование или облегчение, или что-то среднее между ними, так как до сих пор боролась с некоторой двойственностью в отношении Святочного бала и самой себя.       Таковы были её спутанные мысли, когда она взяла клубкопуха Гарри в сложенные ладони и наблюдала, как сначала Гарри, а за ним и Виктор отходят в сторону. Перед уходом Виктор самым анахроничным образом поклонился и попрощался. Этот сдержанный молодой человек был настолько вежлив, что заставил бы покраснеть и королеву. Но пока краснела только Гермиона, которая ничего не могла поделать с тёплым румянцем, залившим щёки. Более желанным источником тепла была пара волшебных грызунов в её руках. Но переключить внимание на них её заставило кое-что другое: поразительное отсутствие беспокойного и непрерывного движения.       И правда, её клубкопух, по-видимому, — и к счастью! — всё-таки нашёл причину прекратить свой бесконечный марафон, причём то, что он остался ровно на том же самом месте, откуда начал свой долгий бег, его, похоже, совсем не беспокоило. Впрочем, судя по всему, у грызунов в принципе с этим не было особых проблем. С другой стороны, даже величественные Homo sapiens порой делают то же самое в своей собственной версии беличьего колеса. Более того, они, как правило, за это ещё и платят.       Пушистики в руках Гермионы казались вполне довольными тем, где они были. Наблюдение за их дружелюбным знакомством друг с другом вызвало на её лице мягкую улыбку, в основном скрытую за красно-золотым шарфом. Прочитав про клубкопухов в книге «Волшебные твари и места, где они обитают» — в «Чудовищной книге о чудовищах» про Magimus Versicapillus искать было бесполезно, — она знала, что, ассимилировавшись должным образом в один организм, они сохраняют приобретённые свойства на довольно продолжительное время. Таким образом, клубкопух Гарри по-прежнему сохранял черты Гарри и останется таким в течение нескольких часов, а может, и дней даже без возобновления контакта. Гермиона обнаружила, что с новым приливом энтузиазма предвкушает возможность наблюдать взаимодействие между клубкопухами двух разных хозяев. Может быть, наконец-то произойдёт что-то интересное.       Они определённо были рады друг друга видеть, хотя Гермиона другого и не ожидала. Честно говоря, она была бы откровенно оскорблена в лучших чувствах, если бы эти два четвероногих комка шерсти не проявили должного уважения друг к другу. Без всякого беспокойства она с тихим весельем наблюдала за тем, как они мило подталкивали друг друга крошечными розовыми носиками и прижимались друг к другу пушистыми бочками. В этом не было ничего смущающего, это были лишь их ограниченные способы выразить свою взаимную симпатию. Красноречие не являлось их сильной стороной, и Гермиона не могла их за это винить.       Она бросила взгляд туда, где стояли Гарри и Виктор, чувствуя желание показать Гарри своих маленьких подопечных. Но они, казалось, были увлечены разговором, и Гермиона не хотела вмешиваться. Обычно она не имела привычки совать нос в чужие дела, но сейчас ей было любопытно, о чём эти двое могли говорить. Беседа о квиддиче была бы немного странной в текущих обстоятельствах, поэтому она предположила, что темой был Турнир Трёх Волшебников. Возможно, они обсуждали свои шансы на выживание. Гермиона от всей души ненавидела это проклятое состязание. Как будто у Гарри и без того не хватало поводов для беспокойства. А значит, и у неё самой, так как её поводы для беспокойства находились в прямой зависимости от таковых у Гарри.       Теперь они вылизывали друг друга. Клубкопухи, а не Гарри и Виктор. Если второй вариант, без всяких сомнений, заставил бы Гермиону усомниться в собственном здравомыслии, то первый вызвал лёгкую оторопь, по крайней мере поначалу. Однако после недолгого размышления она решила, что в происходящем нет ничего неприличного или неуместного. На самом деле она находила их взаимную потребность в гигиене весьма похвальной и считала, что это вполне подходящее представление о ней самой, да и о Гарри тоже. Его общая чистоплотность была одной из многих вещей, которые она в нём ценила, даже не осознавая этого. От него всегда приятно пахло. Даже после изнурительного матча по квиддичу, грязный и потный, он всё ещё умудрялся пахнуть как угодно, но не неприятно для её носа, что просто обязано было быть признаком хорошей гигиены.       Впрочем, хоть приложенное для исполнения этой задачи усердие и заслуживало всяческой похвалы, Гермиона не испытывала никакого желания лизать уши Гарри подобным образом. Конечно нет! Это было бы более чем странно и абсолютно неуместно в любой ситуации, даже отдалённо мыслимой. Но это был всего лишь их способ заботиться друг о друге, любые млекопитающие, не успевшие взвалить на себя блаженное бремя цивилизации, делали это постоянно. Если бы рыжие пушистики Рона не были такими чрезмерно флегматичными, они, вероятно, сделали бы друг для друга то же самое. Что было бы несколько иронично, учитывая, что Рон, как однажды сказал ей Гарри, даже зубы не мог почистить без жалоб на необходимость производить лишние телодвижения.       В какой-то момент Гермионе пришлось очень постараться, чтобы не обращать внимания на то, какие конкретно области их тел подвергались гигиеническим процедурам, хотя она всё же испытала некоторое облегчение от того, что, по крайней мере, каждый из них заботился о своих собственных частях тела. Это были именно те вещи, которые разум элегантно опускал, когда сталкивался с захватывающей перспективой работы с грызунами, перенимающими черты владельца, потому что такие вещи делали эту маленькую деталь немного неудобной. Гермиона решила не принимать это слишком близко к сердцу. Гигиена — есть гигиена. Всё хорошо.       Однако после завершения гигиенических процедур эти бесстыдники, казалось, пришли в более игривое настроение. С абсолютным безразличием к окружающему миру, они беззаботно катались и кувыркались в руках Гермионы, которая изо всех сил старалась относиться к происходящему перед её глазами с таким же безразличием. Она пыталась убедить себя, что это всего лишь их замена болтовне перед камином в общей гостиной Гриффиндора или весёлым посиделкам за настольными играми, или, возможно, случайной глупой битве подушками, но, как бы она ни старалась, было просто невозможно игнорировать, что эти два чересчур активных грызуна — один с чёрной шерстью, другой с коричневой — с таким же успехом могли называться Гарри и Гермионой, и осознание этого маленького факта уже было слегка тревожащим.       Ей потребовалось довольно много времени, чтобы понять, что она была настолько поглощена происходящим в своих руках, что потеряла всякое представление об окружающей действительности. Это осознание так её поразило, что она даже слегка вздрогнула, одновременно сделав резкий вдох. Нервно оглянувшись через плечо, чтобы убедиться, что Рон ничего этого не видит, она обнаружила его мирно храпящим рядом с двумя его клубкопухами, которые уютно устроились в его фирменном свитере Уизли, и на этот раз она была рада, что Рон был, ну, Роном. Облегчение длилось целую секунду, которая понадобилась, чтобы её взгляд вернулся к содержимому её рук и событиям, в них разворачивающимся.       В тот же миг её глаза расширились от ужаса, а дыхание резко перехватило. Она почувствовала, как по лицу с пугающей скоростью распространилось лихорадочное тепло, почти полностью игнорируя ранее охлаждавший кожу зимний холод. Совершенно автоматически её глаза метнулись вверх, чтобы найти Гарри, и их взгляды встретились в момент самого неудачного совпадения случайных событий. Она мгновенно отвела глаза, отчаянно надеясь, что он не сможет ничего прочитать по её лицу на таком расстоянии.       Сомнительная ситуация в её руках оставалась неизменной, а вернее, усугубилась. Это, безусловно, никак нельзя было назвать уместным. На самом деле это было диаметрально противоположно уместному. Это было крайне, категорически неуместно и совершенно неприемлемо!       Гермиона быстро, украдкой огляделась по сторонам в поисках любых признаков непрошеного внимания. Не найдя таковых, она поспешно вскочила на ноги и направилась прямиком к Хагриду, стараясь идти как можно быстрее, не рискуя при этом показаться чокнутой, какой себя чувствовала. Она сжала сложенные ладони так сильно, как только могла, не раздавив при этом их слишком живое содержимое.       — Хагрид, — сказала она, как только оказалась прямо за его спиной, — боюсь, что эти два клубкопуха функционируют не совсем корректно.       — А? Функцинируют, говоришь?       Полувеликан развернулся с маневренностью компактного фургона и посмотрел на её с готовностью протянутые руки.       — Что они делают? — предъявила она чуть более высоким, чем ей самой хотелось бы, голосом.       Он мгновение поколебался, оценивая ситуацию, разворачивающуюся перед его глазами.       — Ну, э-э… уверен, у тебя есть какие-нибудь мудрёные словечки для этого, но я обычно просто говорю «трахаются», прости за мой французский.       — Трахаются?       — Э-э… это значит, что они…       — Я прекрасно знаю, что это значит! — зашипела себе под нос Гермиона. — Но почему они это делают?       Хагрид выглядел немного растерянным.       — Ну, это, э-э… просто способ, которым они размножаются, я думаю…       — Я знаю о биологической цели этого процесса, Хагрид, — нетерпеливо сообщила она ему. — Я не понимаю, почему… почему они делают это сейчас?       — Но… потому что, эм… ну, они… э-э… — Он замолчал и беспомощно посмотрел на неё. — Тебе не кажется, что ты могла бы объяснить это лучше меня, Гермиона? Уверен, ты знаешь что да как.       — Да, пару лет назад у меня был разговор про пестики и тычинки, — ответила она, — и я с гордостью могу сказать, что мои родители оказались способными учениками. Но это к делу не относится. Такое поведение совершенно неуместно! Они… они не могут этим заниматься!       — На твоём месте я бы не принимал это слишком близко к сердцу, — попытался успокоить её Хагрид, но затем нахмурился. — Погоди, оба этих пушистика твои? — обеспокоенно спросил он. — Если так, это и впрямь было бы малость тревожно. Хотя они вроде непохожи…       Гермиона нахмурилась.       — Хочешь сказать, что я должна чувствовать облегчение оттого, что, по крайней мере, не наблюдаю, как два грызуна, олицетворяющих моё собственное «я», совокупляются друг с другом, демонстрируя настолько тревожный пример психосексуального поведения, что даже Зигмунд чёртов Фрейд назвал бы это странным? Почему бы и нет. В конце концов, сегодня чудесное утро понедельника. — Она раздражённо замолчала, её недоверчивый взгляд снова рассеянно остановился на содержимом её рук. — Да сделай уже что-нибудь! Дай какую-нибудь коробку, что ли, куда их можно положить! Мне бы очень хотелось начать чувствовать себя чуть менее неловко прямо сейчас.       — Да, конечно, э-э… — Хагрид поспешно огляделся и схватил пустой горшок с подоконника своей хижины. Как бы Гермионе ни хотелось побыстрее избавиться от зрелища в своих руках, она с величайшей осторожностью опустила в предложенную ёмкость двух чрезвычайно занятых клубкопухов и наконец вздохнула с облегчением, когда они оказались надёжно скрыты от чужих глаз. Не то чтобы их самих это сильно волновало.       — Так ты, эм… хочешь взять новых? — спросил её Хагрид почти убедительно небрежно.       — О нет, думаю, мне хватило клубкопухов на всю мою оставшуюся жизнь, большое спасибо, — более или менее вежливо отказалась Гермиона. — Одно могу сказать: этот урок заставил меня как никогда серьёзно задуматься о ценности избирательной амнезии.       Хагрид смущённо посмотрел на свои руки, которые сложил на внушительном животе.       — Прости, — пробормотал он. — Я думал, эти маленькие негодники будут забавными.       — Я знаю, Хагрид, знаю, — поспешила успокоить его Гермиона, смягчившись. — Это не твоя вина. Хотя… оглядываясь назад, существа с такими способностями в руках подростков пубертатного возраста… впрочем, лучше в это не вдаваться. Во всяком случае, я бы, честно говоря, предпочла что-нибудь менее забавное и более опасное для жизни в качестве учебного пособия для следующего урока. Может, пришло время показать одного из твоих любимчиков? Я действительно считаю, что ты готов. Я так точно готова. И, оглядевшись вокруг, с уверенность могу сказать, что все остальные тоже.       Хагрид последовал её примеру и пробежался взглядом по разрозненному классу, отмечая откровенно скучающих, зевающих, а то и крепко спящих учеников. Затем он снова посмотрел на Гермиону и с неуверенностью, ярко написанной на той небольшой части его лица, что была видна между спутанной бородой и не менее спутанной гривой волос, спросил:       — Ты… ты правда так думаешь?       — Без всяких сомнений, — серьёзно подтвердила она. — Только, пожалуйста, не хватайся сразу за химеру, ладно?       Невинный взгляд был его единственным ответом на её доброжелательную шутку. Как будто ему могла прийти в голову такая нелепая мысль! В конце концов взгляд Гермионы сместился, улыбка исчезла, и Хагрид быстро понял, что она угрюмо смотрит на не такой уж пустой цветочный горшок, который он отставил в сторону.       Она слегка прикусила нижнюю губу, борясь с собой.       — Они… они всё ещё это делают?       Слегка смутившись, Хагрид медленно наклонился в сторону и заглянул в горшок, после чего так же медленно выпрямился и, избегая выжидающего взгляда Гермионы, уставился куда-то вдаль.       — Ага.       — Ну всё! — окончательно сдалась она. — Я ухожу отсюда. И я закончила с клубкопухами!       Оставив несколько сконфуженного Хагрида позади, Гермиона развернулась на месте и решительно направилась прочь. Её возвращение к пню совпало с возвращением Гарри, и как бы глубоко она ни была погружена в свои путаные, бессвязные и крайне смущённые мысли, она тут же обо всём забыла, когда заметила напряжённое выражение его лица, потупленные глаза и плотно сжатые губы.       — Что произошло? — обеспокоенно спросила она, как только они встретились. Краем глаза она захватила удаляющуюся фигуру Виктора, уходящего вверх по склону холма.       Гарри посмотрел на неё так, словно только что очнулся от беспокойного сна.       — Ничего. Просто… — Он замолчал, внезапно заметив пустующие руки Гермионы. — Эй, а что случилось с нашими пушистиками?       — О, э-э… — попыталась что-то сказать Гермиона, прежде чем её мозг успел собрать связный ответ, и тут же мысленно отругала себя. — Ничего… ничего с ними не случилось. Они делали всё то же самое, что и раньше, только друг другу. Друг с другом. В смысле, рядом друг с другом. На самом деле они ничего не делали, так что «где» и «как», очевидно, являются избыточными переменными, поскольку «что» в любом случае равно нулю.       В глазах Гарри ясно читалось непонимание.       — О-о-кей, — протянул он не слишком уверенно. — Так где же они?       — Хм? — наконец отстранённо произнесла она и сфокусировала взгляд как раз вовремя, чтобы увидеть, как он нахмурился.       — Ах да, — выдохнула она с запоздалым пониманием, — я только что вернула их Хагриду. Я решила, что мы уже узнали всё, что могли о них узнать. Не так уж и много, должна заметить. Так чего хотел Виктор?       — Да так, ничего, — ответил Гарри как-то чересчур поспешно. — Он, эм… ну, он… просто…       — Извини, — любезно остановила она его заикание, — я не хотела совать нос в то, что меня совершенно не касается.       — Я бы не сказал…       Он замолчал, когда Рон внезапно всхрапнул так громко, что разбудил клубкопухов у себя на груди, после чего простонал что-то похожее на «Спасибо, Флёр» и дёрнулся, резко приняв сидячее положение. Два беспомощных грызуна с жалобным писком протеста упали ему на колени. Обнаружив, что оба его друга смотрят на него сверху вниз, подняв брови, Рон несколько раз панически перевёл свой слегка ошалелый и дезориентированный взгляд между ними.       — И что же такое волнительное вам снилось, молодой человек? — скептически осведомилась Гермиона.       — Ничего! — мгновенно отшатнулся Рон. Его предательские уши по цвету слились с волосами.       И, несмотря на понимающий взгляд, которым они обменялись с Гарри, Гермиона обнаружила, что вполне может жить с этим «ничего», потому что, по сути, «ничего» было именно тем, что происходило всё утро, будь то в невинных снах Рональда Уизли, несущественных разговорах Гарри Поттера с Виктором Крамом или в спокойной и упорядоченной жизни Гермионы Грейнджер. «Ничего» подходило просто идеально.

***

             Один из самых забавных и малоизвестных фактов о Запретном лесе заключался в том, что на самом деле запрет распространялся только на очень конкретные его области, полностью запрещённым же он объявлялся исключительно по причине элементарного удобства, поскольку попытки объяснить детям, что им что-то делать разрешено, но не совсем, зачастую имеют весьма сомнительную педагогическую эффективность. И хотя запретный плод, как известно, становится особенно сладок, сей конкретный фрукт, приправленный гигантскими ядовитыми пауками, кровожадными летучими мышами и воинственными кентаврами, соблазнял не так уж много смельчаков.       Таким образом, хоть заходить в глубь Запретного леса и в самом деле было довольно опасно, ближе к опушке он едва ли отличался от самого обычного леса. А личный питомник деревьев Хагрида и вовсе был настолько мирным, насколько вообще могут быть мирными какие-либо зелёные насаждения, и гораздо более безопасным, чем некоторые из тех уголков запутанного интерьера Хогвартса, с которыми Гарри и его друзья успели познакомиться лично. Единственное, что в этом месте было явно волшебным, — это неестественная скорость, с которой тут росли деревья. В остальном всё выглядело настолько обыденно, что было очень легко забыть, что технически всё ещё находишься на территории Запретного леса.       Но Гарри всё это не слишком волновало. В это мрачное субботнее утро, после бесконечно долгой бессонной ночи, он пребывал в таком особом состоянии духа, что для него не имело большого значения, сидел ли он на старом поваленном стволе в питомнике Хагрида или стоял посреди затянутого паутиной логова Арагога в окружении его многоглазого и чрезвычайно прожорливого выводка. Хотя у второго сценария был один неоспоримый плюс, который заключался в его предсказуемом итоге. Кроме того, пауки вряд ли смотрели бы на него с таким нетерпеливым ожиданием в глазах, какое сейчас было у Хагрида. Хотя нет, скорее всего, они бы именно так на него и смотрели, но по совершенно другим причинам. И глаз было бы куда больше. Почему он снова думает о пауках?       Неясное чувство долга заставило Гарри ещё раз провести мутным взглядом по стройным рядам хвойных деревьев перед ним. Высокие и высаженные как по линеечке, каждое в два-три раза толще Хагрида, они всё ещё казались карликами по сравнению с естественно выросшими и гораздо более старыми деревьями, которые их окружали.       — Не знаю, — наконец нерешительно произнёс он на протяжном выдохе. — Они все такие… деревья.       — Ну, э-э… да, — озадаченно согласился Хагрид. — Но они все разные, а? Вон те, слева, — ели Фрейзера, а те, рядышком, — ели Нордмана. Вот здесь норвежские ели, а там уже какие-то сосны. Те, что посередине, э-э… уверен, у них тоже есть какое-то название.       — Ну да, — бесстрастно ответил Гарри, — но для меня они всё равно выглядят одинаково. Почти.       Хагрид нахмурил свой могучий лоб и пару раз перевёл взгляд с Гарри на обсуждаемые зелёные насаждения и обратно.       — Но… но они же различаются. Кроны, стволы, видишь? У каждого свои, особенные. Смотри, у этих иголки ярко-зелёные, а у тех — с голубовато-серебристым оттенком, а вот у тех совсем тёмные. И даже на ощупь они разные. Вот, ты можешь их потрогать. — Он схватил пригоршню веток так осторожно, как только позволяли его полувеликанские руки, как будто считал необходимым продемонстрировать, что к ним действительно можно прикоснуться. — У некоторых иголки твёрдые и заострённые, а у других — мягкие и гибкие. Они все… разные… деревья. А?       Гарри, наблюдавший за ним полуприкрытыми глазами, несколько раз лениво моргнул.       — Но что, если меня не особо заботят все эти деревья?       Лицо Хагрида, воспылавшее искренним воодушевлением за время его импровизированной презентации, снова стало озадаченным.       — Это, э-э… малость безответственно, не находишь? Деревья — они важны, понимаешь? С этим их фотосифилисом. И ещё они очень красивые…       — Я в этом не сомневаюсь, — нетерпеливо согласился Гарри. — Но что, если я уже нашёл дерево, которое искал?       Хагрид удовлетворённо кивнул, снова скользнул взглядом по хвойным гигантам позади себя и с довольной улыбкой, почти потерявшейся в густой бороде, посмотрел на Гарри.       — И какое из них тебе приглянулось?       На одно короткое мгновение Гарри казался почти таким же растерянным, как Хагрид пару секунд назад.       — Я… я не имел в виду какое-то из этих деревьев, — объяснил он и, увидев, что улыбка Хагрида снова погасла, поспешно добавил: — Это не потому, что с твоими деревьями что-то не так, понимаешь? Я уверен, что все эти сосны и ели очень… очень хорошие. Просто… ну, я знаю одно дерево, по сравнению с которым все остальные выглядят, как обычный куст.       Хагрид на мгновение задумался, сморщившись от мысленного усилия.       — И… где оно?       Гарри мрачно покачал головой, рассеянно уставившись в землю.       — Боюсь, слишком далеко. Оно всегда было прямо передо мной и в каком-то смысле до сих пор находится рядом, но в то же время… совершенно недосягаемо. Как мираж или что-то в этом роде.       — Мираж… дерева, — тупо пробормотал Хагрид.       Гарри поднял сухую ветку и некоторое время внимательно её изучал, как будто её искривлённая форма содержала давно искомые ответы на самые глубокие вопросы.       — Ты когда-нибудь находил такое дерево? — в конце концов спросил он, не отрывая глаз от ветки в своей руке. — Которое заставляет забыть обо всех остальных деревьях?       Хагрид выглядел как огромный первокурсник, вынужденный сдавать экзамен ТРИТОН.       — Э-э… не думаю, что когда-либо так сильно любил какое-то одно конкретное дерево, честно говоря.       — Тогда считай, что тебе повезло, — сказал Гарри с несвойственной его годам мудростью. — Потому что это отстой.       — О, — сказал Хагрид. Очевидно, он не до конца понимал, как реагировать на такой обескураживающий вывод. — Так что случилось? — решил спросить он после нескольких секунд замешательства. — Я про твоё дерево.       Гарри многозначительно вздохнул.       — Боюсь, я слишком долго его не поливал так, как следовало, — печально признался он, поникнув плечами под тяжестью сожаления. — Нет, время от времени я выливал на него стакан-другой, но, скорее всего, это принесло больше вреда, чем пользы, потому что этого всегда было мало. Гораздо меньше, чем требовалось.       Он задумался на мгновение.       — Я даже не осознавал, что ему нужна вода, да и — если уж на то пошло — что я хочу стать тем, кто будет его поливать. По большей части. А хуже всего, что на сцену вышел тот, кто действительно знает, как обращаться с лейкой, и всё запуталось. Я не хотел, чтобы он поливал моё дерево, но не знал, что с этим делать. А потом, когда я вроде бы наконец что-то понял и решился использовать свою собственную лейку, я всё сделал наперекосяк и вместо аккуратного полива утопил своё дерево в чёртовом потопе.       Хагрид, к этому времени опасно близкий к ментальному короткому замыканию, асинхронно моргнул.       — Это ж какого размера твоя лейка?       — Дело не в размере лейки, Хагрид, — громко пожаловался Гарри, — а в моём полном неумении с ней обращаться! — Он издал стон разочарования. — Я просто не привык к этому. Я никогда раньше не поливал дерево и вообще предпочитаю держать воду при себе, понимаешь? Для меня это нелегко. Я имею в виду, что так и не научился делиться с кем-то своей водой. Да и кто бы меня научил, Дурсли? Но с этим деревом я… я просто ничего не мог с собой поделать. Я должен был попытаться. Но, впервые схватив в руки лейку, я всё сделал неправильно.       Гарри сердито отбросил ветку, так и не отыскав в ней никакого откровения, и посмотрел на своего большого друга — первого человека, который познакомил его с волшебным миром.       — Что я наделал, Хагрид?       Полувеликан неловко переступил с ноги на ногу.       — По правде говоря, я не имею ни малейшего понятия, — немного пристыженно, но искренне ответил он.       — Вот и я тоже, — удручённо согласился Гарри, никоим образом не способствуя психическому здоровью Хагрида. Он спрыгнул с покрытого мхом ствола и встал на ноги, затем нерешительно стряхнул все немодные остатки леса, прилипшие к задней части его штанов. — А может, дело даже не в моей сомнительной технике полива, — сказал он. — Может, это моя вода? Может, она просто не подходит для этого конкретного дерева. Не хватает минералов или чего-то такого.       Хагрид неопределённо и как-то неубедительно кивнул, нервно теребя одну несчастную веточку ближайшей к нему сосны, словно эта веточка служила его последней, отчаянной связью с привычной и понятной реальностью.       — Как ты думаешь, можно время от времени поливать соседское дерево? — задумчиво спросил Гарри. — Ну, то есть, когда технически это не совсем твоё собственное дерево, но ты всё равно в какой-то степени заботишься о нём. Это же не плохо, правда? Деревья не должны быть чьей-то безраздельной собственностью, поэтому я всё ещё могу заботиться о нём, даже если оно находится в чужом саду. Дереву же это понравится, да?       На это Хагрид даже не решился кивнуть, что Гарри нисколько не обескуражило.       — Потому что мне очень, очень нужно, чтобы это дерево осталось в моей жизни, — невозмутимо продолжил он. — Если я испортил даже это, то просто не представляю, что мне дальше делать. Почему всё так? Почему, чтобы что-то по-настоящему оценить, сначала приходиться это что-то потерять? Это так глупо!       Глаза Хагрида ощупывали воздух в поисках экстренной помощи.       — Эхм… Гарри… а мы всё ещё говорим о деревьях?       Мальчик тяжело вздохнул, и было в его выдохе столько глубокой печали и безысходности, что даже холодный воздух зимы показался рядом с этим сконденсированным облачком ласковым и нежным.       — А мы вообще когда-нибудь о них говорили, Хагрид?       Хагрид не знал, что на это ответить.

***

             Несмотря на то, что оценка лучших качеств деревьев в тот день была у него отнюдь не в приоритете, Гарри всё-таки сумел помочь своему самому большому другу с выбором шести огромных хвойных деревьев, которым предстояло стать частью рождественского украшения Большого зала в самый ожидаемый вечер года. Естественно, это было строго охраняемой тайной, о которой Хагриду ни при каких обстоятельствах не разрешалось говорить, вот почему Гарри узнал об этом только через десять минут после того, как попал в хижину лесничего. Учитывая, что изначально он шёл к Хагриду в поисках убежища от вездесущего гормонального волнения, заразившего замок, он совсем не обрадовался, обнаружив, что полувеликан взволнован ничуть не меньше, чем все младшие обитатели школы. Все, кроме одного человека, конечно. Того самого человека.       В результате Хагрид не только попросил Гарри о помощи в выборе деревьев — задача, возложенная на него самим Дамблдором, а значит, имевшая первостепенное значение, — но и бесхитростно поделился с ним своим восторгом по поводу того, что идёт на бал с директрисой Шармбатона мадам Олимпией Максим, а также тревогой по поводу того, что окажется слишком неуклюжим на танцполе. Гарри было обидно всё это слышать, но он терпел и изо всех сил скрывал своё разочарование, сочувственно кивая и вставляя успокоительные комментарии всякий раз, как считал это уместным.       Однако, как только нужные деревья были выбраны, Гарри вежливо отклонил приглашение на чай и как можно быстрее ушёл. Конечно, он не винил Хагрида, но и слушать его нервно-восторженную болтовню о том неизбежно приближающемся дне, которого сам Гарри так хотел избежать, он уже не мог. Не желая сдаваться после первой же неудачи, он отказался отступать обратно в замок, и даже ледяной зимний ветер не смог его переубедить. Если бы в Хогвартсе была какая-нибудь секретная комната, которая могла бы удовлетворить его текущие потребности…       Увы, но ничего подобного он не знал и потому решил прогуляться по пустынному берегу озера в единственной компании, в которой можно было на время забыть про Святочный бал и всё, что с ним связано. Его компаньон был приятно молчалив, ненавязчив и лишь немного прилипчив. Они пошли по берегу поразительно серого Чёрного озера, дружно ссутулив плечи и засунув руки без перчаток глубоко в карманы своих абсолютно одинаковых курток. Через некоторое время Гарри забыл о своей необщительной компании и снова оказался один.       Даже под чёрной шерстяной шапкой его уши заполнял вой штормового ветра, громкий шелест деревьев и шум волн по каменистой земле, но его разум оставался блаженно тих. Резкие порывы ветра яростно лизали открытую поверхность озера и неустанно набрасывались на Гарри, но он не сдавался. Он замёрз, лицо начало болеть от непрекращающегося натиска пронизывающего холода, но он продолжал идти, пока не наткнулся на большой выступающий валун, неподвижно лежавший на мелководье в окружении своих меньших собратьев. Гарри остановился перед ним и несколько секунд простоял в нерешительности, затем взобрался на каменную поверхность и сел, болтая ногами в воздухе над низкими волнами.       И только там, приняв эту новую позу, он внезапно осознал, что в левом внутреннем кармане его не по погоде лёгкой куртки лежит увесистая вещь — результат ошибочного метеорологического ожидания, основанного на одном взгляде в окно. Он расстегнул куртку, насколько это было необходимо, достал прямоугольный предмет и быстро застегнул куртку обратно, чтобы сохранить скудные остатки тепла в своём организме. Оказывается, всё это время он был не один. В своих руках он держал самую подходящую в такие мрачные времена компанию. Как он мог забыть?       Это был чрезвычайно мощный маггловский артефакт 1980-х годов, в простонародье именуемый «Walkman». Гарри однажды откопал это сокровище в одной из коробок на чердаке Дурслей, который был до краёв заполнен старым барахлом его кузена. Магнитофону на тот момент не было и пяти лет, и он исправно работал, но был отправлен в ссылку, так как Дадли предпочёл ему другое, более модное устройство. Потом весь мир перешёл на компакт-диски, и кассеты и вовсе стали считаться устаревшими.       Гарри разместил наушники-вкладыши под шапкой и быстро проверил, полностью ли перемотана лента. Осталось только нажать кнопку с выгравированной на ней треугольной руной, чтобы произошло волшебство. Маггловские артефакты были такими простыми. И вот, через пару секунд едва различимого шума, зазвучали первые мягкие аккорды акустической гитары. Гарри невольно усмехнулся, он совершенно забыл, что это была первая песня на пленке, и ещё до того, как улыбка на его губах рассеялась, голос начал петь: «Зимним днём, в глубоком и тёмном декабре…»       Через несколько минут его сменил другой голос: «Вчера все мои проблемы казались такими далекими…», и в таком эмоциональном спектре музыка продолжалась в течение всех сорока пяти минут, которые длилась запись, прежде чем подойти к концу. Заключительной композицией была навязчивая фортепианная мелодия, которую ему когда-то порекомендовал один человек. Гарри не мог точно вспомнить, как она называлась, но был почти уверен, что это не «Солнечная соната». Она заставила его подумать об океане, окрашенном в тысячи оттенков шоколада, окружающем бассейн непостижимо глубокой черноты. Это ему никак не помогло.       Музыка, неспокойное озеро и пасмурное, мрачно доминирующее над ним небо — всё вместе создавало стилистически единую картину, хотя Гарри не мог не признать некоторую мелодраматичность всего этого. Но сейчас это как нельзя лучше подходило его настроению и в каком-то смысле даже очищало его внутренний беспорядок. По крайней мере, ему так казалось. В конце концов он почувствовал, что не столько очистился, сколько промёрз до костей, поэтому решил отказаться от ещё сорока пяти минут концентрированных музыкальных страданий и вместо этого спрыгнул с валуна, мрачно взглянув на шпили замка, венчавшие верхушку скалы. В тот момент это зрелище олицетворяло для него лишь проклятую неизбежность нежеланных забот и избегаемых встреч.       К тому времени, когда он пересёк главный мост, дневной свет уже начал меркнуть, и только тогда Гарри осознал, как долго на самом деле отсутствовал. Воистину, время летит гораздо быстрее, когда человек занят страхом перед будущим или тоской по прошлому. Или наслаждается настоящим, если уж на то пошло. Возможно, время в принципе проходит немного быстрее, чем мы привыкли думать, наивно доверяя часам.       Он прошёл через вестибюль, намереваясь пересечь внутренний двор, чтобы не приближаться к библиотеке. Он знал, что это было глупо, но всё-таки надеялся как-нибудь добраться до своей спальни, не столкнувшись ни с кем из тех, с кем он действительно не хотел встречаться. Что, откровенно говоря, в тот день включало в себя почти каждого человека в мире, но он был готов пойти на уступки реальности. За одним строгим исключением.       — Эй, — перехватил его Рон на полпути через двор, отделившись от небольшой группы сокурсников-гриффиндорцев. — Ты где был весь день?       — Снаружи, — резко ответил Гарри, даже не замедляя шага. Но Рон на самом деле не входил в число тех нежелательных персон, с которыми он так не хотел сталкиваться. Почувствовав раскаяние, он остановился, повернулся и попытался исправить свою грубость, добавив: — Просто решил прогуляться.       Рон скептически посмотрел на него.       — В такую погоду?       Гарри, в свою очередь, нахмурился и многозначительно огляделся.       — Ты тоже снаружи.       — Это не считается, — небрежно отмахнулся Рон. — Моё снаружи внутри. Здесь почти нет ветра. Посмотри на себя — ты выглядишь как человеческое эскимо, в то время как я бодр и свеж, как всегда.       Гарри рассеянно взглянул на красноносое лицо Рона, который уже переключился на другую тему:       — Эй, а почему у тебя мокрые ноги?       Гарри посмотрел на свои влажные конечности, затем снова поднял глаза и встретил подозрительный взгляд своего рыжеволосого друга.       — Серьёзно, — сузил глаза Рон, — ты чем там занимался?       — Мне просто нужно было подышать свежим воздухом.       — В озере?       Гарри раздражённо выдохнул, получилось что-то среднее между вздохом и стоном, а потом вздрогнул, потому что Рон вдруг закричал:       — Эй, народ! — Собравшиеся вокруг деревянного стола под Вечнозелёным деревом — волшебным деревом, которое упрямо отказывалось признавать любое время года, кроме весны — Невилл, Дин и Симус обернулись и посмотрели на них. — Я пошёл спасать нашего избранного от гипервентиляции.       На него уставились три слегка озадаченных лица.       — Гипотермии, — пробормотал Гарри.       — Да без разницы! — крикнул Рон, на что лица переглянулись и три пары плеч почти синхронно приподнялись и опустились.       Рон по-дружески положил руку на спину Гарри.       — Пойдём, — сказал он, провожая его до двери, — переоденем тебя в сухую одежду, запихнём в горячую ванну или ещё куда. — Гарри поднял бровь. — Что? Я не говорил, что полезу с тобой. Если, конечно, ты не попросишь меня очень-очень вежливо.       Оказавшись внутри, они некоторое время шли по коридору в тишине, но полудюжины шагов оказались максимальным пределом терпения Рона, когда дело касалось тревожных изменений в поведении его лучшего друга.       — Это из-за прошлой ночи, да? — спросил он, не особо раздумывая об осторожности. — Твоя таинственная причина задержаться на Астрономической башне, в ней всё дело? — Гарри не ответил, что само по себе было достаточным ответом. — Ты наконец сделал свой ход, да? Не худший план, я тебе скажу. Значит, девчонка из Равенкло, да?       — Это не было планом, — раздражённо возразил Гарри, чувствуя, как внутри вспыхивает гнев. — Никаких планов, ловушек и обходных манёвров. Для разнообразия я был полностью честен. Но всё вышло не совсем так, как я надеялся, так что…       — Ага, я так и подумал.       — Что, правда? — спросил Гарри с притворным удивлением. — И что же навело тебя на эту мысль?       — Ну, может, то, что ты издаёшь хлюпающие звуки при каждом шаге, среди прочего.       До сих пор эта незначительная деталь каким-то образом полностью ускользала от внимания Гарри.       — Прекрасно, — коротко оценил он. — Просто замечательно. Я звучу точно так же, как себя чувствую: жалко.       — Мерлин, да что там случилось, на этой башне?       — Это последнее, о чём я хочу говорить.       — О, так значит ты всё-таки хочешь об этом поговорить! — шутливо воскликнул Рон. — Просто сначала нам нужно поговорить обо всём остальном.       Гарри издал мучительный звук, похожий на жалобное хныканье.       — Прости, приятель, — искренне извинился Рон, — я просто пытался немного поднять настроение.       — Я знаю, — печально заверил его Гарри. — Просто ты выбрал неудачное время. Сомневаюсь, что у меня сейчас вообще есть хоть какое-то настроение.       Рон молчал ещё несколько шагов.       — Слушай, но ты же всё ещё можешь пригласить кого-то другого, правда?       — Не хочу я приглашать никого другого.       — О, — выдохнул Рон. — Я… я и понятия не имел, что тебе кто-то настолько нравится, — добавил он скорее с грустью, чем с удивлением.       — Значит, нас двое, — пробормотал Гарри себе под нос.       — Чувак, это отстой, — довольно точно подытожил Рон. — Лично я в последнее время влюблён во всё, у чего есть симпатичная пара выпуклостей на нужном месте.       Гарри фыркнул. Возможно, за этим даже скрывался намёк на смех.       — Вот видишь, немного настроения всё-таки есть, — ухмыльнулся довольный собой Рон. — Буду с тобой честен, — продолжил он, — я уже начал всерьёз подумывать просто пропустить всё это и не париться. Конечно, родители были бы разочарованы, если бы я так и не надел эту побитую молью парадную реликвию, которая передавалась в нашей семье не иначе как с начала времён, но я не понимаю, почему я должен заставлять себя делать то, что мне не нравится, только для того, чтобы получить возможность выставить себя дураком. Я могу делать это каждый день, верно? Без всяких приглашений и дурацких танцев. В общем, к чёрту бал, решил я. В конце концов, это не обязательно.       — Говори за себя, — горько заметил Гарри, приостановившись, чтобы сердито отлепить мокрую штанину, противно прилипшую к коже.       — Знаю, знаю, — поспешил продолжить Рон. — И именно поэтому я передумал, ясно? Так что слушай внимательно.       Внезапно Гарри почувствовал, как что-то схватило его за куртку и резко потянуло в сторону. Он был так поражён первым сильным рывком, что у него даже не было времени как следует подумать о сопротивлении. Вихрь длинных волос хлестнул по лицу, дверь бесшумно распахнулась и тут же закрылась, и он оказался в полной темноте, чувствуя что-то странное в зубах и на кончике языка.       Тем временем ни о чём не подозревающий Рон продолжал:       — Мы влипли в это вместе, так? И мы выберемся из этого вместе! Я прикрываю твою спину, а ты — мою. Так что завтра мы обсудим наши оставшиеся варианты, а затем нанесём удар — бум! Они даже не поймут, что их ударило. Нет, конечно, на самом деле мы никого бить не будем. Но ты и я — мы братья по оружию. Напарники. Разделённые — мы падаем, вместе — нам всё равно, когда это произойдёт. Или как-то так. Потому что мы лучшие друзья и помогаем друг другу, верно? Как думаешь? А?       Тишина была единственным ответом на его пламенную речь. И только замолчав, он заметил подозрительное отсутствие каких-либо хлюпающих звуков рядом с собой.       — Эй, что скажешь, Гарри? — снова спросил он, останавливаясь и оборачиваясь. — Гар… а?       В мерцающем свете канделябров перед ним зиял пустой коридор, лишённый какого-либо человеческого присутствия, кроме его собственного. И единственным звуком, нарушающим тишину, был звук его сдувающихся лёгких.       — И почему мне порой кажется, что меня слегка недолюбливают?